– Зря мы туда идём.
– Не гомони. Сейчас всё улажу. Он же человек, должен войти в положение, – успокаивающе жестикулировал сутулый Гусин своему приятелю, идущему пружинистой, но мягкой, словно крадущейся походкой.
– Он – бандит! А значит подонок, а не человек. Сколько за ним убийств, ты хоть знаешь? – резко возразил он.
– Это слухи, только слухи! – пугливо запротестовал Гусин.
Приятель махнул рукой и тут же поморщился. Рука после ранения ещё ныла. Они подошли к ярко освещённому ночному клубу, фасад которого сверкал разноцветными огнями. Внутри грохотала музыка, от кальянного дыма и паров алкоголя воздух был тяжёл и вязок.
Приятели двинулись через тёмный зал, протискиваясь мимо припадочно дёргающихся под ритм человеческих фигур. В глубине, в комнате за тяжёлыми шторами за овальным столом сидел Скотов. Он, с огромной лысой головой, массивной челюстью и квадратными плечами, восседал на кожаном диване в окружении девиц и приближённых. Однотипные девушки пили коктейли и звонко смеялись от шуток бандитов.
Гусин отодвинул штору и проскользнул в комнату. Следом, пригнув голову, вошёл его приятель и брезгливо осмотрелся. По всем признакам он не часто посещал такие места.
– Гусин! – воскликнул Скотов глухим гортанным голосом. – Что ты тут делаешь? Это место не для тебя. Если пришёл узнать о своей жене – забудь о ней, Гусин!
– Н-нет, я не по поводу жены, Олег Борисович, – замотал головой Гусин, и его фигура ещё больше ссутулилась.
Скотов приподнял бровь, с любопытством рассматривая гостя, затем повернулся и взглядом приказал дать ему стул. Гусин сел.
– Выпьешь? – спросил Скотов.
– Нет.
– С чем пришёл?
– Олег Борисович, вы же знаете, – скоро забормотал Гусин, – я в безвыходном положении, иначе бы не пришёл. После того, как моя жена ушла и забрала весь бизнес… Двадцать лет, Олег Борисович, но я не о том. Ребёнка она мне оставила, а у нас мальчик особенный, она вам, наверно, говорила. Ему уход нужен, а я ни работать, ни сиделку нанять не могу. Деньги нужны. Реабилитацию прерывать нельзя, иначе… Я вам сейчас его покажу! Вы поймёте! – Гусин судорожно выхватил телефон и принялся разыскивать фотографию сына.
– Не надо, – остановил его Скотов и задумался.
В сердце Гусина зародилась надежда.
– Так что ты хочешь, Гусин? – спросил наконец Скотов.
– Олег Борисович, – замялся проситель, – если бы вы дали мне немного из тех денег, которые забрала жена и которые теперь…
– Стоп-стоп, – перебил его Скотов. – Я не ослышался, ты просишь у меня денег?
Гусин только мигнул глазами. Скотов долго смотрел на него, а затем разразился страшным искренним смехом, раздавшимся из его пасти, брызнув на Гусина слюной.
– Ты хочешь взять у меня денег, Гусин? – переспросил Скотов. – Да ты спятил! Твоя жена говорила мне, что ты либерал, это верно? А за убеждения надо страдать, Гусин. Понимаешь, в чём дело, либерализм – это утопия. Чтобы жить при либеральной свободе, каждый человек должен обладать высокими нравственными принципами, чтобы без указки и насилия по своей воле быть честным, справедливым и заботиться о благе ближнего. А таких, Гусин, практически нет. Теперь ты понимаешь, как облажался? Жена тебя обманула, наставила рога и ушла ко мне, да ещё и бизнес твой забрала, бросив тебя с больным ребёнком. Ты думаешь, она испытывает угрызения совести, страдает? Ничего подобного! Ей плевать. Она виновата? Нет! Это ты виноват, Гусин, потому что пустил всё на самотёк. Надеялся, что она поймёт, образумится, доверял. Или возьми меня – мне твоих денег не хватит даже на покутить. А у тебя сын больной. Надеешься, что я дам тебе денег? Чёрта с два! А знаешь почему? Потому что мне тоже плевать. Как и твоей жене. Как и всем вокруг! Поэтому пошли к чёрту отсюда, либералы.
Скотов покосился на приятеля Гусина, который молча стоял у входа.
– Он не либерал, – тихо пробормотал Гусин, опустив глаза в пол.
– А кто?
– Я – консерватор, – ровно отозвался приятель, доставая что-то из-под пиджака.
Брезгливо вытирая со своих лиц и ладоней чужую кровь, Гусин с приятелем выходили из ночного клуба под истеричные женские визги. В тот день Гусин впервые изменил свои взгляды.