Холодно, вьюжно... О любви думается, о деньгах. Ну и о бидонах тоже. В мире всё взаимосвязано — это я вам точно говорю!
Раннее утро. Я стою в шеренге приколоченных к своей трудовой обязанности оболтусов, которые ничего в этой обязанности признавать не хотят и лишь дрожат от мороза, завидуя трём стоящим неподалёку деревцам. Им проще — сбросил с себя листву и спи спокойно зиму напролёт в своём поэтическом анабиозе. А вот у человека листвы нет. На нас только ватники и остатки дрёмы. А вокруг — завод!
Если работаешь на заводе, время от времени тебе приходится выполнять распоряжения начальства, связанные с уборкой снега и другими несоответствиями территориально-погодного характера. Работёнка эта не слишком почётная, в чём-то даже унизительная: на неё всегда отряжают работников, чей авторитет не смог подняться выше уровня общего безразличия.
В крайних границах принципиальности от подобных работ можно отказаться, но я не собираюсь вставать в позу и пускаться на поиски зыбкой правды. Правда и завод плохо сочетаются. На заводе лучше придерживаться самых простых понятий и уметь оценивать свою гордость в процентах премии.
— Молодость всегда спит! — говорит нам Виссарион Костюкович, наш бригадир, еврей.
Всех, кто младше возрастом, Виссарион называет молодыми. В этом есть свой резон — года у Виссариона почётные. Трудовой стаж этого человека давно покинул временные рамки и растворился где-то в области чистой судьбы — суровой, седой, основательной. Виссариона уважают железно. Он не склонен к нравоучениям и молча раздаёт лопаты, кивая в сторону главных ворот цеха, площадки СМК, монтажного участка и дорожки к столовой. Намечается приличный объём работы, но в понимании Виссариона мы должны управиться быстро, раз уж молодости все проблемы по плечу, а снега за ночь намело только по колено.
И хотя к тридцати трём годам планка моего энтузиазма опустилась гораздо ниже ожиданий Виссариона, спорить с ним я также не собираюсь. Зачем тревожить чужую судьбу альтернативными взглядами на производственные нормы? С лопатой в руках гораздо уместнее задуматься о собственной жизни.
Совсем недавно мне исполнилось тридцать три. На самом деле у меня нет желания приплетать к этим цифрам возраст Христа, хотя добрая половина коллег и поспешила напомнить мне об этом. На мой взгляд, глупо заниматься поиском скрытого смысла в цифрах возраста, когда на твою жизнь совершенно открыто влияют только цифры из расчётного листка. А если добавить к этому тот факт, что отношения между временем и деньгами давно обрели статус уберфизического закона, согласно которому скорость роста финансовых запросов прямо пропорциональна скорости расширения информационной вселенной, было бы гораздо правильнее назвать тридцать три года человеческой жизни возрастом тридцати трёх рублей.
Думаю, что многие со мной не согласятся, но прямо сейчас это не имеет значения, ведь мысли о любви, времени и деньгах возникли в моей голове не просто так.
Всё дело в месте нашей трудовой повинности. Именно оно навевает воспоминания. И это очень дорогие для меня воспоминания.
Именно здесь я познакомился с Идой.
Это случилось три стоимости пакета кефира назад. Чтобы вы понимали, я основываю своё летоисчисление на актуальных ценах. Может, это и не очень надёжный подход, но среди океана бушующей инфляции отыскать надёжную опору для описания собственных чувств довольно проблематично. Потому что инфляция — она везде: в головах, словах, мнениях, телевизорах и разорванных на груди рубахах. Словно тёмная материя, она пронизывает всё мироздание, искривляя пространство и время не хуже чёрных дыр и голов физиков. В день нашего знакомства с Идой кефир стоил намного дешевле, и аналогичный период времени можно было выразить четырьмя или даже пятью пакетами. Но раз уж я вспоминаю об этом сегодня, лучше придерживаться текущих курсов валют и цен на продукты первой необходимости. Актуальные цены, актуальное время и вечные чувства — неплохой набор для рефлексивного дурачества, если так можно назвать собственную жизнь. К тому же Виссарион очень кстати отлучился в цех, в надежде отыскать для нас ещё парочку лопат. Ссылаясь на возраст и повременную оплату труда, он всё делает степенно, не торопясь, и несколько минут для перекура у меня точно есть.
Итак, три стоимости пакета кефира назад я познакомился с Идой. Это случилось на самой заре моей трудовой карьеры, когда я, слесарь-ремонтник четвёртого разряда, ошивался между конвейеров и формовочных машин ЛЦКСЧ, пытаясь примирить надежды вчерашнего выпускника ПТУ с суровой реальностью литейного производства. Ремонтировать я ещё ничего не умел, обучать этому ремеслу меня никто не спешил. Чтобы не мозолил своим скучающим видом глаза начальству, обычно меня с самого начала смены отправляли на стержневой склад, где я занимался подвеской стержней на главный формовочный конвейер.
Работёнка эта была скучная, монотонная, но сложной назвать её нельзя. Достаточно было запомнить, что при работе одной формовочной линии каждой люльке требовался подвес равного количества стержней С-40 и С-35. А при работе двух линий половина люлек завешивалась только стержнями С-40. Вторая половина — равным количеством стержней С-40, С-35 и С-224 (которые по неизвестной мне причине назывались «турчата»).
Помимо предельной ясности общих конвейерных задач, был в этой работе и ряд других преимуществ. Так, после каждых сорока пяти минут подвески мне полагались законные пятнадцать минут перерыва, в обед мне бесплатно выдавали пакет молока (или кефира), а заканчивать смену я и вовсе мог минут на сорок раньше при условии, что к этому времени две трети люлек были завешены необходимым количеством стержней. Но самое главное — наш склад располагался рядом с участком формовки. Именно там технологом по подготовке смеси работала Ида.
На вид этой девушке было около тридцати рублей. Как и большинство работниц цеха, Ида носила старательно заштопанный халат с вытертой надписью «ЗУАШ», суровый тёмно-синий платок и грубые ботинки, способные исковеркать любые представления о комфорте, но в то же самое время полностью соответствующие принятым нормам техники безопасности.
Ида была высокого роста, но это не сразу бросалось в глаза: при ходьбе она слегка сутулилась и почти не выделялась на общем уровне работников цеха. Но вот когда она просто стояла, то всегда оказывалась чуть выше своих среднестатистических коллег. Я подметил это сразу — Ида словно была создана для того, чтобы стоять. Каждый раз, когда я видел, как она стоит, я замирал, заворожённый этой картиной. В такие моменты весь мир, состоявший из графиков, прогнозов и предвыборных программ, вдруг обретал надёжную точку опоры, и эта точка оказывалась совсем рядом.
Сама Ида, казалось, даже не осознавала свою прямоту и не стремилась выставлять её напоказ. Она одинаково уважительно общалась со всеми без исключения, будь то начальник цеха, рядовой формовщик или трясущийся с перепоя сантехник Вася. Её терпение, отзывчивость и глубокие познания в области литейного производства оказывали на окружающих удивительное, почти волшебное воздействие: в присутствии Иды каждый вспоминал о своих лучших профессиональных качествах и старался проявить их на деле.
При этом Иду сложно было назвать красавицей, по крайней мере, в телевизионно-обывательском смысле этого слова. Её внешность была обычной и даже слишком обычной. Меня не покидало ощущение, что я много раз встречал Иду прежде, ещё до устройства на завод. В метро, магазинах, просто на улице — на периферии моего внимания часто мелькали её задумчивый, слегка растерянный взгляд, грустная улыбка и простая, почти школьная причёска. Но эти отдельные черты вспыхивали лишь на мгновение и сразу же растворялись в сотнях хмурых лиц, погружённых в свои мысли, планы и направления. И только здесь, прямо посреди грохочущего цеха, её образ сложился воедино, позволив природной естественности Иды в полной мере проявиться там, где самой природой даже не пахло — в народе наш завод прозвали «крематорий», поскольку от его угрюмой копоти страдал целый район.
Я решил познакомиться с Идой. Познакомиться совершенно открыто, без дешёвых заигрываний и попыток произвести впечатление. Разница в десять рублей возраста меня не смущала, поскольку я был уверен, что Ида не из тех девушек, которые при первом знакомстве сразу же пытаются заглянуть в чужой кошелёк. Но первая попытка знакомства закончилась провалом. Скорее всего, в тот день цены на бензин в очередной раз подскочили, обесценив не только самих людей, но и их веру в себя. И когда на площадке отбраковки Ида оказалась совсем рядом, я не смог выдавить из себя ни единого слова. Вместо этого я пнул ногой выбракованный радиатор, после чего направился в сторону склада, где меня ожидали конвейер, несколько сотен стержней и суровая экономическая реальность, в которой на буровые вышки продолжали обрушиваться ураганы, а призывы к жёсткой экономии отзывались уверенным эхом единственно доступных перспектив.
Я уже был готов смириться с тем, что познакомиться с Идой мне не суждено, но судьба неожиданно решила предоставить мне ещё один шанс. Пару копеек спустя, возвращаясь после обеденного перерыва из столовой, я снова встретил Иду. Она как раз вышла из ворот цеха и направилась в сторону компрессорной. В руках Ида несла бидон.
Это был самый обычный бидон, в котором переносят катализаторы и прочие компоненты формовочной смеси. Именно этот невзрачный технологический сосуд заставил меня на мгновение забыть о финансовой подоплёке лучших человеческих надежд и сделать шаг навстречу Иде.
— Давайте помогу нести бидон! — предложил я Иде, когда наши пути пересеклись аккурат в том месте, где я стою сейчас.
— Не надо, спасибо! — ответила Ида.
Ида выглядела смущённой, но я счёл это очень хорошим знаком: она точно не была избалована просьбами носить бидоны вместе.
— Но вам неудобно, а у меня время есть, — предложил я ещё раз.
— Что ж, давайте! — согласилась Ида.
— В лабораторию бидон несёте? — предположил я.
— Угу, — кивнула головой Ида.
Я знал, что лаборатория находится возле гаражей АТУ, за административным корпусом, на приличном расстоянии от цехов. Весь этот путь мы проделали молча. Ида выглядела задумчивой, даже отстранённой. Я также не спешил тревожить тишину банальными фразами. Слова казались лишними, ведь мы и так были совсем рядом, всего лишь на расстоянии бидона друг от друга. О большем я не мог даже мечтать. Хотя мечтать мне как раз очень хотелось.
Но даже в мечтах я старался оставаться в рамках реальности и не обманывать себя надеждами на розовые облака и воздушные замки государственных лотерей. Хмурые координаты авансов, получек и предусмотрительного пессимизма сбережений, отложенных на чёрный день, казались мне куда более надёжным ориентиром в поиске той самой привязанности, которую кто-то может назвать любовью, кто-то — привычкой, а кто-то — даже безысходностью, но для которой гораздо лучше подходит самое простое и честное слово — жизнь.
Теперь я могу только удивляться всей наивности, с которой рассуждал о наших с Идой перспективах, совершенно забыв о том, что любые отношения рано или поздно должны пройти фазу тесного коридора.
Коридор лаборатории оказался не просто тесным. Он был заставлен старыми шкафами, стульями, этажерками и стремянками. Заниматься переноской бидона посреди этого хлама было очень неудобно. Ида двигалась чуть впереди, я плёлся следом, стараясь не зацепить плечом мебель и настенные плакаты, посвящённые вопросам гражданской обороны. Я ещё успокаивал себя надеждой, что даже самый тесный коридор должен когда-нибудь закончиться, но в нашем случае он закончился дверью с угрюмой табличкой: «Посторонним вход запрещён».
У порога Ида без лишних слов перехватила у меня вторую ручку бидона.
— Спасибо! Дальше я сама! — сказала она.
— Не за что! — ответил я, отказываясь верить происходящему.
Ида скрылась за дверью, а я остался один на один с невзрачной, но очень уверенной в своей правоте табличкой. Посторонним здесь был именно я. Всё было кончено. Оставалось только жить дальше.
После этого я видел Иду ещё пару раз, но уже не предпринимал попыток воскресить наше знакомство. В том, что мы идеально подходили друг другу, я не сомневался, как не сомневаюсь в этом и сейчас. Просто вокруг нас оказался слишком неподходящий мир и, конечно же, дело было в деньгах.
Именно благодаря Иде я впервые осознал, что инфляция по-разному воздействует на людей различных номиналов. Когда тебе всего двадцать рублей, твоё обесценивание ощущается не так остро, как в сорок, пятьдесят или семьдесят. Мелочь обладает удивительным свойством оставаться мелочью при любых финансовых раскладах. А вот для того, чтобы узнать свою истинную цену, человеку необходимо пройти через все стадии финансовых спекуляций, порождённых банковской системой займов и процентных надбавок.
Мои двадцать рублей не могли погасить кредит недоверия Иды к безналичному понятию счастья. До нашего знакомства она наверняка не раз была обменена по слишком дешёвому курсу и понимала, к чему приводят необдуманные капиталовложения.
Вскоре после нашего знакомства Ида уволилась с завода. Она ушла через рогалик с маком, самое большее через крендель. Это случилось в разгар деноминации, которая с хищным свистом прокатилась по кошелькам сограждан и наглядно указала роль нолей в судьбах простых обывателей. Скрытый рост цен, очереди у обменников, дефицит гречневой крупы в магазинах — людям пришлось ещё раз окунуться в поток мутных финансовых перспектив, самой радужной из которых оставалась перспектива не утонуть.
До меня доходили слухи, что Иде предлагали остаться на заводе и даже обещали должность главного технолога цеха, но она не стала размениваться на условные перспективы предприятия, работавшего от силы три дня в неделю. Для меня она снова растворилась в хмуром потоке прохожих и случайных попутчиков — таких разных, но при этом совершенно одинаковых в своём стремлении отыскать самый выгодный курс жизни.
Сам я продолжил работать на заводе, пережил вместе с ним несколько суровых пятилеток, повысил разряд и научился в своих мечтах не выходить за рамки прожиточного минимума. В каком-то смысле это можно назвать финансовой грамотностью, но мне не хочется заносить её в список жизненных достижений. Ведь я до сих пор спохватываюсь каждый раз, когда на глаза попадается кто-то с бидоном в руках, хотя каждый раз это оказывается не Ида.
И даже сейчас, стоя на том самом месте, где мы познакомились с Идой, я продолжаю всматриваться в предрассветные сумерки, как будто оттуда может показаться не старый еврей с охапкой лопат, а то самое счастье, до которого мне не хватило всего лишь банального червонца, как это часто в жизни и бывает.
Редактор: Ася Шарамаева
Корректор: Татьяна Максимова
Другая художественная литература: chtivo.spb.ru