Место нападения группировки ХАМАС 7 октября в Реиме. Фото: AP / TASS
Часть 2.
Часть 1
— Тот факт, что мир не остался на позиции первых дней и не встал на сторону Израиля до конца, тоже должен был создать ощущение, что кругом враги?
— Не совсем. Нужно, видимо, еще раз немного заглянуть в социальную теорию, чтобы прояснить разницу между «врагом» и его «добровольным союзником».
Представьте себе три этажа.
Первый этаж — поле боя. Не метафорического, информационного или фейсбучного. А вполне реального. С падением ракет возле вашего дома, цементной пылью в воздухе, ночными сиренами, погибшими друзьями и знакомыми. Линий фронта в физическом пространстве может быть несколько. Но в пространстве экзистенциального противостояния она одна — различение «друга» и «врага». Враг не обязательно должен быть морально порочен, эстетически безобразен или воплощать собой абсолютное зло. Достаточно того, что его цель — убить вас. Он именно враг (hostis), а не недруг (inimicus). Недруг — тот, кто вас ненавидит, враг — тот, кто на вас нападает.
Впрочем, свободу воли никто не отменял. Тот факт, что вы оказались географически рядом с линией фронта, не означает, что вы обязаны помещать себя в пространство экзистенциального противостояния. Вы можете уехать, осудить войну или своих бывших друзей. Можете уйти во «внутреннюю эмиграцию», запершись в своей квартире. (В репрессивных режимах это, правда, осложняется тем, что линия фронта порой проходит и через квартиру — обыски, аресты и облавы тоже никто не отменял.) Но если вы все же сделали выбор в пользу «первого этажа», вы принимаете на себя ответственность за последствия. При этом
вы помните, что и на противоположной стороне есть люди, сделавшие выбор. Те, кто его не делал, не могут считаться врагами. Они там не по своей воле и являются заложниками, а не комбатантами.
Пропалестинская акция в преддверии годовщины нападения радикального движения ХАМАС на Израиль в Риме. Фото: AP / TASS
У поля боя два основания: риск и соучастие. Риск — это опасность, принятая во внимание. Опасность — объективная вероятностная характеристика. На вас может упасть кирпич, осколок ракеты-перехватчика или кусок стены собственного дома. Вас может расстрелять из-за угла подросток, возомнивший себя партизаном. Вас могут арестовать в шесть утра сотрудники ФСБ. И если, зная все это, вы остаетесь в опасной зоне, принимая на себя ответственность за вероятные последствия собственных действий, опасность становится риском.
Соучастие стоит понимать буквально. В обоих смыслах этого коварного слова. Сказать «Я здесь», занять позицию в пространстве войны — значит стать одновременно мишенью, волонтером и соучастником.
Над полем боя надстроен второй этаж — информационное пространство. Тут тоже своя линия фронта. Правда, куда более размытая и подвижная. На поле боя нет полутонов. На втором этаже, в информационном пространстве, они есть. Здесь вы можете занять более сдержанную или более радикальную позицию. Сказать «не все так однозначно», или «я осуждаю ХАМАС и ЦАХАЛ», или «согласитесь, между сектором Газа и Варшавским гетто много общего», как принято у русскоязычных левых.
Короче, в войне мнений и нарративов вы намного свободнее в выборе позиции. Хотя и здесь придется ответить на вопрос «Где ты?». Например: «Я в кампусе хорошего американского университета с бокалом шампанского в руке и палестинским флажком на лацкане пиджака выражаю солидарность своим студентам, выражающим солидарность с угнетенным народом Газы». Что для жителя первого этажа, находящегося по одну из сторон неметафорических баррикад, будет звучать как «Я прохамасовская тварь, радующаяся убийству ваших детей».
На первом этаже очень мало знаков, символов и прочей семиотики. Дистанция между означаемым и означающим здесь ничтожно мала: 30 секунд подлета для Ашкелона, полторы минуты для Тель-Авива, 14 минут для баллистической ракеты из Ирана. Но на втором этаже — где борьба идет за «общественное мнение» — нарративы и образы могут летать по самым неожиданным траекториям.
Поднимаясь с первого этажа на второй (то есть отработав волонтерскую смену и открыв социальные сети), участник экзистенциального противостояния тоже должен ответить на вопрос «Где ты?». И честно признаться себе, что он уже не там — под обстрелами, а здесь — в комментариях.
Переключиться удается далеко не сразу. Мне, во всяком случае, точно.
Иногда второй этаж действительно проваливается и становится частью первого. Любой обмен мнениями имеет шанс перерасти в войну, если его интенсивность достигает определенного порога. Но как бы ни поляризовалось информационное пространство и какими бы радикальными ни становились высказывания, сами эти высказывания — еще не действия. Пока не появляется риск. Когда за посты начинают сажать на пять лет, когда произраильский демонстрант погибает от удара пропалестинского — добро пожаловать на войну.
Вот только над этими двумя слоями есть еще третий. Профессиональный.
Метапозиция требует этической автономии профессии. Исследовательской, журналистской, медицинской… Нельзя просто подпрыгнуть и воспарить над конфликтом. Занимая «нейтральную позицию» между двух лагерей на втором этаже, ты все равно остаешься на втором этаже. Чтобы подняться на третий — он как минимум должен быть отстроен. Я с радостью обсужу проблему коллективной ответственности и индивидуальной вины с палестинским философом. Вопрос достоверности статистических данных — с иранским социологом. Тему правовой квалификации «геноцида» — с прохамасовским юристом. Если собеседник находится именно в позиции философа, социолога и юриста, а не бойца второго этажа.
Идею автономии профессии хорошо проиллюстрировал один израильский врач. В интервью он описал жутковатую ситуацию: раненые террористы, учинившие резню 7 октября, были помещены в те же больницы, где пытались вернуть к жизни их жертв. Буквально в соседние отделения. (Потому что в Израиле нет системы тюремной медицины — больницы общие для всех.) И он очень просил забрать их оттуда, потому что родственники жертв периодически норовили устроить импровизированные суды Линча над «выжившими нелюдями». Да и сами доктора, некоторые из которых потеряли в той резне близких людей, подвергались слишком сильному испытанию.
— Вы же анестезиолог! — Решила поинтересоваться ведущая. — Нет искушения повернуть вентиль, когда оперируете террориста?
— Я?! — Вспыхивает собеседник, моментально переходя со второго этажа на третий. — Я же врач. Я клятву Гиппократа давал…
— Мы в России довольно много слов и эмоций тратим на то, чтобы обсуждать между собой и слушать разные политические силы. Значит, часть другая часть говорит: ни в коем случае не. И не видно ни одного выхода из всей этой… я не хочу называть это ситуацией… всей этой катастрофы, которая не то чтобы устроила всех, но хотя бы была близка к тому, чтобы сказать: «О'кей, да, вот это более менее норма. Существует ли какой-то консенсус, какой-то выход из этого всего? Вот куда нужно идти, чтобы, в конце концов, сказать: «Это закончилось?»
— Увы. Риторика отстраненного и рафинированного пацифизма — это не «выход из всего этого». Это всего лишь ставка в войне нарративов. Ставка эта называется «имитация метапозиции». Потому что вы лишь делаете вид, что поднимаетесь на третий этаж, а на самом деле занимаете «нейтральную позицию» на втором. Забираетесь на табуретку, возвышаясь над воюющими сторонами, и говорите: «Мне все равно, кто прав, а кто виноват. Просто прекратите это немедленно». Но если вам все равно, кто прав, а кто виноват, вы, по сути, говорите: «Мне все равно, кто насильник, а кто жертва изнасилования». Становясь тем самым добровольным союзником насильника
* признан инагентом * *Признана террористической организацией, деятельность на территории РФ запрещена.