Речь, произнесённая на небольшой конференции
Есть в ГПК РФ (и ряде иных процессуальных кодексов) вот такая статья:
Статья 392. Основания для пересмотра судебных постановлений, вступивших в законную силу (по вновь открывшимся или новым обстоятельствам)
1. Судебные постановления, вступившие в законную силу, могут быть пересмотрены по вновь открывшимся или новым обстоятельствам.
2. Основаниями для пересмотра вступивших в законную силу судебных постановлений являются:
1) вновь открывшиеся обстоятельства — указанные в части третьей настоящей статьи и существовавшие на момент принятия судебного постановления существенные для дела обстоятельства;
2) новые обстоятельства — указанные в части четвёртой настоящей статьи, возникшие после принятия судебного постановления и имеющие существенное значение для правильного разрешения дела обстоятельства.
3. К вновь открывшимся обстоятельствам относятся:
1) существенные для дела обстоятельства, которые не были и не могли быть известны заявителю;
2) заведомо ложные показания свидетеля, заведомо ложное заключение эксперта, заведомо неправильный перевод, фальсификация доказательств, повлекшие за собой принятие незаконного или необоснованного судебного постановления и установленные вступившим в законную силу приговором суда;
3) преступления сторон, других лиц, участвующих в деле, их представителей, преступления судей, совершённые при рассмотрении и разрешении данного дела и установленные вступившим в законную силу приговором суда.
4. К новым обстоятельствам относятся:
1) отмена судебного постановления суда общей юрисдикции или арбитражного суда либо постановления государственного органа или органа местного самоуправления, послуживших основанием для принятия судебного постановления по данному делу;
2) признание вступившим в законную силу судебным постановлением суда общей юрисдикции или арбитражного суда недействительной сделки, повлекшей за собой принятие незаконного или необоснованного судебного постановления по данному делу;
3) признание постановлением Конституционного Суда Российской Федерации не соответствующим Конституции Российской Федерации или применение в истолковании, расходящемся с данным Конституционным Судом Российской Федерации в постановлении истолкованием, применённого судом в судебном акте нормативного акта либо его отдельного положения в связи с обращением заявителя, а в случаях, предусмотренных Федеральным конституционным законом от 21 июля 1994 года № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации», в связи с обращением иного лица независимо от обращения заявителя в Конституционный Суд Российской Федерации;
4) утратил силу. — Федеральный закон от 11.06.2022 № 183-ФЗ;
5) определение либо изменение в постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации или постановлении Президиума Верховного Суда Российской Федерации практики применения правовой нормы, если в таком постановлении содержится указание на то, что сформулированная в нём правовая позиция имеет обратную силу применительно к делам со схожими фактическими обстоятельствами;
6) установление или изменение федеральным законом оснований для признания здания, сооружения или другого строения самовольной постройкой, послуживших основанием для принятия судебного акта о сносе самовольной постройки.
Ну, вроде бы, всё тут ясно. Всё?
Нет не всё!
С одной стороны в нормах этой статьи имеется родовое определение как вновь открывшихся, так и новых обстоятельств. Заметьте: родовое определение! А дальше приводятся два списка этих обстоятельств. Если исходить из родового типа описания, то можно сделать вывод, что указанные списки, как говорят юристы «открытые», то есть вот то, что в них — точно входит в родовое определение, но, вероятно, есть также что-то, чего в этих списках нет, но оно также подпадает под указанные родовые определения.
Однако есть и другая позиция, которой сейчас придерживаются суды: оба эти списки — «закрытые», то есть содержат исчерпывающий перечень оснований. Правда, в этом случае вообще неясно для чего нужна ч. 2 этой статьи, в которой даны родовые определения. Если эти списки «закрытые», то ч. 2 статьи можно просто убрать... и ровно ничего не изменится. Кстати, вот такого рода толкование нормы — толкование на уровне цели написания её называется, напомню, телеологическим толкованием. Оно применяется тогда, когда ни грамматическое, ни системное толкование не помогают снизить количество неопределённостей. А в данном случае неопределённости-таки есть. Закрытые это списки или открытые? Ответить, прямо глядя в текст норм, не выйдет никак. В том числе и при сопоставлении этих норм с иными нормами.
Так вот, я сделаю попытку привести примеры, колеблющие устойчивое мнение судов, что эти списки — именно закрытые. Во всяком случае закрытость этих списков будет приводить к нарушению государственной функции судебной системы гарантирования и защиты права субъектов.
Обратим внимание на основания в пп. 2) ч. 3 ст. 392 ГПК РФ. Для применения этих оснований является необходимым наличие вступившего в силу обвинительного приговора, то есть именно квалификация как преступления некоторого деяния, которое привело к неверному решению. Но зададимся вопросом: а почему именно преступления вообще? При чём тут именно наличие, скажем, субъективной стороны указанных там преступлений? Разве верность решения вообще зависит от отношения свидетеля или эксперта к своим деяниям? Совершенно точно, что никак не зависит. А вот на преступность как раз влияет именно умышленность их деяний, потому что вопрос ставится не о ложных показаниях или неверном экспертном заключении, а о заведомо для свидетеля ложных показаниях и заведомо для эксперта неверного заключения. И при том необходимым является, чтобы какие-то совершенно посторонние к процессу люди ещё возбудили и расследовали соответствующее дело и довели до обвинительного приговора.
Вот пример, когда налицо заведомо ложные показания свидетеля, но приговора не будет в принципе.
Предположим, что свидетель в процессе дал показания и на их основании суд вынес решение, которое вступило в законную силу. Затем выясняется, что свидетель заведомо (пусть пока заведомо) для себя лгал. Предположим, что уголовное преследование в отношении этого свидетеля возбудили. Допустим даже, что все доказательства собрали и дело даже в суд передали. Однако в этот момент обвиняемый (или уже подсудимый) умирает. Не умри он — был бы обвинительный приговор и было бы основание для пересмотра дела, основанного на его ложных показаниях, было бы основание для исправления судебной ошибки и восстановлении нарушенного права, а вот если он умер, то никакого приговора не будет, а будет постановление о прекращении производства по делу вследствие смерти обвиняемого или подсудимого. И в предположении о закрытости списков выходит, что вопрос восстановления права зависит от совершенно посторонних обстоятельств, которые находятся вообще вне контроля субъекта, чьи права подлежат восстановлению.
Что там слышно с так называемой правовой определённостью?
И, заметим, что тут мы сделали даже массу допущений.
Мы допустили, что каким-то почти немыслимым образом удаётся собрать доказательства умысла в конкретном преступлении,
мы допустили, что кто-то сбором таких доказательств вообще станет заниматься,
мы допустили, что этот сбор дойдёт до передачи дела в суд.
Смотрите, сколько допущений, каждое из которых... ну, сильно-сильно есть именно допущение... Но даже и при этом право восстановлено не будет, так как дело подлежит прекращению.
Но с другой стороны, а что, собственно влияет на нарушение права судебным актом — разве наличие умысла свидетеля? А переводчика? Представьте себе, что для приговора в отношении переводчика также необходимо не просто установить неверность перевода, но и доказать, что это была не просто ошибка, а именно заведомо неправильный перевод. А вот то, что переводчик запросто может просто ошибиться... причём так, что не знающий языка суд даже не заметит этого, причём ошибиться вовсе не намеренно, я покажу вот на каком примере.
Предположим, что перевод осуществляется на английский язык (ну, просто, чтобы всем было понятно).
Суд задаёт стороне процесса вопрос: «Зачем Вы взяли чемодан такого-то?»
А сторона отвечает: «Больно нужен мне был его чемодан!»
Ясно, что в данном случае ответ заключается в том, что чемодан был не нужен и что если он и был взят, то без надобности, случайно, или вообще отрицается его взятие.
Но вот как перевёл переводчик: «I did really need his suitcase!»
Поняли, что произошло? Нет? Переводчик перевёл, что этот чемодан стороне был очень-очень нужен. То есть смысл сказанного — прямо противоположный тому, который имелся в виду. Вы скажете, что в суде стоит поменее иронизировать и эмоционировать. Ну, тут дело такое: тот, кто умеет это делать, обычно профессионал и он быстро сообразит что сказать и как, чтобы перевод был адекватен, но дело в том, что в суде отвечают на вопросы не только профессионалы. А ещё хлеще будет, если это — не сторона, а свидетель. Тут уж вообще — и неверный перевод и, мягко говоря, ложно понятые показания. Качество решения, которое будет построено на этом... сами понимаете. Нет, нет, дело не в том, что судья будет недобросовестный, как раз наоборот — в том, что судья будет добросовестно исходить из несоответствующих действительности материалов дела.
Вы скажете, что судья в состоянии переспросить, ровно как в состоянии уточнить позицию и иной участник процесса. Да, в состоянии, если они вообще заметят, что перевод сделан не адекватно сказанному. Но для этого надо знать оба языка. А кто сказал, что все на свете непременно знают оба языка? Если бы это было так, то никакого переводчика как раз не требовалось вообще.
Причём, тут вообще есть довольно серьёзные проблемы, например, связанные с амфиболией:
если я прослушал речь, то что я сделал: внимательно выслушал или пропустил мимо ушей?
если я обошёл весь дом, то побывал я в нём или нет?
Переспросить? Да, возможно переспросить, если вообще чувствуете необходимость это делать. А вот переспросите А.С. Пушкина — кто кого узрел:
Брега Арагвы и Куры
Узрели русские шатры.
Если что, так это — из «Евгения Онегина».
(Как же я люблю в этом смысле фразочку: «Общественное бытие определяет общественное сознание»!)
Поверьте мне на слово, я сам наблюдал подобную штуку в зале судебного заседания, где участвовали переводчики (не важно где и когда это было), благо я знал оба языка и, нарушая порядок, выкрикнул с места, что переведено существенно неверно... да, мне сделали замечание, да, я извинился, но хорошо, что я оказался там, впрочем, довольно случайно, ибо пришёл попрактиковаться в языке, и, действительно, судья среагировал после моего выкрика с места.
Ещё раз: ситуация крайне ненормальна, когда только путём нарушения порядка судебного заседания можно избежать неправового судебного акта. Всё-таки я считаю, что я сделал справедливую, хотя и противозаконную вещь. (Вот, кстати, несовпадение права и законности).
Так вот, для того, чтобы исправить вот эдакую ошибку, надо доказать, что переводчик заведомо для себя неверно перевёл сказанное. Очень даже подозреваю, что это невозможно в данном случае сделать в принципе. Причём даже признания переводчика будет мало, ведь на одном только его признании приговор строить нельзя, а никаких иных доказательств, подозреваю, найти не удастся.
Итак, опять имеем не соответствующий действительности судебный акт, который вообще исправить, восстанавливая право субъекта, которое он нарушил, нельзя.
А вот вам пример из второго списка.
Предположим, что в основании судебного акта имеется экспертное заключение. Нет, эксперт всё сделал правильно и вывод тоже сделал правильно... но правильно именно на уровне того научного знания. которое было на момент проведения экспертизы. И вдруг... совершается научное открытие и выясняется, что экспертное заключение не имеет уже той доказательной силы, которая ему придавалась. Ну, скажем, оно утрачивает достаточность. С достоверностью, вроде, всё в порядке, а вот достаточность... увы. Что делать тогда?
Вот тут я приведу классический пример из криминалистики. Причём это реальный случай из реального дела. Подчёркиваю — случай-то во всех хрестоматиях, связанных с криминалистической токсикологией.
Скажем, в трупе потерпевшего после эксгумации обнаружен мышьяк. Обвиняется его жена, тем более, что накануне смерти (нет не трупа, а мужа!) она покупала крысиный яд в аптеке.
Она осуждена, ждёт гильотины (дело происходит во Франции).
В это время выясняется, что в кладбищенской земле, строго говоря, также имеются мышьяковистые соединения, а поскольку труп исследовался после эксгумации, то встаёт вопрос: а точно мышьяковистые соединения попали в тело потерпевшего именно через пищу или питьё, а не в труп из кладбищенской земли?
Казнь отменяется, всё начинается сначала.
Да, ядовитые соединения могли попасть в труп из кладбищенской земли. а тогда доказательств отравления нет. Приговор — оправдательный.
Но это ещё не конец!
Затем экспертам приходит в голову простая мысль: сравнить концентрации яда в почве вокруг трупа и в трупе. Если в почве выше, то мышьяковистые соединения попали из почвы в труп, а если наоборот, то — из трупа в почву. Отлично!
Тут выясняется, что в трупе концентрация выше.
Снова приговор обвинительный.
Вроде всё? Как бы не так! В дело включаются микробиологи. Знаменитый тогда уже Луи Пастер. Он умудряется показать, что при определённых гнилостных бактериальных процессах мышьяковистые соединения переходят в более растворимые соединения, а это значит, что труп за счёт маленьких организмов, живущих в нём, как губка абсорбирует в себя как раз мышьяковистые соединения из окружающей почвы и, следовательно, в трупе концентрация мышьяковистых соединений может быть нормально выше, чем в окружающей почве, хотя при этом мышьяк попадает в труп именно посмертно. Умер же человек, а не бактерии в нём. Затем выясняется вдогонку, что наряду с теми микроорганизмами, которые переводят мышьяковистые соли в более растворимые, существуют колонии других микроорганизмов, которые производят обратный процесс. Так абсорбированный из почвы мышьяк накапливается в тканях трупа и высаживается в них же в виде малорастворимых в воде соединений.
Снова оправдательный приговор.
Представьте себе: даму дважды за это время уже могли обезглавить по приговору суда как отравительницу.
Ну, чем там дело кончилось в конце концов — отдельная интересная песня. Но это всё я написал для того, чтобы показать, что и наука может создавать новые обстоятельства, а вот как раз это в норме проигнорировано полностью.
Напомню, что на сегодня не существует ни одного научного доказательства, например, уникальности отпечатков пальцев. А это значит, что вся дактилоскопия вообще не носит научного характера. Вся, без исключения... совершенно. Вся носит чисто феноменологический характер и основана на чистой эмпирической вере. А что, если такого рода научное открытие будет сделано и будет показано, что отпечатки пальцев не столь уж уникальны?
Во время буржуазной России стали напирать на «стабильность судебных решений». Ага.
Простите, а у меня тогда вопрос: в чём заключается генеральная задача системы правосудия государства: в стабильности решений или в защите прав? И то и другое одновременно достичь не выйдет никак. Так как это... несколько разные вещи, и они могут прийти в противоречие, а тогда и всё равно придётся выстраивать между ними иерархию и выбирать между тем и другим. Я понимаю, что буржуазия вообще живёт одним днём: прибыль дай, хоть и умри сегодня, а я — завтра, но вот человечество-то так жить не может, а потому императив именно правовости требует приносить в жертву «стабильность судебных решений», жёстко подчиняя их защите права и минимизируя нарушения права со стороны судебной системы государства.
Что вы там говорите о смертной казни? Вы как исправлять это собираетесь в случае чего? Как с А. Тьюрингом — посмертным помилованием? Помилованием! Не реабилитацией даже, а именно помилованием, посмертным. Ну-ну... От ета добрая старая Англия!
Как вы говорите: всё было так ясно и так понятно. а я пришёл и всё испортил? Ну, видать, планида у меня такая... как у поручика Ржевского.