1891 год
«Ростов-на-Дону. В молодецкой тишина и спокойствие, «сам» с минеральных вод приехал, ждут молодого хозяина, который оповестит всю честную компанию, про путешествие хозяйское.
- Што-то долго нет?
- Должно, по приезду отчитывается, али того хуже – родительское рукоприложение совершает, с дальнего странствия возвратясь, чтобы чувствовал, что родитель в живности, здравии и добром благополучии состоит.
- Он это может, это у него на первом плане, без этого, говорит, земля своего существа не могит иметь.
- А, вот и Петр Савич, ну что, как рапорт начальству совершали, все ли в порядке нашел, нет ли каких инструкций на счет изгнания из нашего королевства в землю чужестранную какого-либо Ричарда непокорного.
- Нет, насчет этого ничего, все обстоит в лучшем виде, на счет здоровья могу также сказать, что хорошо, потому чувствую на своей ланите и шее многогрешной.
- Значит, воды помогли?
- Тут воды не причем, это так только для виду…
- Как для виду?
- У них и болести не было такой, а просто фантазия эта самая у них расходилась; «Поеду, да и только, все едут, а я же что, капиталами не обладаю»?
- Да вы расскажите, как дело было?
- А дело началось вот с чего, стал это папашенька много пищи уничтожать; что ни дадут – мало, что ни съест – мало; словом – не наготовишься на него, уж чего только не совершали, не идет в пользу, все кричит «пустота у меня в животе моем многогрешном, утолите глад мой», дома пообедает, сейчас в ресторан порцию, другую, потом домой, потом опять в ресторан, словом, нашло это на него такое, что и передать трудно. Ну, дело понятное, к одному, другому доктору, а все тятенька жрет и жрет, не унимается. И чего уж он не делал, маменьку каждодневно мордобитием расстраивал, двух докторов в окошко высадил, а все же облегчения никакого от этого не получил.
- Скажи на милость, болезнь небывалая.
- Да, так вот, возьми ему кто и дай совет – поезжай ты на минеральные воды.
- Ну, а дале?
- Пришел домой и говорит маменьке: «Собирайся, складывай вещи, бери подушки, припасай провизию, поедем на воды лечиться». Маменька, было, и супротивляться начала, куда я, мол, поеду, да и тебе нечего ехать, эка невидаль, что ешь много, ешь коли душа принимает, никто тебе и не препятствует. Одначе тятенька в резон этого не взял, а для смирения и послушания, совершил мамашеньке маленькую операцию, от коей она дня три в полном беспамятстве ходила.
- Значит, больной рукой?
- Ну, делать нечего, собрались, поехали, много горя набрались это мы все, как собрались они в дорогу, сколько это посуды было уничтожено, сколько этого разного освещения тятенька понаставил, ужас, да и только!
- Характер у них довольно спыльчивый.
- Поехали, сели это они в вагон, тятенька и тут два куплета сотворил, какой-то даме на ноги сел, та караулу подняла, кондуктора призвали, он и его чуть с площадки не опрокинул, коли ей, говорит тесно пусть себе купу берет, а не мог же я себя скиснять, коли в болезненном состоянии нахожусь.
- Вестимо дело.
- Одначе, приехали они на эти самые воды, и пошел тятенька пользоваться, подошел он к этой самой «Нарзании», и кричит он малому, налей ты мне ефтаго целительного бальзаму, стакашек, другой, только как хватили они глоток, да как выплюнут, да этим самым стаканом малого по голове, не смей, говорит, такой дряни мне давать, знай с кем дело имеешь, подавай мне по очищенной, составили тут на месте протокол и повели это его, друга милого, в участок, переночевал он там, на другое утро отправились они домой, и всю дорогу, значит, от самой станции «Минеральные воды» и до места, наливался это тятенька коньяком и другой спиртуозностью. Маменька к нему: довольно тебе окаянный, а он – молчи, лечение совершаю минеральными водами, потому эта водка не простая, а кавказская, значит целебная!
- Вот, так лечение!
«Таганрог. На днях Таганрог проснулся и ахнул от удивления. Ему сообщили чрезвычайно-любопытном открытии: из городской кассы пропало 10000 рублей, т. е. они, может быть, и не совсем «пропали», но денег этих налицо не оказалось. Вместо денег – кипа собственноручных подписей разных лиц, «в минуту жизни трудную» прибегавших к помощи упрощенного «позаимствования». Это простая система, благодаря своему удобству, имела широкое применение. Это был кредит на вере, без всякого обеспечения и даже без процентов. Чего же лучше?
Под прикрытием ежемесячных «простынь-отчетов», издаваемых управой по правилам 3-х этажной бухгалтерии, долгое время процветало самое бесцеремонное обращение с городским сундуком. Не брал оттуда только ленивый; всякий мог прихватить «до понедельника» малую толику из городских денег. Приставленный к кассе человек был добрый и слабый, приятельская расписка на клочке бумаги его вполне удовлетворяла…, и деньги пускались в оборот; лавочник, ремесленник, чиновник – все черпали из городской сокровищницы. До 3000 рублей «позаимствовали» сами служащие в городском управлении…
Вероятно, уже суду придется развернуть перед нами полную картину этого оригинального «кредита на городские деньги» - тогда обнаружится, чья это вина. Но во всяком случае перед нами характерный факт: в учреждении, стоящем во главе города, которое составляют «выборные лучшие люди», с полной откровенностью практикуется деяние, за которое, во всяком случае, Монтионовской премии не дадут. Это цинизм, от которого следующий шаг ведет прямо в область уложения о наказаниях».
«Таганрог. В камерах таганрогских мировых судей появились особого рода «промышленники», эксплуатирующие темный люд. Во время разбирательства дел эти субъекты сидят в камере, следя за теми из тяжущихся, которые, по приговору судьи, остаются обвиненными. Самым бесцеремонным образом подступая к виновному, они дают ему непрошенные советы, а также наставления не медлить и сейчас же подавать прошение о пересмотре дела в съезде. При этом перечисляют статьи закона, по которым решение судьи неправильно, приводят целый ряд доводов и доказательств, и клиент, который в суде чувствует себя, как в лесу, поддается ловким уговорам. Вместе с адвокатом они отправляются в ближайший трактир, где за столом с угощением «адвокат» пишет ему «прошение» за что получает «гонорар» от 1 до 3 рублей. Обыкновенно прошение трактирного адвоката содержит такую бессмыслицу, что суд оставляет его без рассмотрения».
«Таганрог. 8 октября, в камере мирового судьи 7 участка, во время разбора дела к судье подходит крестьянин. В руках у него сверток бумаги, который он подает судье. Тот читает: «Покорнейше прошу, господин мировой судья, разобрать мое дело не в далеком будущем, так как в я настоящее время сам бедствую, он же мне не платит».
Судья: Что это ты мне дал?
Крестьянин: Прощение.
Судья поправляет: Прошение. Кто же это писал?
Крестьянин: Пан якийсь, чи аблокат, хто зна.
Судья: Ты его теперь узнаешь?
Крестьянин: Кого?
Судья: Пана, который писал тебе эту чушь?
Крестьянин, взволновавшись: Ваше благородие, сделайте божеску милость, разыщите его сами!
Судья: Как же его зовут?
Крестьянин: Так я же кажу аблокат.
Судья: Найди, голубчик, хорошего писаря в своей волости, пусть он тебе прошение напишет, а с нашими «адвокатами» не связывайся, а то и кафтан свой с ними просудишь».
«Таганрог. Во время сильного восточного ветра (2-го октября), который угнал почти всю воду из Таганрогского залива, оставив лишь кое-де небольшие лужи, один из подгорных крестьян наткнулся на громадную белугу, застрявшую в этой луже. Пораженный неожиданностью перед такой находкой, крестьянин не знал сначала, что делать, но затем, сняв с себя пояс, продев один конец его через рот и жабры рыбы, а другой привязал к палке, которую воткнул в песок, а сам поспешил за людьми и подводой. Рыбу вывезли на берег, и в ней оказалось до 20 пудов веса (327,6 кг) – это была икряная белуга. Она дала около 3 пудов (49 кг) икры, которая была продана за 200 рублей». (Приазовский край. От 10.10.1891 г.).
1893 год
«Ростов-на-Дону. Телефонные барышни, по-видимому, объявили войну господам абонентам. По крайней мере, в настоящее время гораздо удобнее одному абоненту сходить к другому для разговора, нежели обращаться на телефонную станцию с просьбой соединить их друг с другом. В противном же случае несчастный абонент рискует целый час простоять у телефона и, слыша звонкий смех телефонных барышень, тщетно добиваться соединения с нужным ему лицом, или же быть соединенным вместо городской управы с городской больницей и т. п. Мало того, сплошь да рядом случается и так, что абонент, поговорив с кем-либо по телефону, просит станцию разъединить, но увы! Голос его остается гласом вопиющего в пустыне. Абонент звонит раз, звонит два, три раза – все тщетно: телефонным барышням, очевидно, не до этого и они сладко бездействуют. В конце концов, абоненту, попортившему себе немало крови, ничего более не остается делать, как плюнуть и отойти прочь от злосчастного телефона. Ох, уж эти барышни! Бедные абоненты терпели, терпели, но наконец и их терпение дошло до крайнего предела. Так, например, на днях в городскую управу поступила жалоба на пресловутые телефонные порядки, подписанная многими лицами. Интересно только знать, что предпримет в этом случае городская управа». (Приазовский край. От 10.10.1893 г.).
В дополнение к этой заметке к этой заметке, помещается заметка, опубликованная в «Приазовском крае» от 20.10.1893 года. «Еще о жалобах на «телефонных барышень». Мы уже сообщали своевременно о жалобе на «телефонных барышень», поданной в городскую управу. В дополнение к прежней заметке считаем не лишним добавить, что жалоба эта, как мы слышали, препровождена городской управой к начальнику ростовского почтово-телеграфного отдела. Жалоба, подписанная известными местными коммерсантами, главным образом сводится к тому, что пресловутые «телефонные барышни»: во-первых, слишком уж медленно соединяют абонентов, во-вторых, заставляют ожидать по несколько минут, обращая на сигнальные звуки ноль внимания, в-третьих, почему-то вдруг разъединяют абонентов во время разговора, и, в-четвертых, слишком уж резко отвечают негодующим абонентам».
1894 год
«Ростов-на-Дону (С натуры). Два часа дня. Разношерстная толпа у кассы ипподрома.
- Соблаговолите два билетца… значится, мне и вот-с законной половине, - говорит чуйка, пробираясь к окошечку кассы.
- В какую цену?
- Цену…, значит подешевле, какие есть.
- Извольте по 40 копеек.
- Берите деньги… Айда, Матрена, плыви, матушка!
- Парфентьич, а Парфентьич, эфто такие скачки?
- Обнакновенные… скачки, как скачки… лошади, значится…, жахеи… Увидишь сама.
- Чаво?
- Жахеи говорю.
- Это что же будет! Тоже зверь вроде лошади?
- Ах ты, дура эфиопская! Жахей – значит ездок… А ты – зверь, обалдела видно…
- Чаво же вы, Парфентьич, дурой ругаетесь…, и спросить-то нельзя.
- А свои мозги, чай, есть…, ну, и шевели.
Парфентьич и его супруга заходят за барьер.
- Ну-ч, с приездом…, садись, значит, на чем стоишь…, гляди, Матрена – чай, деньги платили…, чаво зеваешь попусту!
На старте появляются лошади.
- Вот и жахеи…, гляди в оба…
- Прости Ты, Господи, камендьянщиков…
- То ахтеры, а то жахеи, не туда, матушка, линию гнешь.
- Небось не русские?
- Знамо дело – тальянцы заграничные…, разве православный нарядится шутом.
- Хвосты-то у лошадей куцые…, пообрубали… К чему это, Парфентьич?
- Нужно, значит, по закону…, что проку, коли волос-то длинен, да ум короток – вот, как у вашей сестры…
- Всегда вы, Парфентьич, кавхузите…, обхождения у вас никакого…
- Вот ты подожди…, приедем ужотко домой – такого тебе обхождение покажу, что разлюли-малина…, дней десять имать будешь!
- «Леди Прим»! «Леди Прим»! – слышится в публике.
- Как-с сказали, почтенный? – обращается Парфентьич к соседу, человеку с потертой физиономией.
= «Леди Прим».
- Так-с, что ж эфто будет такое?
- Лошадь… та… слева.
- Чудно-с… И лошади-то нерусские, значит?
- Английские, чистокровные.
- Тэвкс… А… лядитрим! Лядихрим, наше вам с мухами и тараканами, - обращается Парфентьич к мимо едущему жокею.
В толпе слышен смех.
- Хороша лошадь…, красавица… Дай поиграем в комиссию, - обращается сосед к Парфентьичу.
- Что? Невдомек мне что-то, почтенный.
- Играть…, говорю. На лошадь поставишь рубль…, прискачет первой – будем в барыше…
- А коли она, мазаная да писаная, возьмет, да и не придет?
- Пропали деньги.
- Ой, ли! Коммерция, значит, первогильдейская.
- На то и тотализатор называется.
- Карманы лижет…, расчудесное дело!
- Ну, ставим, что ли?
- Изволь, человек ты больно хороший, вижу.
Господин с потертой физиономией и Парфентьич берут билет на «Теньера». Мимо наших знакомых медленно проезжает жокей на «Теньере».
- Вот и наша…
- Эй, тальянец распрекрасный! Одолжи, приди, мил человек, первым…, кровные, небось, на тебя ставили.
Скачка начинается. «Теньер» идет третьим.
- Хитрит наш-то… Молодец «Тренька»! Ай да тальянец! Жабо ее…, так…, так…, сто чертей тебе в глотку!
На прямой «Теньер» идет последним. Парфентьич в азарте орет во все горло:
- Ах ты, образина заграничная! Заешь тебя комар с мухой, идол тальянский! Чаво подковы-то подбираешь?! Баба ты аксайкая, а не жохей!
- Эй, ты! Чего орешь?! – замечает городовой.
- Заорешь, коли полтинник-то даром на такого лоботряса поставишь… Ну, и «Тренька» распроклятый! Лопни глаза твои!
- Парфентьич, а Парфентьич! Не бунтуй, Бога ради…
- Молчи…, дура американская! Не твово ума дело… Ну, мил человек, пойдем выпьем за упокой души тальянца «Треньки»…, чтоб ни дна ему, ни покрышки!
Парфентьич и его знакомый направляются к буфету, сопровождаемые смехом публики. Матрена, тяжело вздыхая, плетется за ними». (Приазовский край. 271 от 10.10.1894 г.)
1898 год
«Хутор Калач. Ежегодно у нас во время рабочего периода, т. е. в продолжение навигации, бывает масса несчастных случаев, как с береговыми рабочими, так и с рабочими, плавающими на баржах и пароходах. При этом только самое ничтожное количество подобных случаев зависит от непредвиденных и неизбежных случайностей, громадное же их большинство происходит вследствие полнейшего равнодушия непосредственно заведующих работами, или же по непредусмотрительности и беспечности самих рабочих. Так, чрезвычайно редко можно видеть здесь, чтобы сходни, по которым грузы сносятся с пристани на суда и обратно, были устроены, как следует: широкие, на крепких устоях. Почти все они состоят из одной или двух досок, кое-как держащихся, шатких и скользких, при ходьбе по которым с грузом рабочим приходится затрачивать много силы, чтобы прочно держаться на них. Оказывается, что сами рабочие не желают потратить несколько часов на устройство прочных сходней, так как эта работа не оплачивается, подрядчики же, понятно, и вовсе не заинтересованы в этом. Все полагаются на «авось», и поэтому здесь чуть ли не ежедневно бывают случаи падений и ушибов, нередко лишающих потерпевшего возможности трудиться в течение нескольких дней или даже недель. До какой степени доходит небрежность по отношению к рабочим, можно показать недавно бывший случай на одном из пароходов. Помощник машиниста посылает кочегара смазывать колесо, а сам, не обращая внимания на то, что последний находится на колесе, дает ему оборот, так что только счастливый случай спас кочегара от неминуемой гибели, и он отделался только довольно тяжкими повреждениями. Подобный же случай был здесь и на другом пассажирском пароходе, где тоже кочегар поплатился, благодаря небрежности других, переломом руки. На мелкие случаи ушибов и поранений даже внимания никто не обращает. Поболеет пострадавший, лишится заработка, и этим дело ограничивается. В более же тяжких случаях рабочие предъявляют требование к хозяевам о вознаграждении, и тем приходится их удовлетворить.
Долгое затишье на пристани у нас сменилось довольно заметным оживлением. Подвоз зерна в Калач в последние дни стал весьма значителен. В течение целого дня длинными вереницами тянуться подводы с хлебом, цены на который доходят до 9 рублей 80 копеек за четверть пшеницы и 6 рублей 60 копеек за рожь. Подвоз хлеба еще увеличился и благодаря тому обстоятельству, что, вследствие требования на него в приволжские губернии, цены в Калаче стали несколько выше, чем в ближайшем торговом пункте – в Нижне-Чирской станице. Привоз был бы еще больше, если бы неблагоприятная погода не задержала молотьбы. Везде в степи лежит много еще не свезенного на токи хлеба, которого, в общем, в ближайших станицах и слободах получилось очень много, хотя и не высокого качества. Подвезенное зерно не задерживается в Калаче и немедленно сдается на железную дорогу, поезда которой отсюда в Царицын отправляются груженные исключительно хлебом. Последнее явление представляется здесь вообще редкостью и объясняется неурожаем хлеба на Волге. Довольно значительное количества зерна подвозится на баржах также и с низовьев Дона: из Чирской, Цимлянской и Романовской станиц». (Приазовский край. От 10.10.1898 г.).
1908 год
«Донские гирла. Недавно горели гигантские приморские камыши в юртовых пределах Гниловской и Елизаветовской станиц, на пространстве приблизительно 10 кв. миль. Камыши для местных бедных обывателей составляют строевой материал посредством соединенных пучков, обмазанных глиной, и вместе с тем, главным образом, в нашем безлесье служат большим подспорьем в отношении топлива, для чего особенно пригодились бы для бедняков в предстоящую зиму, вследствие исключительного вздорожания цен на каменный уголь. Чем выжигать камыши, лучше было бы продать их по более доступной для потребителей цене, и нам кажется, что тогда весь камыш был бы распродан, и не было бы никакой надобности истреблять его в видах будто бы расчистки места для будущего урожая покоса, как говорят некоторые казаки. В данное время для продажи камыша существуют для иногородних следующие цены: за пользование камышом условно в течение всего года плата 5 рублей, а отдельно от каждого набитого воза в 50 – 60 пучков взимается в станичный доход 20 копеек, т. е. по определению станичных сборов. Что же касается самих казаков, то последние, конечно, безвозмездно пользуются камышами, и, как нам говорят, в прошлую зиму продали камыша на 7000 рублей. Хотя жители и говорят, что выжигают камыши для расчистки полей для покоса трав, но это неверно. В действительности они жгут камыши без всякой видимой надобности. Цель их – одна лишь забава. Выжигая камыши, они имеют в виду попугать волков и зайцев, и любоваться, как звери неистово будут убегать от огня. Или же они делают это для того, чтобы обнаружить затерявшееся в камышовых дебрях от стада какое-либо животное: корову или лошадь, причем такие забавы иногда кончаются весьма печально, как видно из следующего случая. Несколько времени назад, в Гниловском займище пасся станичный конный табун, и в громадном пространстве камыша затерялся 100-рублевый казачий конь. Бывший в то время смотритель табуна, желая поправить дело, дабы не быть ответственным перед собственником пропавшей лошади, мудро разрешил задачу. Он во время неистового шквала ветра чиркнул спичку и сунул таковую в чащу. Камыш затрещал, и бедный конь, попавший в самую средину огня, дико заметался от ожогов во все стороны, попал в топкое болото и поломал себе ногу, при этом сгорело еще несколько стогов сена, принадлежащего жителям». (Приазовский край. От 10.10.1908 г.).