- Здравствуйте, девушка… Это правда, что вы… Что вы можете мудрый дать совет или историю нужную рассказать… Вы уж простите, но ведь я сама слышала. Вот на входе прямо, где билеты продают… Про девушку из кафе «У Святого источника».
Лиза медленно повернулась, чувствуя, как рождается внутри длинный тяжкий вздох. Но что поделать – репутация у неё такая. Не хотела она, видит Бог, даже не думала, что ее увлечение – маленькие философские размышления о жизни, такую службу ей сослужит.
Но Бог – он ведь всё видит – а значит, быть Лизе мудрой сказительницей на лесной тропе. Раз нужно это людям – значит, и она, Лиза, не зря на свете живёт.
Посетительница - женщина в годах, в изящной соломенной шляпке, смотрела на неё, немного щурясь – за стойкой кафе в помещении было намного темнее, чем на залитой южным солнцем террасе.
- Вам с мятой, с жасмином или чабрецом? - спросила Лиза, доставая из коробки пакетик зелёного чая и раскладывая на подносе свежесобранные травы. Аромат стоял на всё кафе – свежий, с ледяной ноткой перечной мяты. – Печенья есть домашние, - улыбнулась она. – Хрустящие, на меду – м-м-м, как вкусно. Хотите?..
Слегка озадаченная посетительница потеребила сумочку.
- Чаю, да… С мятой, пожалуй. А печенье – ох, милая, я столько с зубами маюсь… Не грызу уж давно ничего, яблоки, и то чистить приходиться, корки хлебные срезать… Сколь уж нервов да денег на врачей этих перевела, сил никаких нет. Вот жизни прям нет с этими зубами…
Она вздохнула тяжко, и в этом вздохе её словно вся печаль вселенская собралась – хоть бери этот вздох да на капусту осенью клади вместо гнёта. Но Лиза неторопливо положила в высокую кружку тонкого фарфора с диковинной птицей на боку веточку мяты, вкусом и ароматом помягче, бросила пакетик хорошего зелёного чая, на который никогда не скупилась. И подставила кружку под носик самовара.
Посетительница, как заворожённая, следила за тем, как с уютным журчанием льётся в кружку прозрачный кипяток, как взлетает облачком тёплый пар, чтобы тут же быть пойманным фарфоровой крышечкой, которая ловко накрыла кружку.
- Тогда оладушков возьмите, милая дама, - не дожидаясь согласия, Лиза выложила на тонкое блюдце с такой же птицей три оладушка из толстостенной чугунной жаровни, что уже час под тёплой попонкой прятала в себе круглые пышные солнышки оладий, не позволяя им остыть. – На домашней простокваше готовлю, на деревенских яичках. А мёд… - Лиза замерла на секунду, чуть прищурясь на женщину, - мёд вам каштановый подойдёт. Сейчас.
Отойдя к дальней стене, она открыла створки высокого шкафчика, и посетительница увидела, как янтарно блеснули толстенькими боками баночки с разными-разными медами. Ох, и радость для какого-нибудь Винни-Пуха!
- Почему каштановый? – тихо спросила она, наблюдая, как Лиза деревянным веретёнцем для мёда поливает оладушки тонкой коричневой струйкой и почему-то чувствуя близкие слёзы.
Лиза подняла на женщину тёмные, синие-синие глаза. На её подбородке женщина заметила длинный белёсый шрам, будто от ножа. Тёмные волосы собраны в простую косу, прихваченную лёгкой косынкой с незатейливым узором, повторяющимся на кипенно-белом фартуке. Тонкие, но крепкие смуглые руки порхают легко и уверенно, расставляя на подносе чай, оладьи, салфеточки в деревянной подставке.
- Каштановый – горчит немножко, - пояснила Лиза. – Совсем как жизнь ваша – чуточку горчит. Но это всё равно – мёд, да ещё один из полезнейших. Микроэлементов много в нём всяких, зубкам вашим помощь. А ещё в нём жизни много… Жизни – понимаете? Радости в нём много, солнца нашего южного, богат он всевозможными оттенками вкуса. А вы уж, наверное, и позабыли, что жизнь – это вкусно?..
Она проводила молчащую растерянно женщину к столику на террасе, с которой открывался отличный вид на источник. Усадила в плетёное кресло, поставила поднос со снедью и… присела рядом.
- Была у меня подружка когда-то, - сказала она, устремив глаза вдаль, к пологим изгибам гор, – Маша. Мы с ней на пару так боялись зубы лечить, не представляете!.. Тогда, в бесплатной, кто с нами церемонился-то… Вдвоём всегда ходили, за руки в приёмной держались, а потом, после лечения, дома у меня или неё киношку смотрели и закатывали пир – пережили, слава Богу!..
Лиза улыбнулась, смахнула слезинку салфеткой и перевела взгляд на посетительницу.
- Нет её больше, подружки моей. В катастрофе погибла. И не надо больше зубы лечить. И не надо ипотеку платить. Одежду покупать не надо. Детей растить. Ничего не надо… А вы – кушайте. Попробуйте мёду нашего, южного, бархатного. И – живите.
Тихонько поднялась Лиза и неслышными шагами удалилась в глубину кафе.
А женщина пожилая всё плакала и плакала, уже и не сдерживаясь, и салфеток словно специально Лиза ей оставила многонько, ох, многонько…
Будто знала.
Вспомнила женщина, вспомнила всех, кому зубы лечить уже не надо. Через боль сердечную, через душу промёрзлую словно влага живительная потекла, горячая, с привкусом южного мёда. И увидела она сквозь слёзный туман вершины далёких гор, курчавые от зелёных лесов, услышала журчание источника, что хрустальной влагой сбегал по скале, собираясь в мерцающую сапфиром купель, из которой туристы берестяными ковшиками черпали воду, пили, умывались, по бутылкам разливали, чтобы домой увезти. Донеслись до неё детские голоса с площадки чуть в стороне и лёгкий ветерок залетел на террасу, раздвинув чуть-чуть плотные массы жаркого воздуха и ласково коснулся её мокрой щеки…
И по горлу разливалась мятная мягкая прохлада. И зубам совсем не больно было откусить воздушный бочок круглого, как солнышко, оладушка. И тёрпкая, бархатная сладость тёмного мёда будто подхватывала в тёплые объятия, гладила, ласкала уставшую душу.
Жизнь – это вкусно…
Господи, как хорошо жить, думала женщина, садясь на нагретое солнцем сиденье автобуса и прижимая к себе холщовую сумку с заветной толстенькой банкой каштанового мёда…
… А Лиза, улыбаясь, протёрла столик у окна и положила в центре свежую веточку лаванды. Лаванда - травка особенная, любую душевную хворь лечит, следы все горькие в пространстве в себя вберёт, всё подчистит.
Уже совсем под вечер, искупавшись в заводи, пониже источника, о которой мало кто знал, она позвонила хозяину кафе и попросила не закрываться сегодня подольше. Хотелось ей иногда в тишине на террасе в одиночестве посидеть, вечерние сумерки поллитровой чашкой чабрецового чая с шалфеем и липовым мёдом сдобрить. Думки свои разные погонять, да в телефон записать, что ценным покажется.
Только потянулась на полку за мёдом, как звякнули колокольчики – вошёл кто-то в кафе. Случалось так, что на их маршруте туристы от группы отбивались, а потом сами уже до города добирались, такси вызывали. А были и те, кто на своих машинах приезжал, на стоянке у входа оставляя.
- Добрый вечер, девушка, извините, что поздно, но увидел - не закрыто у вас ещё. Можно чайку на дорожку с оладушками? Или съели уже всё толпы жадные да неистовые? А ещё говорят, есть тут девушка, что истории чудные рассказывает, страсть, как послушать хочется!
А она как стояла возле полки, так и не могла пошевелиться да руку от банки отнять. Стояла спиной, и бежали по спине целые волны мелкой дрожи, как зыбь на море предштормовом. Голос этот она бы узнала из тысячи, хоть бы и тысяча лет прошла, не то, что десять…
- Что с вами, девушка? – тревожно спросил кто-то совсем рядом, и тяжёлая рука осторожно коснулась её плеча. – Нехорошо вам? Врача вызвать?
И снова медленно, так медленно повернулась она к мужчине, что стоял за спиной.
Белая футболка, изрядно пропотевшая, да шорты джинсовые. Рюкзак потёртый на одном плече висит небрежно. Глаза тревожные, карие, почти чёрные под козырьком бейсболки.
И то, чего не было десять лет назад – длинный шрам-рубец, через левую сторону лица, от подбородка, до уха почти. И ухо… да, части уха и вовсе нет, ссечена мочка будто секирой средневековой…
Рука её сама потянулась к шраму, коснулась неверяще неровного рубца.
Мужчина отпрянул удивлённо, замер, а потом вдруг подался вперёд, вглядываясь…
- Лиза, - выдохнул он потрясённо.
- Я… - слетело с еле приоткрытых губ. И такая слабость в ногах, что за прилавок пришлось взяться. Зажмуриться, собраться, плечи расправить. Она сильная, она справится…
- А ну-ка, пойдём, - тёплые руки приобняли её за плечи, подтолкнули слегка, а ноги возьми, да и послушайся. Пошли как миленькие, и на мнение самой Лизы им видно, было начхать!
Ведь это был он. Артемий Денисов. Настоящий. Живой. Если бы не шрам, да седина густая на висках, то совсем такой же, как десять лет назад…
Когда он женился на другой.
На её любимом столике на террасе всё так же лежала, подмигивая сиреневыми глазками с белой скатёрки, лавандовая веточка. Сумерки уже перекатились на другой бок, обернувшись бархатной южной ночью, зажглись первые звёздочки, томно застрекотали сверчки.
И любимое, позабытое лицо в мягком свете гирлянд казалось неестественным и волшебным. Словно сон, от которого не хотелось пробуждаться…
И он улыбался. Счастливо и немного смущённо.
- Подожди, - вдруг встрепенулась она со стула. – Ты же чаю хотел. И оладьи остались ещё, сейчас принесу. И поесть принесу, если хочешь…
- Не надо, Лиз, - удержал он её за руку. – Сядь, посиди со мной. Отдохни, приди в себя. Успеется чай. Расскажи лучше, как это ты здесь… Как ты вообще?..
И руку её из своей не выпустил. Она чуть потянула – вялым, еле заметным жестом, но тёплое кольцо его пальцев только плотнее вокруг легло.
Пропала ты, Лизка. Опять…
- Лучше ты расскажи, - подняла она глаза, снова неверяще на шрам уставившись. – Война?..
- Война, - неохотно согласился он.
- Забрали?..
- Сам пошёл.
- Господи, зачем?.. – непрошенные, нежданные хлынули слёзы, и она, не плакавшая месяцами, ничего не могла с ними поделать.
Он подвинул к ней свой стул, взял салфетку с подставки, притянул к себе, до боли знакомая тяжесть его ладони прошлась по волосам. Осторожно и бережно промакивал он её щёки, а она всё не могла остановиться.
- Затем… - пробормотал он, скорее уже себе, чем ей. – Сам не знаю. Потеряла жизнь всякий смысл. Вкус потеряла… Вроде было всё, да будто песком сквозь пальцы высыпалось. Вот и пошёл. Но кажется, Лиз, - он отстранился и посмотрел внимательно. – Кажется, теперь только понял, почему…
- Но ты же… ты же женат был… - просипела она сквозь всхлипы, мучаясь стыдом и глупым своим перед ним бессилием.
- Был, - спокойно согласился он, всё так же пристально её разглядывая. – Два года мы с женой продержались. А потом поняли, что не нужны друг другу вовсе. Обычная история... Поделили имущество, да своими дорогами пошли. Хорошо, хоть детей не нажили. Она уже давно снова замужем, ничего, живут вроде… А я… А я вот на войну пошёл. Тоска заела...
- А сюда-то тебя как занесло? - прошептала она, незаметно успокаиваясь от его тепла и силы, словно закутали её в толстое тёплое одеяло в кресле у камина. А камин – вот он, мерцает яркими огоньками в тёмно-карих глазах…
- А как? – вдруг рассмеялся он тихонько. – Про источник ваш в интернете прочитал, да подумал, деньги есть, не так и далеко вроде, чего не съездить?.. Может, - он смутился вдруг и закончил тихо. – Может и поможет как-то жизнь мою кособокую поправить. А на входе женщину встретил, пожилая уже, но прям светится вся. – Иди, говорит, молодой человек, в кафе, что у святого источника. Там, говорит, до того хозяйка мудрая, может, присоветует чего… Даже не знаю, почему она мне это сказала и почему я её послушал.
Он улыбнулся, отложил салфетку и шершавым большим пальцем вдруг провёл по её собственному шраму на подбородке. Тонкому, длинному, будто от ножа.
Да и на самом деле – от ножа.
Спас он когда-то девчонку от бандита, да успел тот её зацепить, мразь. Вздрогнул Артемий, старое вспомнив. В больницу потом к ней ходил, помогал шок пережить.
Стала девчонка потом чем-то вроде его тени, отвязаться от неё не мог. Надоела хуже горькой редьки. Всё ходила, глазищами своими синими прям в душу смотрела. Нескладная, невзрачная, глаза только и были интересными – как два колодца глубоких, затягивали, если долго смотреть. Да мечты её смешные – давай мол, домик на юге купим, как я школу закончу, пчёлок заведём, мёд продавать будем…
Один раз потянулась к нему неуклюжими губами, а он фыркнул, расхохотавшись. Неделю потом дулась…
Глупая малявка. Он уже институт заканчивал, вокруг него все фифы университетские крутились, а тут… Над ним смеялись даже, и прогонял он настырную малявку, стыдясь её. А она наливалась спелой свёклой, убегала в слезах. А немного погодя опять объявлялась рядышком, и порой не было сил её прогнать. Сидели они в какой-нибудь кафешке, и он слушал её забавные истории и мечты.
И когда сказал ей, что женится на подруге своей университетской …
Больно как оказалось вспоминать!.. Он прижал к себе крепче темноволосую голову нынешней Лизы, борясь со жгучим перцем, что насыпался ему в глаза невесть откуда – с потолка этого удивительного и странного кафе?..
Он помнил, как обмерла она тогда, и свет этот, странный и завораживающий свет синих глаз померк и будто втянулся, оставив пустое мутное стекло.
И пропала нескладная Лизка из его жизни, будто утренний сумбурный сон.
А он вздохнул с облегчением. Отвязалась, настырная, и ладно. Надо уже свою жизнь жить.
Вот и нажил.
Шрам себе нажил, прям такой же как у неё…
- Лиза… - прошептал он в её волосы. – А ты… Ты пчёлок завела?
Она засмеялась счастливо, прижавшись крепче.
- Завела, конечно… И домик, и пчёлки, работа хорошая, всё есть вроде… Хозяин вот, это кафе предлагает мне купить, старенький он уже, возьми, говорит, в рассрочку, хорошо у тебя получается. А я всё не знаю, всё жду чего-то… Истории вот людям рассказываю, а себе будто и места найти не могу.
- Зачем в рассрочку? – спокойно ответил на это Артемий. – У меня с войны не только шрам остался, но и деньги кой-какие. Сразу и купим. Ты же замуж за меня пойдёшь, синеглазая моя?..
Господи, как хорошо жить.
Жизнь – это лучшее, что у нас есть…
Пусть и с лёгкой горчинкой каштанового мёда.
