Проведу миниатюрный герменевтический сеанс и ликбез, чтобы разобраться в том, как данный текст работает и как с ним поработали СМИ с, вероятно, автором.
Есть группа понятий и словосочетаний, служащих категориями и именованиями масштабных структурных явлений в современной мысли. Я говорю о постмодерне, постиронии, метамодерне, новой искренности и прочих словах, связанных с ними. Важно понимать, что это именно лаконичные заголовки, позади которых стоят громадные структуры с парадигмальными установками, характерными для времени и потому зачастую принимаемыми неосознанно. При этом неосознанность входит в круг концептуализируемых, то есть интегрируемых в систему с персональным функциональным значением, понятий.
Говорить об истине в контексте данных интеллектуальных моделей сложно и одновременно просто. Сложно, в первую очередь, из-за необходимости перейти от довеска прогрессисткой научной идеологии об объективной истине к истине социальной или человеческой. Я пишу без оценочного суждения, оставляя за скобками любые коннотации слова "довесок", просто исходя из ключевого сдвига в XX в., когда место абсолютной религиозной истины заняла "благодатная уже на земле" научная истина. Она быстро продемонстрировала утилитарное значение, преображающее жизнь здесь и сейчас. Как эта польза калибрует содержание наших свобод - отдельный разговор, главное, что она стала подспудным пониманием и ожиданием истины: истина как факт и результат как данность пошли нога в ногу в массовом сознании. Так вот, в случае с постмодернизмом и метамодернизмом истина может носить событийный характер и скорее имеет перспективистское значение. Эти течения изначально касались искусства, но мы быстро сделали переход от литературы к речи вообще, это прослеживает, например, в кризисе гуманитарного знания, редуцируемого к повседневности не путём демонстрации прикладного значения, а через переход от способности использовать язык в обыденной речи к установке о понимании более сложного гуманитарного знания, применяющего на первый взгляд тот же самый язык. Формальное сходство ложно нивелирует содержательные различия. А коммуникация, как мы знаем, - очень важный атрибут человечества на протяжении всей истории. Сегодня ей отведено колоссальное значение, она ускорилась при поддержке интернета, стала продолжать логику биополитики, превращая цифровые следы в источник информации, к которой можно свести портрет пользователя. В общем, в итоге высказываться может почти кто угодно и почти о чём угодно, барьеры минимальны. Отсюда великие дискуссионность и плюралистичность, диагностируемые как атрибут современности.
Я хочу обратить внимание на данные идеи в контексте 1 среза - серьёзности. За скобками остаются весомые детали, пути к которым остаются имплицитно проговорёнными, более-менее ясные с учётом вышенаписанного очерка. Ещё раз подчеркну: на передний план я вывожу именно сферу коммуникации, ареал обитания информации - основного содержания медиа в частности и цифровой сети в целом. Серьёзность связана с истиной в области коммуникации. С тем, во что мы верим и что утверждаем в наших высказываниях. Уязвимость и событийность истины в общении обладают связью с иронией, наследуемой от романтизма, предвестника вольнодумия при неосторожном обращении. Постирония, соответственно, преемница чистой иронии, маскировавшейся под серьёзности. Сама по себе ирония может быть рассмотрена как трёхслойная практика: нечто серьёзное на поверхности считывается как несерьёзное-ироничное, приводя к пониманию смысла, раскрываемого благодаря различению иронию. Иными словами, она модифицирует высказывание, если реципиент распознаёт её присутствие, преображая его в подлинно серьёзное.
Но вот в ней происходит постмодернистская инверсия, появляется постирония. Зарекомендовавший себя баланс смысловых уровней или герменевтических порогов и операций искажается. Старая добрая ирония приобретает неоднозначность и откровенную несерьёзность. Нечто звучит откровенно иронично, но под этим просматривается серьёзность. При этом изначально наличествую опция "считать иронию" добавляет гибкости: слова могут и не быть ироничными.
Намеренная неоднозначность, искусственная шаткость позиции имеют отношение к проблеме ответственности или решимости взять ответственность, противопоставляя себя кому-то или чему-то. Важно, что постирония всегда соседствует с серьёзности. Ведь всегда находятся те, кто готов прямолинейно и настойчиво гнуть свою позицию. От чего шаткость постиронии начинает демонстрировать не сложное риторическое изыскание, которое нужно декодировать не столько из контекста, сколько из реанимируемого Автора, а инертность. Автор умер - это не пустые слова, в информационном поле он ускользает, особенно в цифровой среде, а реконструкция его портрета - трудоёмкое занятие. От чего постиронические слова начинают приставать к серьёзным, делая их истолкование более простым. Немаловажную роль в этом процессе играют медиа: наиболее громкие и распространённые позиции своим количественным параметром (1 позиция, идущая ко множеству реципиентов) приобретает ореол конвенциональной точки зрения, подменяя обратную логику принятия конвенций (от множества реципиентов к позиции). Лично я вижу в постиронии родственную связь с эволюцией жанра утопии. Утопии начали набирать популярность примерно в Новое Время, расцвет современного представления о политическом. Генеалогия жанра со временем распалась также на антиутопии и дистопии. Некоторые литературоведы и культурологи разделяют их, ориентируясь на характер экстраполяции черт из настоящего, фиксируемого автором.
Постирония располагается рядом сюрреализмом и приемом гротеска, достигая в себе гипертрофии иронии или несерьезности. Скажем: дистопичности здесь и сейчас, побуждающей видеть в ней нечто немыслимое. В том смысле, что подозрение в несерьезности заставляет отвергать сказанное как серьезное, то есть не мыслить это так. И всё же остается сомнение, разрешаемое соединением к серьёзным, от чего на чаше весов выигрывает самый тяжёлый смысл, противопоставленный неуловимому фантому другого.
В итоге появляется необходимость противостоять нежелательным склеиваниям, возникает своего рода кризис серьёзности или недостаток искренности. Новая искренность и метамодерн работают в этом русле, то есть с проблемой их нехватки. Тут подспудно есть и другое измерение проблемы: проблема согласия. Возьмём относительно понятную иллюстрацию, по аналогии с которой можно представить проблему разделения идей. Несколько человек смотрят на юг. Направление их взглядов в общем согласуется, однако оно не учитывает деталей: на что именно они смотрят и является ли их обращённость к югу - осознанным действием. Возможно, они смотрят в одном направлении, также возможно, что кто-то смотрит на столб, кто-то наблюдает за движением машин, кто-то смотрит в сторону юга, воображая мир там, а кто-то - просто погружён в мысли. По аналогии с этим можно обобщать позиции и относить людей к единомышленникам, воздерживаясь от уточнения их позиций. Уточнение требует дискуссий и высказывания, но не все готовы переходить к диалогу и прениям.
К чему я веду. Однозначно большое преимущество господина Дугина - в его серьёзности и напористости. В том, что при чтении его соображений не возникает желания найти второй уровень подразумеваемого: он не даёт поводов подозревать его в двусмысленности. При осмыслении настоящего текста следует принять во внимание, что он опубликован в далёком 2011 году. К тому моменту мишенью Дугина почти всего была культурная матрица общества модерна и постмодерна: его кандидатская работа, его предшествующие и последующие публикации намечали многие тезисы и идеи, которые он суммировал в своей докторской диссертации как раз 2011 года. Примерно в 2011-2012 он перешёл от преобладавшей социокультурной критики к политической или геополитической, встав на линию, на которой созрел его нынешний интеллектуальный имидж. Данные уточнения особым образом не преобразят обсуждаемый текст, но на них можно списать долю неопределённости, которую я допускаю вследствие некоторых возможно неоправданных ожиданий, испытываемых с высоты 2024 года.
Его текст в настоящем материале организован вокруг идеи зрелости, можно сказать, вокруг её кризиса. Сам он обозначает проблему как "проблема старости". Но, чтобы уйти от исключительно возрастных биологических коннотаций, я считаю уместным обратиться к понятию "зрелость", в расхожем понимании подразумевающему достоинства, приходящие с опытом и прожитыми не впустую годами.
Материал небольшой, начинается с тезиса о природе старости и отношении к ней как к ценности. Автор быстро проводит нас через антитезу "традиционное общество-общество постмодерна", атрибутируя традиционному обществу или премодерну положительные или респектабельные черты, а обществу постмодерна - их упаднические эквиваленты. Далее он фокусируется на состоянии общества постмодерна, рассматривая социальные и культурные явления, от больших обобщений приходя к конкретным примерам как из американского, так и отечественного культурного пространства. В его высказывании назревают оппозиции, но скорее они только назревают. Тенденции, закреплённые за Западом, рассматриваются как господствующие траектории, по которым движется глобальная современность, увлекая за собой территориально и культурно дистанцированные общества. От чего даже диагностирование проблемы является взглядом изнутри. Локализация позиции как "позиции изнутри" обеспечивается высотой, с которой рассуждает автор, и генерализацией, - мы читаем рассуждение о состоянии эпохи. Также - обращением к местоимению "мы", что позволяет рассматривать автора как часть критически рассматриваемого сообщества.
В сущности, в этом ходе нет проблемы. Общество постмодерна плюралистично, глобальная современность тяготеет ко множественности форм, а одна из краеугольных практик постмодерна - архивация - относится к разделу рефлексии. Потому данная критическая рецепция - один из элементов множества.
Остаётся проблема цитаты, вынесенной медиа-изданием в аннотацию. Цитата задаёт точку зрения, которая демонстрирует откровенно негативное положение дел, названное "идеалом нашего поколения". Диссонанс обязан коннотациям слова "идеал". Здесь автор использует его не иронически. По замыслу - реконструируемому на основе текста - под нажимом серьёзности автора с замаскированного идеала общество постмодерна слетает красивый покров, обнажая его декадентскую и упадническую натуру. Автор принимает и лично манифестирует собственную принадлежность данному обществу, характеризуя его идеал в масштабах событийной истины высказывания. Однако это оставляет вопрос: зачем выносить такую цитату в аннотацию? Мы можем предположить, опираясь на многочисленность публикаций Дугина, что он принял данный вариант, постфактум или согласовав его. На мой взгляд, это провокационный кликбейт, однако он довольно честно воспроизводит позицию автора. Недостающей деталью остаётся понимание того, констатирует он или призывает.
Откуда проблема этого понимания? Я думаю, здесь мы возвращаемся к краткой биографической сводке, напоминающей о годе публикации. Последующая риторика автора придала некоторую гипертрофию его словам: мы спешим видеть в них абсолютную серьёзность призыва - следствие политического. В то время как здесь он выступает в амплуа диагностирующего кризис ценностей - держась ниши скорее социокультурных вопросов.
Таким образом, истолкование слов, вынесенных в аннотацию, в качестве призыва - герменевтическая ошибка, на мой взгляд, намеренно спровоцированная редактором издания. К числу реальных мишеней для критики я бы отнёс, во-первых, образ массовой культуры и полномочия, отводимые ей, во-вторых, природу ценностей (вопрос социологии знания, социологии ценностей, можно посмотреть, например, древнюю работу "Идеология и утопия" Карла Маннгейма) даже в традиционном обществе. В-третьих, сам обобщающий подход, хотя в формате ёмкой эссеистики он смотрится органично. Подспорьем может быть то, что с момента публикации минуло 13 лет. Сторонники Дугина, полагаю, будут фиксировать усугубление тенденций, а в масштабах нашей политики отметят плодотворность защитных механизмов, - но это только 1 из вариантов реакции. Лично я считаю, что спустя более чем десятилетие можно увидеть весьма неоднозначную и очень объёмную ситуацию, где матрица проблема расшаталась и преобразилась, показав или несостоятельность, или неполноту, или вовсе продемонстрировав изначально избыточную ригоричность, обращённую к действительности, где указанные проблемы стали заметнее в силу распространения медиа, делающих более заметными те разделы общественной жизни, которые ранее - особенно в более консервативном старом обществе - почти не упоминались. Но это моя точка зрения.
Ссылка на оригинальную статью - https://vz.ru/opinions/2011/7/21/508970.html