Лучше всего судить о персонажах художественного произведения по себе. Поэтому я часто вставляю себя в разборы. А иногда с себя прямо начинаю.
Мои папа и мама были исключительные красавцы. Кто жил в СССР поймёт: Вячеслав Тихонов был почти копией моего отца, а Татьяна Доронина – полной копией моей мамы, только стала блондинкой. Я же – ни в мать, ни в отца. Мой внешний вид не производил впечатления на женщин. Плюс телосложением я был хлюпик – результат скарлатины в годовалом возрасте, из-за которой я чуть не умер. Последний человек в очень спортивном классе (одну чемпионку мира воспитали). Плюс в войну остался без отца, и мама, с неполным средним образованием, воспитала меня в крайней бедности и аскетизме (сочла это лучшим, чем навязать мне отчима, а влюбиться после отца ни в кого не смогла, хоть женихов было много – уж больно красива). – В общем, чтоб мною женщина заинтересовалась, мне надо было стать в её поле зрения исключительным как-то необычно. А я был романтик, каким положено быть в молодости, с той особенностью, что всё, что узнавал интересного, стремился рассказать. Со мной было интересно. Но я одновременно был и грязным человеком, из-за впечатления интересности, производимого мною. Со мною девушки отдыхали от своих любовных похождений, меня держа в чёрном теле, как редкое приобретение: аскет, романтик и влюблённый, когда остальные имеют их за сексуальное приспособление. Чёрному в себе я не давал ходу и в конце жизни могу похваcтать, что ни одну не обманул, чтоб овладеть.
Нет. Виноват я перед одной. (Долгих 8 лет мы друг друга мучили.) Её-то я и вспомнил из-за такой сцены у Буйды:
«У пятнадцатилетней девочки были взгляд и повадки искушенной женщины.
Когда Дидим макнул указательный палец в красное вино и попытался смочить ее губы, она взяла его палец в рот с таким видимым наслаждением, что у меня похолодел лоб».
Со мной стало что-то подобное, когда она изобразила судороги огразма по какому-то поводу, общаясь в изостудии с одним из учащихся. (После института – став на ноги, как и поклялся себе в школе – я стал заниматься эстетическим самообразованием и начал с изостудии.)
Я подумал, что она шлюха, и надо с нею рвать. Но любовь была для меня чем-то священным, и я не мог любовь оскорбить ни подозрением, ни проверкой. (Кончилось всё равно проверкой, подтвердившей подозрения.) А пока я разрывался. Один я хотел нагуляться с девушками (и вот с этой – первой) и только потом когда-нибудь жениться (не на ней – она была мне не пара). Другой же я себя первого презирал, ибо считал, что, если я люблю (и она, похоже, тоже), то надо вести к женитьбе. А как, если я подозреваю, что она шлюха?
Вот этот первый я и есть моя самая первая вина перед нею и перед женщинами. Вторая: я не отверг напрочь мечту моей будущей жены после свадьбы уехать на Север или в Сибирь, чтоб только убежать от этого комфорта, как она считала, который губит социализм.
Я забыл сказать, что романтизм и аскетизм заставили меня внутренне поклясться отказаться от карьеры, начальнической преимущественно. И к старости я молча согласился с институтским одногруппником. Через много лет после института он нашёл меня. И по скайпу рассказал случай… У него сосредоточились фотографии, которые нам велели сделать для оформления водительских прав, и один комплект их он не только оставил себе, но и написал на обороте краткую характеристику каждого с целью зачитать это когда-нибудь в будущем, когда мы все соберёмся. Но мы не собрались и уже почти все перемёрли. И он прочёл, что написано про меня: «Хороший человек».
И я мысленно согласился.
И вот такой я просто затосковал при чтении «Дара речи». С точки зрения «я»-повествователя, Ильи (да и иных персонажей), получалось, что я, лично я, прожил жизнь плохо, а не хорошо: каким-то крошечным иисусиком христом.
Буйда распорядился так, чтоб все персонажи не имели совести как таковой. Раз. А он, Буйда, применил для описания приём так называемый профессором Меерсон: персонализм. Два. Это когда всё подаётся с точки зрения персонажа (одного, другого). Меерсон приводит убийственные примеры из «Хаджи-Мурата» Толстого – перекус офицеров после набега на чеченское село…
«Офицеры сели подальше от дыма и позавтракали и выпили. Фельдфебель принес им на доске несколько сотов меда. Чеченцев не слышно было. Немного после полдня велено было отступать».
Никакого шевеления совести…
Например, Буйда в главе, где отмечают Рождество, собирает за одним столом всех любовниц хозяина дома, всех сводных братьев, ими рождённых почти в одно время, - главу эту автор назвал: «Нежные лица. 1984».
В конце пирушки одна из женщин оказывается изнасилованной, убитой и выброшенноё в соседний лес.
«Мое утро можно описать тремя словами: я был счастлив.
Я был переполнен ощущениями физического и душевного счастья и едва скрывал это, даже когда узнал о смерти толстушки Шуретты.
Ее тело нашли в заснеженном лесу. Голая, изнасилованная, задушенная, полузасыпанная снегом и старой листвой (видимо, ее пытались закопать).
Ее мать сказала, что дочь гостила у Шкуратовых, и через полчаса милиционеры постучали в ворота дачи.
Алена принесла вещи Шуретты, оставшиеся в ее комнате, когда они, Шуретта, Алена и Шаша, переодевались перед представлением в подвале.
– Значит, – сказал майор, – во рту у нее были трусы. А лифчик где? С такой грудью должен быть лифчик.
Но лифчика не нашли.
Милиция пыталась установить, кто где находился во время убийства.
Выяснилось, что Папа Шкура провел ночь с Елизаветой Андреевной Шрамм, Дидим – в гостиной на диване, Алена и Шаша – в спальне Алены, Конрад Арто, Скуратов и Минц-Минковский ночью по просьбе Дидима отвезли его жену в Москву, шофер черной «Волги» этот факт подтвердил. Глазунья была дома, в Левой Жизни.
– А вы? – спросил меня майор.
– В комнате наверху, – сказал я.
– Мы называем ее материнской, – пояснила Алена. – Это комната моей мамы.
Врали все, кроме Папы Шкуры и моей матери.
В материнской я был не один – с Шашей. Алена спала с Бобинькой. Конрад и Минц-Минковский делили комнату с пьянющей Княжной, чтобы у Дидима появился весомый аргумент для развода – супружеская измена (позднее я узнал, что Княжна была сестрой – или любовницей – одного из грузинских «золотых мальчиков», которые в ноябре 1983-го пытались угнать самолет из Тбилиси в Турцию, и ее состояние тогда было вызвано известием о расстреле брата / любовника). Дидим спал в гостиной с Глазуньей.
Но я ничего этого не знал тогда, поскольку всю ночь не выходил из материнской, не выпуская из объятий божественное тело Шаши.
Она сказала, что никогда не испытывала ничего подобного, хотя живет с Дидимом два года».
Понимаете, «я»-повествователь, Илья, совершенно забывает об изнасиловании и убийстве.
А гости – один замечательнее другого. Начитанные и бывалые настолько, что чувствуешь себя культурным и просто человеческим нулём. В этой главе: часы Буре прадедушки, прадед Ильи «зауряд-прапорщик 8-го гренадерского Московского Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха-Франца IV полка, в Красной армии дослужившийся до командира бригады», отец – обозреватель «Международной панорамы», мать – «красавица и умница, кандидат медицинских наук, занимавшаяся сексопатологией», бабушка «меняла любовников одного за другим», подруга-недоторога, «которую… почти каждый день видел совершенно голой», «тьма книг – от приключенческих романов до научных трудов о сексуальных девиациях», мать владела французским, Жан Жене, Сартр, милиционеры берут под козырёк перед номером машины отца, духи «Лориган», соседи ««разные известные люди», дача «с огромным подвалом, просторной гостиной, уютной библиотекой, гостевыми спальнями, газовым отоплением», «ночной горшок с портретом Наполеона на дне», неизвестное мне слово «эффигия»…
Нет, невозможно перечислить всю – в моих глазах – экзотику.
И так – непрерывно, из строки в строку, из главы в главу.
Там есть такие экстремы, как герой Советского Союза, награждённый в Афганскую войну, впоследствии член ЧВК, которому в плену в Африке пришлось задушить женщину, брошенную пленным в яму в качестве еды. Или этот Илья… принимал участи в убийстве по случаю дефолта 1998 года. Раздумчиво этак описано то и другое персонажами.
А Буйда всюду не причём.
Я вспомнил «Остров сокровищ» Стивенсона.
Там «морские бандиты бесчувственны, как море, по которому они плавают», а им противостоящие настоящие джентльмены исполнены всяческих достоинств. Доктор лечит бандитов, являясь в их логово. Там исключение, что пират Дик смущён тем, что для чёрной метки ему пришлось испортить одну страницу Библии.
А в «Даре речи» Добро и Зло смешано в одних и тех же людях. Их культурная эрудиция, на мой, провинциала и самоучки в литературо- и искусствоведении, взгляд – высочайшая. Единственный противовес Злу – реакция на упомянутый приём персонализма.
Смотрите, я цитировал эпизод бесчувствия Ильи в связи с изнасилованием и убийством незнакомой, вообще-то Илье соучастницы в застолье. Но вот изнасиловали и убили мать Ильи.
«Капитан быстро приподнял брезент, чтобы мы могли рассмотреть лицо. При этом мне удалось рассмотреть и верхнюю часть тела – Елизавета Андреевна была без одежды.
– Да, – сказал я.
Капитан быстро опустил брезент.
– Да – что? Это она?
– Это моя мать, – сказал я. – Елизавета Андреевна Шрамм.
– С одним «эм» или двумя?
– С двумя.
– Подпишите здесь.
Я подписал».
В словах «я»-повествователя мама называется: «Елизавета Андреевна»…
Как удар в челюсть, от которого падают.
Так можно жить?!?
Дар речи теряется, красно говоря, от такой жизни.
Есть отличие от ранее процитированного эпизода, бывшего в советское время: там эпоха устанавливается едва ли не только по подзаголовку названия главы: «1984». Здесь, кроме подзаголовка (1991), есть ещё слова «я»-повествователя, Ильи:
«Имя насильника и убийцы установить так и не удалось.
Начиналась эра неотмщенных».
Да ещё, по-моему, голос автора прорвался в голос повествователя вскоре после даты:
«22 августа 1991… на проспектах, на которых клубились толпы растерянных и веселых людей».
Антилиберальную направленность романа можно увидеть только в увеличительное число.
И если позволить себе думать, что стили повторяются в веках (а идеостили – тоже), то неоромантизм, - к которому относят «Остров Сокровищ», вызванный дегуманизацией из-за расцвета капитализма во второй половине XIX века, - теперь повторяется в «Даре речи». В России – реакция на душепротивный русскому менталитету капитализм.
Но это всё я написал, не дочитав роман на треть приблизительно. А дочитав, вижу, что чувства, по крайней мере, у Ильи проявились. Он стал чувствующим и добрым.
Съехал Буйда со стиля. А жаль. Такой был странный, так сильно возмущал…
17 сентября 2024 г.
