Знаменитая сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре», несомненно, служит завязкой действия трагедии. И центральный её образ – летописец Пимен. Он действует только в этой сцене (в опере М.П.Мусоргский «подарит» ему ещё монолог о прозревшем пастухе, который у Пушкина произносит патриарх), но роль его необыкновенно важна.
Карамзин, рассказывая о пути Отрепьева в Литву, пишет, что «устремился и Самозванец, не прямою дорогою, а мимо Стародуба, к Луёвым горам, сквозь тёмные леса и дебри, где служил ему путеводителем новый спутник его, Инок Днепрова монастыря, Пимен». Имя названо, больше об оном Пимене ничего нет. А о пребывании Отрепьева в Чудовом монастыре историк скажет, что он «решился искать удовольствия беспечной праздности в сане Инока, следуя примеру деда, Замятни-Отрепьева, который уже давно монашествовал в обители Чудовской… Постриженный Вятским Игуменом Трифоном и названный Григорием, сей юный Чернец скитался из места в место;.. наконец в Чудове монастыре, в келии у деда, под началом».
У Пушкина его история описана иначе: «Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришёл к моей чудовской братии, а я, видя, что он ещё млад и неразумен, отдал его под начало отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному», - поведает игумен (извините, что повторяюсь).
Имя Пимена, возможно, и взято из «Истории» Н.М.Карамзина, но созданный Пушкиным образ летописца совершенно самостоятелен.
В «Письме к издателю "Московского вестника"» поэт указал: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нём собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной ему Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия…Мне казалось, что сей характер всё вместе нов и знаком для русского сердца; что трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным и отражённое в его бессмертном создании, украсит простоту моих стихов и заслужит снисходительную улыбку читателя».
Как я люблю его спокойный вид,
Когда, душой в минувшем погружённый,
Он летопись свою ведёт… - скажет Григорий.
Перед нами человек, много повидавший в жизни. Григорий напомнит ему:
Как весело провёл свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Нам неизвестно, почему старец удалился от мира. Видимо, пережил и перечувствовал он многое. «Я долго жил и многим насладился», - скажет он. И прошлое подчас не хочет отпускать его:
Доныне — если я,
Невольною дремотой обессилен,
Не сотворю молитвы долгой к ночи —
Мой старый сон не тих, и не безгрешен,
Мне чудятся то шумные пиры,
То ратный стан, то схватки боевые,
Безумные потехи юных лет!
Он единственный из действующих лиц пьесы, кто «видел злое дело, кровавый грех» в Угличе, хотя и не само убийство: услышав, что «ударили в набат», он стал свидетелем уже завершения трагедии:
Гляжу: лежит зарезанный царевич;
Царица мать в беспамятстве над ним,
Кормилица в отчаянье рыдает…
Но он видел расправу над убийцами и рассказывает о знамении: когда их «привели пред тёплый труп младенца», «вдруг мертвец затрепетал».
«Покайтеся!» — народ им завопил:
И в ужасе под топором злодеи
Покаялись — и назвали Бориса.
Я не буду сейчас анализировать, насколько рассказ Пимена соответствует исторической правде. Прежде чем продолжить разговор о летописце, хочу сказать несколько слов об одном любопытном произведении, о котором мне напомнили уважаемые комментаторы.
У любимой многими Дины Рубиной есть рассказ «Всё тот же сон!» о постановке этой сцены в школьном кружке (сама, работая в школе, ставила, и не раз), где рассказчица (и по совместительству исполнительница роли Григория) вспоминает: «Роль монаха Пимена досталась моему однокласснику, шпане большого полёта Сеньке Плоткину». И вот этот Сенька, увлёкшись ролью (пересказывать рассказ я, естественно, не буду, просто рекомендую почитать), выяснив, что «Годунов не убивал царевича Димитрия», приходит к выводу: «Значит, Пимен этот либо врёт, либо помешанный и верит в то, что говорит». И в результате исполняет роль так, что случайно попавший на спектакль руководитель молодёжного театра-студии замечает: «Кстати, это ваша версия с Пименом? Вы действительно считаете его чуть ли не рычагом всей драмы? И сошедшим с ума политиканом?.. Это смело. Хотя, думаю, ошибочно...»
Мне доводилось и ещё встречаться с подобным взглядом на Пимена. Можно ли принять его? Думаю всё же, что нет. Да, конечно, он скажет о нынешнем правителе:
О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
Однако рассказывает он об этом Григорию явно не для обнародования своего рассказа. Он помещает историю убийства царевича в свой свод («сей повестью плачевной заключу я летопись мою»), но ведь перед этим сам скажет о поставленной им задаче:
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.
Он старается писать, «не мудрствуя лукаво» и сохраняя беспристрастность. Не случайно Григорий сравнит его с дьяком, который «спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева».
Спокойствие изменит ему, когда он будет рассказывать об угличском деле, но всё же пишет он для потомков, а вовсе не для разжигания новых бедствий.
До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь