Утренняя дубрава была настолько прекрасна, что Аленка даже пожалела, что не пошла одна. Залитый светом лес весь сиял - серебром и парчой отливал пышный снег, золотом огромные стволы дубов, черные, разлапистые ветви которых, казалось были вышиты черным шелком по синему бархату. Утро еще только разгоралось, и небо еще не потеряло синеву, как бывает в разгар морозных ясных дней, оно было темно синим, почти фиолетовым. Узкая тропа петляла среди деревьев, ныряла в заросли какой-то травы, сейчас сухой и колючей, старуха почти бегом неслась впереди, и особенно любоваться было некогда. Аленка только раскрыла рот, увидев здоровенное покинутое гнездо какой-то птицы и чуть не полетела носом в сугроб, зацепившись за выступающий корень, спрятавшийся в снегу. Она еле удержалась, толкнув Эсму, та недовольно остановилась, глянула из-под повязанного до бровей платка.
- Некогда зевать, девка. Зелье варить надо два дня. Не успею, плохо будет. А ты еще даешь его кое-как, льешь, криворукая. Так что давай-ка. Поспешай.
Тропинка оборвалась неожиданно, на подъеме в горку. Как будто ее кто-то стер ластиком, нарисованную серым карандашом на белоснежном холсте. Эсма на секунду остановилась, пошарила под полой тулупа, вытащила маленькую лопатку, больше похожую на совок, кинула Аленке.
- По очереди чистить будем. Тут снег неглубокий, под ним моя тропа, видишь, он просел… Вот по просевшему и чисть. Доберемся. Нам, главное, до теми успеть.
Аленка взяла лопату, начала отбрасывать снег в стороны. Под ним и вправду была тропа. Узкая, в одну ступню, обледенелая, встань и покатишься назад, прямо в дол.
- До льда не рой, что ты, как экскаватор. Снежку оставляй, а то шеи попереломаем. Давай я.
Так, по очереди прочищая тропинку, они выбрались из лога, проползли еще метров сто и остановились. Тут опять начиналась тропа, да хорошая, широкая, как будто ее вот только вчера почистил кто. Эсма козой перепрыгнула через сугроб, затянула платок, буркнула
- Лазит еще, старикашка. Здоровый. Вон какую дорогу пропахал. Черт.
Аленка, запыхавшись, выбралась из снега, постояла, стараясь отдышаться, спросила
- Кто? Тут кто-то живет?
Бабка зыркнула на нее искоса, пробурчала что-то под нос, махнула рукой.
- Есть тут один, мхом поросший. Тоже гриб берет. Пошли, некогда.
Березняк был еще прекраснее, чем дубрава. Высокие березы подпирали кронами уже немного посветлевшее небо, от белоснежных стволов исходил почему-то розовый свет, а тени были сиреневыми, глубокими, четкими. Ведьма остановилась около одной березы, прислонилась к стволу спиной, стянула платок, от чего седые волосы волной упали на плечи, зажмурилась. И Аленке показалось, что это не бабка стоит, подставив морщинистое лицо теплому солнышку, а высокая. стройная молодая цыганка. С нежным, смугловатым лицом, с водопадом черных, чуть кудрявых волос. Прямо как Зара. Точно…
- Смотри, девка, весна скоро. В январях зима скукоживается, к уходу готовится, хоть и пыжится. Сними платок свой, солнце греет.
Аленка послушалась, подставила голову лучам, и ей сразу стало спокойно и радостно, как в молодости. Поглядела на Эсму, наваждение уже пропало, суровая старуха деловито отдирала гриб с корявого пня, ворчала.
- Мало их стало, все старый перечник перетаскал. Скоро придется на ту сторону ходить, за холмы. Поселила его здесь нечистая.
Аленка тоже нашла чагу. Большую, размером с обеденную тарелку. Она достала из кармана нож, пыталась срезать, но гриб был крепким, как каменным.
- У коры режь, несчастье. С куском коры сбирай. Все равно уж место больное, только лучше сделаешь.
Возились они с Эсмой часа два. Солнце уже перевалило за березняк, спряталось среди крон, легкая синева легла на снег, превратив откуда-то взявшуюся весну и зиму. Бабка засуетилась, резко развернула Аленку спиной, плотно завязала лямки мешка.
- Не потеряй. Пошли.
- Эсма! А про кого ты тут говорила? Здесь что, живет кто-нибудь?
Бабка оттолкнула Аленку в сторону, буркнула протискиваясь
- Есть тут один. Потом расскажу.
…
Аленке снилась река. Стояло лето. Да такое, каким оно бывает только на берегах Карая - огромное, ясное, жаркое. Она в легком сарафанчике с ромашками, с атласными бантиками на плечах бежала по песку, стараясь улепетнуть от Прокла. И, вроде, старалась, а вроде и не очень - так хотелось, чтобы он догнал, обнял, подхватил на руки. А он пыхтел позади, как неповоротливый медведь, и Аленка чувствовала, что он побаивается. Догонит, обнимет, а она оттолкнет. Женатого, чужого, взрослого… А Аленка знает - никогда она не оттолкнет его, что бы не случилось. Ни в беде, ни в радости, ни здоровье, ни в болезни. Ни даже в смерти - они и там найдут друг друга. И всегда будут вместе…
- Вставай, Алена. Быстрей. Парню плохо, сейчас время важное, вытянем, будет жить, нет - помрет. Пошли! И не спрашивай ничего. Молчи, как рыба!
Аленка вскочила, как встрепанная, бросилась за ведьмой. И ледяной ужас окатил ее с головы до ног. Мишаня лежал на столе, у него были сложены руки, как у мертвого, по кругу горели свечи. А в его ногах стояла плошка из черного металла. В ней плескалось что-то густое, и оттуда, как будто парило. А у стены, повернувшись спиной к мальчику стоял старик. Высокий, сутулый, в каком-то то ли плаще, то ли пальто по пят. Длинные седые волосы были схвачены лентой, руки подняты вверх. Он стоял неподвижно, только странно моталась, опущенная голова