Я слышу, как звенят колокольчики. Затем раздается блеянье коз. Маленькое стадо Франчески Бианки возвращается домой.
На Острове только Франческа держит коз и несколько кур-несушек с редким лазурным оперением. Именно у Франчески я покупаю яйца, молоко и изумительно нежный сыр. Подозреваю, я единственная покупательница Франчески. Немногочисленные жители Острова предпочитают делать покупки на материке, с которого прибывает новенький блестящий паром с красным флагом на высоком флагштоке. Паром приходит на Остров пару раз в неделю, забирая пассажиров на рассвете и возвращая к пяти часам вечера. Чаще всего паром отчаливает пустым, выгрузив на берег почту, несколько канистр с бензином местному заправщику Карло и пару ящиков с продуктами в маленькую лавку синьоры Казионни.
Кроме нескольких вилл, да с десяток домишек местных жителей, большинство из которых старики, никогда не покидавшие эту скалистую землю, самым ярким пятном на Острове остается продуктовая лавка синьоры Казионни, выкрашенная в ярко-розовый цвет. Самым же популярным заведением на Острове является книжное кафе, в котором можно не только найти редчайшие издания любимых книг, но и приобрести такие же редкие экземпляры виниловых пластинок, просмотреть подшивку из старых газет, а также выпить черный цикорий с миндальными круассанами. Кафе принадлежит синьору Ливандовски, который, несмотря на свои 75, остается весьма привлекательным мужчиной, умеющим с одинаковым успехом очаровывать как восьмидесятилетнюю синьору Казионни, так и ее пятнадцатилетнюю внучку, которая всё лето стойко выдерживает по две смены в розовой лавке своей бабки.
Неизменно внимательный ко всем без исключения посетителям своего рая для истинных гурманов литературы и музыки, коих на Острове не так уж и много, синьор Ливандовски кажется истинным хозяином не только своего заведения, но и всего Острова. Свой известный на весь Остров цикорий с гвоздикой синьор Ливандовски готовит сам. Иногда к кофе предлагается розовое вино в маленьких, точно наперстки, рюмках. Именно за цикорием и круассанами местные жители чаще всего наведываются в кафе синьора Ливандовски, коллекция книг и пластинок которого сделала бы честь любому букинистическому магазину на материке.
Колокольчики стихают, будто растворившись в вечернем тумане, который часто покрывает Остров с заходом солнца. Сегодня оно красное. Это предвещает ветер.
Я снимаю с вешалки свою кофту и запираю лавку.
Мой путь лежит через луг, покрытый в это время года отцветающими дикими гвоздиками. Когда я добираюсь до своего дома, мои туфли сплошь облеплены белыми пахучими лепестками.
После душа я сижу на террасе в деревянном кресле, в котором уместилось бы ещё две таких, как я. Когда-то здесь восседала большая ба, так в нашей семье называли бабашку Нжери, в честь которой были названы я и моя старшая тётя. Имя, переходившее по наследству вместе с креслом из голубой сейбы и вечной тоски по чему-то, что не имеет ни формы, ни названия. Психиатры называют эту тоску красивым именем дистимия, похожим на имя древнегреческой богини. На самом деле дистимия или дистимическое расстройство это продолжительная или пожизненная депрессия.
Над Островом собираются тучи и быстро темнеет.
Я наношу последние штрихи и вывожу под танцующим пастушком свернувшуюся змейку. Лепить и расписывать кружки я начала несколько лет назад. У меня неплохо получается. Жаль, что из моих родных никто их так и не увидит. Смерть слишком часто навещала мою семью. Мои родители погибли в авиакатастрофе, когда мне не было и года. Моя младшая тётя умерла в тринадцать лет от укуса Черной вдовы. Моя старшая тётя Нжери умерла во сне еще до моего рождения. Последней ушла большая ба. Так в двадцать шесть лет я осталась круглой сиротой и последней из рода Бходи.
Я осторожно переворачиваю кружку и оставляю ее сушится тут же на столе. Несмотря на то, что небо заволокло тучами, я знаю, что из них не упадет ни капли. На Острове почти не бывает дождей.
Я возвращаюсь в дом и на огромной печи разогреваю утреннюю пасту. Большая ба считала разогретую пищу кощунством. В отличии от меня, она знала толк в еде. Я наливаю в одну из своих кружек белого вина и почти залпом выпиваю его. Доедаю остывшую пасту с капельками жира. Вино теплыми волнами растекается по телу. Я тщательно вымываю сковороду, тарелку и вилку. Достаю пакетик с растворимым латте. Разбавляю кипятком, добавив один кубик льда. Призрак большой ба испаряется из стен кухни, не в силах вынести подобного зрелища. Я наслаждаюсь нежным вкусом с легкой ореховой горчинкой. Вкусом раскаяния и светлой почти радостной печали.
Из окна своей гостиной я вижу цепочку островных огней, они быстро гаснут один за другим, и вскоре остров погружается в темноту. В ту непроглядную темноту, которая бывает только на малонаселенных островах. Слышится шорох океана и громкий звон цикад.
В доме большой Ба нет спален, поэтому я сплю на диване в гостиной. Этот дом не для мужчин. Я сбрасываю платье и остаюсь в одной сорочке. Забиваюсь в угол дивана, опять же слишком большом для меня. Старая обшивка пахнет сигарами Ба и моими духами. Горькими вишневыми косточками.
На телефоне ни одного сообщения. Меня нет в виртуальном мире, а это означает, что тебя не существует и в реальной жизни. Меня это вполне устраивает. Я беру планшет и выбираю книгу. Ирония судьбы – продавщица книжного магазина читает электронные книги. Также, как и мужчины, книги в доме Большой Ба не водились. А зажигать торшер и быть единственным светящимся окном на острове казалось нарушением островного ритуала. Как говорила Большая Ба, свет для людей, тьма для духов.
Я не замечаю, как планшет валится из моих рук. Я быстро убираю его под диван и укутываюсь в одеяло. Мне снится женщина, покупающая в лавке мои кружки. Внезапно она оборачивается на звон колокольчиков, висящих над входной дверью и извещающих о приходе очередного посетителя. Звон колокольчиков становится громче и становится чем-то иным, тревожным и мучительным. Дверь остается закрытой. Это странно. Женщина поворачивается обратно и я вижу перед собой лицо Большой Ба. По ее лицу струятся беззвучные слезы. Я никогда не видела, как плачет Большая Ба. Но во сне она плачет. Звон колокольчиков становится оглушительным. На грани пробуждения я успеваю заметить, что исчезающая Ба протягивает руку, указывая на что-то за моей спиной. Глаза ее полны ужаса. Звон колокольчиков превращается в крик. Это уже не сон.
Над спящим черным островом висит человеческий крик, полный боли и чего-то ещё. Крик длится целую вечность, а потом резко наступает тишина. Я слышу стук собственного сердца. Когда он становится тише, темноту гостиной вновь заполняет гул океана и песни цикад. И шум волн и стрекот цикад кажутся другими. Сам остров кажется другим. В эту ночь в его сердце поселилось зло. Большая Ба знала ли ты, что духам иногда становится тесно в темноте и они выходят на свет, принося людям свои дары? Кровавые одуванчики, блестящие в лучах беспощадного солнечного света.
