Что есть свобода?
В 90-е года двадцатого века на одной шестой части планеты возжаждали неких перемен. Прямо до зуда.
Поимев свободу, люди на этой земле вскоре удовлетворились обыкновенным своеволием.
Одни нагородили вокруг заборы да ограды, и так обильно, что не протолкнуться стало. Прежние союзные просторы скукожились до кластеров и частнособственнических наделов. Другие начали прыгать на одной ноге как оголтелые и допрыгались. Третьи чего-то там возятся со своей родоплеменной спесью. Национальные межи покрыли некогда широкие просторы язвами и гнойными нарывами. Секретари обкомов обратились в местных князьков.
Все пресытились?
Нет, процесс своеволия так же бесконечен как пищеварение. Читайте «Золотую рыбку», сказка на все времена.
И стремление к свободе, как понимает её большинство, всегда чревато кровавыми и трагическими событиями. Доказательства вам. Прослушайте новостные программы и убедитесь сами.
На днях произошла встреча, которая вернула меня мысленно к началу 90-х. На мои плечи легли первые четыре маленьких звёздочки воинской ответственности за страну. Не успели они — звёздочки — там свыкнуться, как грянули всем известные теперь события. Если бы строгий голос Левитана провозгласил тогда: «Отечество в опасности!» И поступи приказ — я бы встал на защиту Родины. Той Родины! Ни приказа, ни чести — ничего. Командиры (со звёздами покрупнее моих, куда крупнее) вдруг тоже заразились некой своей свободой, и превратили армию в базар.
Ну прозвучи приказ, ну протруби зорьку тревога и: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз...»
Как видите, история это не где-то там, тогда — это всегда сейчас и здесь. Ощутили. Теперь давайте провернём колесо истории ещё назад.
Год 1944-й. Война. И враг решивший, что он чем-то лучше меня, превосходней имеет право жить так, как ему вздумается — свободно, а я должен исчезнуть, превратиться в раба. И приказ.
И приказ не простой, не на фронте, где всё ясно и просто: там Ганс и Фриц, и говорят они не по нашему, и явились сюда откуда-то из «фатерлянда», — а приказ здесь и сейчас в тылу нашем. И передо мной лица, родные лица, свои.
Они враги?!
Не верю!
А приказ и твоя присяга нашей общей на всех свободе! Иди и выполни!
И выполнил. И Родина спасена. И никто потом, ещё долгих сорок пять лет не помышлял узколобое, злое и частнособственническое. Не думал о превосходстве одного над другим и презирали мы межу в сердцах наших.
Наше время. Кто-то вспоминает жестокий и кровавый 44-й, когда или ты, или тебя. И осуждает: за что?! и жаждет мести. И кто он, и какую свободу он подразумевает? И кто я в той свободе: изгнанник; или раб, добытый в очередном набеге на ближайшие округи; или... никто.
Но теперь у меня иное оружие — слово, и другие звёзды ответственности на плечах — вся жизнь моя с её опытом правды.
И тот, кто пытается осудить мой 44-й год, эту правду пытается вырвать из седла и скинуть под ноги обезумевшего в страстях жеребца, которому всё равно теперь кого топтать, он заявляет, без обиняков: «Правда всегда одна — и это правда моя!»
Вот такой свободы он желает. И эта правда уже допускает ложь, так как готова на всё ради торжества своего.
И заявляет мой оппонент: «Вы не просто решили выселить мой народ из родного аула, лишить его любимых гор, вы жгли живьём немощных стариков, женщин и детей!»
Можно ли простить насильное выселение целого народа? Каждый раз надо спрашивать, понимая, какие вопросы ставит прошлое в настоящем. История не повторяется это так же верно, как попытка ухватиться за секунду. Надо жить тогда, дышать тем воздухом, чтобы не соврать, не исказить. Скажут, насилие осуждаемо во все времена.
Да.
А насилие мести?
А ложь ради правды?
А кулаки и спекулянты, а вчерашние революционные командиры, а преданные партийцы которые уже свою правду наживы посчитали выше народной правды; русские, украинцы, чуваши, калмыки, грузины, таджики...
То было не простое время. Время выбора: или снова тысячелетний ветхий человек, или новое человечество. Тот кто хоть раз торил путь, то знает как это тяжело. И как спотыкаешься, и падаешь бывает. Союз не был идеалом, он был дорогой к идеалу. Долгой и непростой, полной событий, свершений и лишений. Жертв.
Выполнил бы я приказ в 90-х, а в 44-м? Это была моя страна. Страна Советов. И её жизнь была моей жизнью, и наши сердца бились в унисон. Это даже не близнецы единокровные. Единый дух витал над нами. Да, я встал бы на защиту родины и в 90-м и в 44-м.
Приказ о выселении народа, боль. Наша общая боль, и горе. Возможно моя личная судьба потом спилась бы, сломалась, не выдержала такого испытания. Не знаю. Но выселение это не смерть. Это надежда на возвращение, однажды. Это сила не погибшего рода. Это семя втоптанное в землю но не уничтоженное.
Не сожжённое!
Тот кто придумал сожжение сеет страшное.
И я сейчас отвечаю за себя лично. И только.
Я выполнил бы приказ о выселении, но я отказался бы сжигать. Это против моей правды. Это за гранью моей жизни. И я русский. И если бы, мой соотечественник, мой единокровный соотечественник проявил бы рвение в этой мерзости, я первый выразил бы своё презрение к нему и отказал в родстве.
Сожжение не выселение!!!
На календаре уже более двадцати лет длится новый век. Я сижу в праздничном зале вместе танцуют дети тех, кто исполнял приказ и тех, кто подчинился ему. И мне радостно за наших детей. И все мне близки. И я восторгаюсь искусству, одним общим на всех.
И режет ухо: сожжены!!!
Не верю!
А теперь, уж коли вы радеете за свободу и правду. Имейте мужество выслушать другую правду. Ибо только две правды, десяток правд, тысячи правд и есть настоящая свобода.
Уж если вы пожелали, замыслили рознь в сердцах этих танцующих на общей сцене детей, и настаиваете на правде сожжения. То тогда предоставьте мне документ, план операции «Чечевица». И найдите там пункт о сожжении, да хотя бы подпунктик, хоть малейший намёк. Если там такого вы не обнаружите — вы лжёте! Теперь, дальше. Если хоть кто-то, вопреки этому трагическому плану приказал: «Предать огню!» (У меня у первого чешутся руки уничтожить эту дрянь, очистить землю от его смрада.) То он значит переступил рамки дозволенного и сам подлежит суду и неотвратимому расстрелу. Помните я упоминал выше о жесткости того времени, времени принятия решений: ты или там, или здесь, среднего не дано. Даже милостивый и миролюбивый Иисус (мой настоящий пример человеческой жизни) ставил именно такой выбор перед каждым. Так вот этот ублюдок (ублюдки) должны были понести неотвратимое наказание. Таков закон того времени. Где? Найдите мне такие приговоры. Вы, кто отыскивал и реабилитировал тысячи уголовных преступников того времени, вы найдите хотя бы одно дело о превышении полномочий.
Да самый жестокий деспот, самый глупый грузин соображает: одно дело выселить, другое расстрелять и сжечь. Одно ещё можно простить, другое — никогда. И все, кто замарал дымным смрадом светлый лик вождя народа, не важно служил ты ему или нет, должен быть сам приговорён. И тому примеров масса из истории тех непростых 20-х и 30-х годов. Повторюсь, ответ несли все (и Ягоды и Ежовы - все), и тут никаких национальных привилегий не было.
Итак, сторонники будущей розни и конфликтов, любители одной правды, явите всем план выселения, и приговор исполнителям превысившим свои полномочия. Вы же, обвиняя, привлекали работников прокуратуры, так вот прокуратура и тогда была и несла те же полномочия по соблюдению законности. Вы, кто сам следует логическим выводам (дай бог, чтобы это было заблуждением, а не замыслом) должны понимать, чтобы сжечь сотни нужно привлечь десятки вооружённых. И среди них обязательно найдутся такие как я — отказавшиеся, — те, кто «имеет зуб» на главного исполнителя и его ревнивых помощников. В общем, такой факт не остался бы не замеченным. И «расстрельная» статья должна быть. Найдите и я поверю.
А пока я радуюсь танцующим детям.