Уже почти дойдя до вырубки, Антоний услышал как стрекочет двигатель маленького трактора. "Монахи за дровами приехали"- подумал Антоний , без того неудовольствия, которое свойственно было деревенским в отношении послушников монастыря.
Выйдя на поляну, с торчащими старыми пнями, огромными сухими ветками, сваленными в кучу и молодой яркой травой, он сначала услышал натужное хэканье, а потом увидел спину брата Петра, темная рубаха которого промокла от пота.
Прицеп трактора почти полон был дровами.
- Здорово, Петр.
- Мир тебе, отвечал монах, не прекращая работы.
Отрубив, наконец, тяжёлую суковатую ветвь, он оттащил ее к трактору и сел передохнуть на один из пней. Антоний в это время бесцельно, казалось бы, бродил по старой вырубке, руки болтались вдоль сильного тела, ноги только что не заплетались друг о друга. Но глаза жили сами по себе, отдельно от тяжёлого тела. Быстро, оценивающе перебирая взглядом куски дерева, он дошел до трактора.
- Заказ? - спросил монах.
- Угу.
- Из города?
- Да,- и ожившая правая рука уже тянулась в прицеп к доброму полену, высохшего липового дерева.
- Какой заказ-то?
- Дриада.
- Для музея?
- Для музея.
Увидев, что рука Антония, уже почти коснувшаяся дерева, замерла, Петр усмехнулся : бери, бери, я ещё нарублю.
- Спасибо.
- Покажи потом как готово будет.
- Покажу.
Вечером, вернувшаяся из города Катерина нашла Антония в мастерской. Он сидел перед верстаком, бросив тяжёлые руки между колен, не отводя глаз от куска дерева, стоящего на верстаке. Инструменты, нетронутые ещё, лежали аккуратно поодаль, каждый на своем месте.
- Ужинать?- спросила Катерина.
Антоний кивнул. Она поцеловала мужа в висок и пошла в дом.
Ужин Катерина принесла в мастерскую, как всегда, когда муж работал. На широком деревянном подносе работы Антония был постелен чистый холст и стояли тарелки с молодым картофелем, большими кусками жареного мяса, и ещё лук и чеснок и редис, и большая оплетенная бутыль темного пива, которую Катерина привезла из города.
Антоний отвёл, наконец, взгляд от верстака и улыбнулся жене. Они стали есть, молча прихлебывая пиво, и чуть касаясь друг друга взглядами, кончиками пальцев, коленями, просто из радости находится вместе, из глубокой приязни.
Ужин был окончен. Катерина ушла, и Антоний, взяв резцы и киянки наметил контур будущей Дриады. Больше сегодня делать было нечего. Пусть постоит до утра, пусть улягутся в дереве очертания тела, которые он разглядел в этой высохшей липе.
Катерина не спала. Она ждала его, расчесав волосы на ночь, свернувшись комочком под толстой льняной простыней. Как всегда нежно и бережно, все больше сам наливаясь огнем и силой, отзываясь тяжёлым дыханием на частое и короткое дыхание жены, Антоний языком, губами, кончиками сильных дрожжавших пальцев выласкал ее тело, вытянув из него дневную усталость и вечерний покой, и когда показалось Катерине, что вот сейчас умрет она, если не почувствует в себе тяжёлой и жаркой силы Антония, он сделал это мягко и мощно, и сдвоенный вскрик их унесла ночь.
Никто из них не считал никогда сколь долго ещё не могли они расцепиться и касались тел друг друга сухими губами и парящими пальцами, но окончилось все, и Катерина уснула, счастливая, а Антоний вышел на крыльцо покурить.
Дым сигареты поднимадся к близким звёздам, и, как всегда вечером пришло к Антонию видение-проклятие- искус.
Он увидел себя в широкой, темной монашеской рубахе, стоящим у узкого окна маленькой кельи, в которой лишь жёсткая постель, да стол, да распятие. И смотрит он сквозь чистое стекло на чистые звёзды, и так ему спокойно и хорошо, что щемит в груди, и руки сжимаются непроизвольно, ладонь в ладонь перед грудью. И, не зная ни одной молитвы, шепчет он что- то, и этот шепот возносит его высоко к звёздам, к неведомому великому.
Сигарета аыкурена. Антоний возвращается в дом, ложиться, спящая уже Катерина, прижимается к нему всем телом, кладет голову ему на плечо и засыпает окончательно, смешно, по- детски причмокивая чуть припухшими губами.
Утром она уезжает в город, где ждёт ее длинный знойный день, который проведет Катерина за прилавком маленькой лавки, продавая то, что Антоний сделал на продажу, или от чего отказались заказчики, такое тоже случалось нередко.
Антоний идёт в мастерскую к своей Дриаде.
Три дня он будит ее, осторожно, вкрадчиво касаясь резцами прячущей ее древесины.
И ещё три дня он доводит до совершенства разбуженную красоту.
На седьмой день он заворачивает сделанное в чистую холстину и идёт в монастырь к брату Петру.
Он оправдывается тем, что обещал показать Дриаду. На самом деле, и Антоний знал это, он хочет попасть в монастырь, понять, почувствовать так ли дивно и покойно там, как в его видениях.
Ворота монастыря не заперты и брата Петра находит он легко. Они садятся на бревна в дальнем углу чистого двора и Антоний разворачивает свою работу, ставит чуть поодаль на бревно в тень высокой стены.
Петр долго смотрит на грубый необработанный кусок дерева с проплешинами коры, из которого выступает, чуть напряжённо, касаясь земли лишь кончиками точеных крошечных пальцев, женская нога, вытянутая во всю свою немыслимую прекрасную длину, и вторая, ступня, лодыжка которой, ещё вязнут в дереве, но округлое, до блеска отшлифованное колено и бедро уже на воле, и движутся. И вот-вот уже вторая ножка встанет на теплое ошкуренное бревно. И, немного выше талии гибкое тело женщины с чуть тяжеловатой грудью высвобождается из плена дерева, рука ее тонкая, сильная упирается в островок темной коры, а вторая ещё там, в плотной глубине ствола и лишь плечо открыто взгляду.
Лицо Дриады дерзко запрокинуто, напряжено, губа закушена, может быть до крови. Дерево нелегко отпускает копну ее темных волос, они теряються там, среди скрытых от взгляда годовых колец, сучков, прожилок.
- Бог дал тебе великую силу, Антоний, - говорит наконец Петр. И в глазах его грусть и смятение и радость.
Вечером в доме Антония гость, представитель музея. Он нахваливает Катеринину кухню, просит добавки, он оживлен, лишь за чашкой темного терпкого чая становится сдержаннее, серьезнее.
- Понимаете, решение Ваше интересно, нестандартно, я полностью принимаю его, но Ваша Дриада, простите, конечно, женщина, - гость слегка косится на Катерину, убирающую со стола,- у нее красивое тело, но музею нужна была девушка - Дриада, юная, с менее округлыми формами, и ещё лицо. Хотелось бы чтобы это выражение боли исчезло.
Что-нибудь дразнящее, завлекающее, непринужденное.
Антоний почти не слушает его. Он смотрит на свою Дриаду и прихлебывает чай из большой хозяйской чашки.
- Не берете? - спрашивает он, помолчав.
Гость снова пускается в длинные об"яснения, помогая себе округлыми жестами белых твердых ладоней.
- Ладно, - говорит наконец Антоний,- заночуете у меня.
Гость пытается возражать, но Катерина уже стелит в дальней комнате.
Когда гость засыпает, она подходит к мужу, сидящему за столом, берет его руку и подносит к губам.
- Спасибо, Антоний.
Он легко сжимает ее пальцы в своих.
- Иди, спи.
- А ты?
- Я поработаю.
Антоний идёт в мастерскую, раскладывает на верстаке инструменты и берет в руки кленовую чурку, из которой собирался вырезать петуха на ворота соседу.
Жена находит его утром, спящим в мастерской на лавке.
На верстаке стоит новая Дриада, юная, худенькая, улыбающаяся.
Дерево не держит ее в плену, она просто прижимается е стволу, открывая солнцу свое нагое, долгое тело. Катерина будит Антония, он берет скульптуру и относит ее в дом.
Гость долго восхищённо рассматривает работу, расторопно умело заполняет документы и отсчитывает деньги. Спрятав Дриаду в особый мягкий кожаный футляр, попрощавшись тепло, он уезжает в город на длинной красной машине.
Антоний и Катерина сидят за столом,на котором лежат деньги, документы и стоит отвергнутая Дриада.
- Ты не будешь ее продавать?
- Нет.
- Пусть она стоит здесь в доме.
- Пусть.
- Устал?
- Да, немного, нужно сегодня лечь пораньше.
И прошло лето и осень, и музейная Дриада с"ездила за море на всемирную выставку и привезла оттуда серебряную медаль.
Антоний резал петухов, медведей, узорные доски и ажурные вазы. Дела шли хорошо и Катерина купила в ноябре новую машину, большую красную, как у музейного гостя .
По первому снегу Антоний пришел в монастырь. Его провели в келью к Петру, который прихворнул немного, лежал под одеялом и дышал тяжело, сильно.
Поздоровались, посидели. Антоний поправил тонкое одеяло на груди Петра, подошёл к узкому окошку.
Шел снег. За монастырской стеной чернел лес. Вечерело.
- Принес что?- спросил монах и закашлялся надолго.
Антоний достал из-за пазухи резное распятие и, передав его монаху, снова отвернулся к окну.
Безбородый, коротко стриженый Христос, коренастый, сильный по-мужицки, вцепился кряжистыми пальцами в тонкую поперечину креста. Кровь из пробитых гвоздями рук текла обильно, и понятно было, что много ещё крови, жизни, силы в этом большом теле. Лицо Христа, полное непримиримого желания жить, было искажено, и толстая пульсирующая жила вздулась на лбу.
- Что скажешь?
- Не знаю, каждый по-своему понимает Христа, и видит его по-своему. У тебя добрые руки и смятенная душа. Ты можешь оставить мне это?
- Могу.
С каждым днём Антоний становился скованней и угрюмей, лишь ночью оттаивал, даря себя Катерине без остатка, и без остатка принимая ее всю.
Под рождество он ушел в монастырь, принял постриг и поселился в угловой келье с двумя оконцами.
Днём он учил молитвы и работал наравне с другими монахами, вечерами резал дерево у себя в келье на маленьком верстаке.
По ночам вспоминал Катерину и плакал медленными слезами, не борясь с желанием, а пытаясь растворить его в ночной тишине монастыря.
Когда прошло время терпимости и покоя , и настало время смуты, монастыри были снесены, и монахи, насильно соединённые с послушницами, высланы были в северные леса на вечное поселение.
Многие, сошедшие с ума, опасные и сильные, как дикие звери, были посажены в клетки. Так кончил Петр. Многие, даже и не имевшие отношения к религии, уехали из страны.
Антоний жил в маленькой деревеньке, восемь месяцев в году занесённый снегом, работал, как все. В сожительницы ему досталась невысокая хрупкая женщина, старше его намного . Тихая, испуганная, не знаявшая любви и не желавшая ее.
Вечерами, задернув дерюгу на окне, они тихо молились вдвоем, гасили чадящую плошку с животным жиром и ложились вместе, так было теплее. У Антония не было желания к этой женщине, только жалость, но он был молод, здоров и плоть брала свое. Он боролся, сколь мог, но иногда не выдерживал. Женщина подчинялась ему тихо, покорно и он овладевал ею без длительных прелюдий, которые и были смыслом его жизни с Катериной.
Когда Антоний утолял себя, он отворачивался к стене, а женщина молилась, беззвучно шевеля губами, и за стеной метался ветер.
Однажды, когда Антоний пришел с работы, его вызвали в контору. Там ему передали письмо и посылку .
Он взял их и пошел домой. Поев, он распечатал письмо, первое за годы, проведенные на поселении. В письме незнакомый человек писал, что Катерина умерла, погибла в автомобильной катастрофе, в заокеанской далёкой стране, и что, " согласно волеиз"явлению покойной", ему передается во владение деревянная скульптура Дриада, и тут же в конверте был вложен официальный бланк какой-то фирмы, желающей купить у него Дриаду.
Антоний открыл посылку, долго смотрел на женщину, борющуюся с плотным, тяжёлым, пленившем ее, а потом заполнил бланк на продажу скульптуры и утром отнес в контору.
Через полгода летом уже, он получил деньги и, сумев подкупить конторского старосту, ушел в леса.
Искали его недолго, решили, что неопасен он, да и других дел хватало у стражников и гвардейской милиции.
До первых холодов успел Антоний срубить себе скит, заготовил дров и еды, материала для резки на долгую зиму. Инструмента у него не было и работал он с деревом большим охотничьим ножом, начиная с простого и постепенно вспоминая движения, приемы мастера.
Руки не подвели. Казалось годы праздности, отлучения от любимой работы, в руках Антония копилась неистраченная сила.
Покончив с запасенным сухим деревом, он на стенах скита вырезал тексты молитв, украшая их замысловато, каждую букву создавая кропотливо и тщательно.
Часто выходил он в лес и по живому резал на деревьях скорбные лики святых, и бунтующего Христа, и спящее лицо Катерины, и тяжёлые, неправильные черты Петра.
Шли годы, вырезанные на уровне его глаз, лица эти возносились высоко над седеющей головой Антония.
И он иногда сам терял их эти лица, заплаканные смолой.
В большом мире кончилась смута. Вновь стали отстраивать монастыри. Религия вошла в моду, как никогда.
Распятья висели уже не только в каждом доме, но и на улицах, на площадях, в зданиях контор, банков, магазинов.
Когда Антония нашли, он был стар, но крепоек и здоров, только почти разучился говорить. И выглядел странно с длинными седыми волосами и не стриженой бородой.
Его привезли в город, поселили в хорошем доме, под надзором врачей. Его показывали по телевизору и свозили за океан на встречу с Дриадой. Скит Антония и лес вокруг церковь взяла под охрану, и неподалеку был построен большой гостиничный комплекс для паломников .
Антоний понемногу снова обучился говорить, но в основном обходился жестами. Руки его по прежнему были крепки и умелы. Он продолжа работать с деревом и раздаривал то что сделал, потому что деньги были ему не нужны.
Неторопливо и тщательн вырезал он из кедра гроб для себя. Каждый день добавлял что-нибудь в замысловатой резьбе на крышке. Любил Антоний лежать в этом гробу, мирно сложив руки на груди и вспоминать долгую свою жизнь. И иногда казалось ему, что не уйди он тогда в монастырь, не оставь Катерину, все бы сложилось иначе в мире. Не было бы никакого смутного времени, не было бы монашеских поселений, и Катерина была бы жива сейчас, а может и молода даже.
И Дриада стояла бы сейчас на этом столе, а не за тридевять земель под стеклянным колпаком.
Он засыпал, и во сне Христос с лицом брата Петра отрывал от креста пробитую правую руку, и благословлял его, шевеля крупными губами, набыча коротко стриженную голову.
И Антоний во сне преклонял перед ним колена и пытался поймать губами совершающую крестное знамение руку, не обращая внимания на кровь, пачкующую ему лицо.
Но никогда не мог он поцеловать эту руку и заглянуть в глаза благославляющему тоже не мог.