210 лет назад, (3) 15 октября 1814 года, родился великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов.
Эпиграмма Александра Сергеевича Пушкина «Он вышней волею небес / Рождён в оковах службы царской…» посвящена, как известно, Петру Яковлевичу Чаадаеву. Она комплиментарна («Он в Риме был бы Брут» – весьма высокая оценка!), но не слишком точна: можно ли называть оковами службу в рядах блистательного лейб-гвардии Семёновского полка в Отечественную войну 1812 года или участие в боевых действиях лихого Ахтырского гусарского полка в последующем Заграничном походе? Да и послевоенная служба в привилегированном лейб-гвардии Гусарском полку, да ещё и в качестве адъютанта командира Гвардейского корпуса – престижнейшая должность! – на оковы также не тянет.
Служба в гвардии в начале XIX столетия была, можно сказать, любимым времяпрепровождением дворянской молодёжи. В большинстве своём молодые офицеры служили, пока не прискучит или пока позволяли финансы, потому как на жалование в гвардии было не прожить, а потом переходили в статскую службу или уезжали в свои поместья. Кому как хотелось.
А вот для великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова служба действительно оказалась «оковами», и к нему Пушкинская эпиграмма подходит как нельзя лучше. Если третья строка – примерно, то заключительная: «А здесь он – офицер гусарский» – как нельзя более. Но обо всём по порядку.
Военная служба Лермонтова началась в ноябре 1832 года, когда он был зачислен унтер-офицером в лейб-гвардии Гусарский полк и поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Это учебное заведение было создано в 1823 году, чтобы дать военное образование молодым дворянам, окончившим университет или какой-либо частный пансион. В ту пору юнкерами именовали унтер-офицеров из дворян, проходивших службу в полках. Это потом уже были созданы юнкерские училища, и звание это превратилось, говоря по-современному, в курсантское.
Во времена же Лермонтова каждый воспитанник Школы числился в определённом полку и носил его обмундирование, так что юнкерский строй представлял весьма пёструю картину. Потом, когда Школу преобразовали в Николаевское кавалерийское училище, юнкера кавалерийского эскадрона стали носить мундиры лейб-гвардии Конногренадерского полка.
Почему Михаил избрал именно этот путь, пошёл на военную службу?
Юрий Николаевич Беличенко, некогда наш старший товарищ-краснозвёздовец, поэт и исследователь творчества и судьбы Лермонтова, автор книги «Лета Лермонтова» (ударение в первом слове каждый выбирает сам), объяснял это так:
«Его душа, быть может, сама того определённо не ведая, изначально была душой воина, носила в себе активное, деятельное мужское начало, настраивала себя на жизнь, полную «боренья». Юнкерская Школа, как говорится, просто вовремя «протянула руку», и Лермонтов принял её, пошёл навстречу судьбе».
Кстати, в одном из писем того времени Михаил написал так: «Если будет война, клянусь вам Богом, буду везде впереди…». Известно, что он был верен этой клятве.
Вряд ли возможно называть обучение в военном училище оковами службы – впрочем, так же, как и пребывание в аристократическом лейб-гвардии Гусарском полку, куда Лермонтов был выпущен корнетом в 1834 году. Хотя лейб-гусары – представители самых известных фамилий, облачённые в роскошные красные доломаны с золотым шитьём и, как правило, великолепные танцоры – украшали все великосветские балы, полк этот был боевой. Сформированный в царствование императора Павла I, он получил боевое крещение при Аустерлице в 1805 году и отличился в сражении при Фридланде 1807-м. Потом лейб-гусары получили Георгиевские штандарты за подвиги в Отечественной войне 1812 года и с честью прошли через сражения Заграничного похода. В 1828 году полк участвовал в походе против турок, а вскоре заслужил Георгиевские трубы за штурм Варшавы 26 августа 1831 года.
Зато в мирное время сулбатерн-офицеры, то есть не доросшие до должности эскадронного командира, фактически не несли никакой службы, кроме хождения на дежурства и в наряды. Занятия с солдатами организовывали эскадронные командиры, а проводили многоопытные вахмистры и унтер-офицеры. Сами же нижние чины, отслужившие лет по 10–15, знали все тонкости и премудрости службы гораздо лучше, нежели недавние выпускники Школы, которые с солдатами почти и не общались.
Служить бы здесь Лермонтову до самой отставки. Впрочем, он мог бы, как его старший однополчанин и поэт Денис Васильевич Давыдов, очень постараться и выйти в генералы, но им было написано стихотворение «Смерть поэта», вызвавшее возмущение императора Николая I. Николай Павлович был мужчина строгий, не то что его брат либеральный Александр I в начале своего царствования.
Как раз тогда Денис Давыдов, служивший поручиком в Кавалергардском полку, написал басню, повергшую в шок даже советских литературоведов. Ведь если смотреть биографию поэта-партизана можно узнать, что якобы опала постигла его за басню «Голова и ноги», где были такие слова: «И можем иногда, споткнувшись, – как же быть? – Твоё величество об камень расшибить». Да нет же! Был текст куда хлеще – «Орлица, Турухтан и Тетерев» – в образах этих птиц ясно угадывались Екатерина II, Павел I и Александр I. Последнему, то есть царствующему императору, была дана такая характеристика: «Хоть он глухая тварь, / Хоть он разиня бестолковый…» – и ещё немало в том же духе…
Даже нашим литературоведам было ясно, что тут прямое оскорбление государя, страдавшего «тугоухостью» после близкого пушечного выстрела. Но не могли же они признавать справедливость монаршего негодования!
А что сделал царь Александр I с вольнодумствующим поэтом? Только удалил его из гвардии. Давыдов был переведён в Белорусский гусарский полк, дислоцированный в Малороссии, причём с сохранением гвардейского преимущества в два чина – ротмистром. Именно служба в гусарах и определила характер его дальнейшего знаменитого творчества…
В одном из писем того времени Михаил написал так: «Если будет война, клянусь вам Богом, буду везде впереди…». Известно, что он был верен этой клятве
К сожалению, Николай I не обладал снисходительностью брата, так что наказание, понесённое Лермонтовым, получилось как бы три в одном: 25 февраля 1837 года его исключили из гвардии без гвардейского преимущества, отправив прапорщиком (то есть с понижением в чине по Табели о рангах) в Нижегородский драгунский полк, на Кавказ, где шла бесконечная война с горцами.
Это уже действительно были «оковы службы царской», из которой просто так, по своему желанию, как некогда Чаадаев (но не будем углубляться в его историю), – не выйдешь. «Штрафованный» офицер пребывал под особым контролем мелочного государя, который единственный определял его судьбу.
Нижегородский драгунский полк был самым знаменитым полком российской кавалерии – недаром ему, единственному, в дореволюционной Военной энциклопедии посвящено целых две страницы (л.-гв. Гусарскому – одна). Сформирован он был в 1701 году, при Петре I, а в 1702-м получил боевое крещение при Дудергофской мызе, на подступах к будущему Петербургу, после чего отличился в сражениях при Калише, Лесной и Полтаве. Затем воевал в Мекленбурге и Померании, в Заволжских и Астраханских степях, на Шведской земле, прошёл Семилетнюю войну, наводил порядок в Польше, бил турок в 1771–1773 годах, а с 1791 года началась его воистину легендарная служба на Кавказе.
Одно перечисление совершённых тогда полком «экспедиций» и пройденных «дел» заняло бы слишком много времени, а потому ограничимся лишь одним эпизодом, свидетельствующим о том, как воевали нижегородцы: «27 сентября 1829 г., при штурме Бейбурта, полк блистательно атаковал в конном строю турецкие укрепления и, отбив 5 орудий, захватил 3 знамени и 250 пленных». В конном строю на укрепления – случай весьма редкий, да ещё и с таким результатом.
Что ж, в здесь была прямая возможность отличиться в бою, но… не повезло! Числясь в полку, Лермонтов был отправляем в различные командировки – «с подорожной, по казённой надобности», а вот «экспедиций» против горцев в период его пребывания в полку, не было. Наметили, было, одну, да и ту отменили – вместе с ней, казалось, ушла и надежда на прощение за боевые отличия.
Однако поэт имел весьма влиятельную бабушку, Елизавету Алексеевну Арсеньеву, которая очень любила внука и сумела добиться для него если не полного, то, так скажем, половинчатого прощения. Внешне всё выглядело весьма пристойно: как, в своё время, и Денис Васильевич, Михаил Юрьевич был возвращён в гвардию. Но если первый из них был определён в лейб-гвардии Гусарский полк, то второй – в лейб-гвардии Гродненский гусарский.
Надо знать, что гвардия была однородная лишь во времена своего основателя – императора Петра Великого, когда было лишь два гвардейских полка, Преображенский и Семёновский, ну и при императрице Анне Иоанновне, во многом продолжившей Петровскую традицию – в том числе и основанием ещё двух гвардейский полков, Измайловского и Конного. Затем, когда при Павле Петровиче и, в особенности, при его сыне Александре Павловиче количество гвардейских полков стало увеличиваться чуть ли не стремительно, гвардия начала расслаиваться.
Не будем углубляться эту тему: достаточно сказать, что, если л.-гв. Гусарский полк квартировал в Царском Селе, рядом с летней императорской резиденцией, то л.-гв. Гродненский гусарский после подавления Польского восстания 1831 года был размещён в так называемых Селищенских казармах, в 60 верстах от Великого Новгорода, и пребывал там до самой Восточной войны, не выходя никуда, кроме летних лагерных сборов.
Полк этот, хотя и причисленный в 1831 году к старой гвардии, был совсем молодой, сформированный в 1824 году в Варшаве, «под рукой» цесаревича Константина. В его летописи тогда были лишь усмирение Польши и память о романтической фигуре декабриста Михаила Сергеевича Лунина. Нет смысла объяснять, что между лейб-гусарами и гродненцами разница во всех отношениях была существенной – ни о каких великосветских балах и аристократическом обществе тут говорить не приходится. Зато процветала «гусарщина» – картёжная игра и выпивка, что поэту быстро прискучило.
В общем, Лермонтов попал в те же «оковы», только с гвардейским преимуществом в два чина – из армейского прапорщика он опять стал гвардейским корнетом. Если служа в Нижегородском полку он мог хотя бы разъезжать по всей Кавказской линии, то единственное, что ему оставалось в Селищенских казармах, так это исправно нести службу. И ведь нёс, недаром же дважды получал восьмидневный отпуск для поездки в Петербург, а 9 апреля 1838 года он был, наконец-то, возвращён высочайшим приказом в Лейб-гусарский полк. 6 декабря следующего года Лермонтова произвели в поручики гвардии – чин, равный армейскому ротмистру или капитану.
Казалось бы, всё возвратилось «на круги своя», да только служить Лермонтову уже совсем расхотелось. Думал выйти в отставку, заняться литературой, но оказалось, что и сейчас «оковы службы царской» просто так не сбросишь – не Александровские времена.
А вскоре, 18 февраля 1840 года, произошла нелепая, в общем-то, дуэль с сыном французского посланника де Барантом. Вызов последовал со стороны француза, Лермонтов вступился за честь русского офицера, да и после промаха своего противника он намеренно стрелял «на воздух», то есть мимо. Но если инициатор поединка поспешно убыл в родную Францию, то Лермонтова военный суд отправил вновь на Кавказ.
Точнее, не совсем так. Поручика осудили «к лишению чинов и прав состояния» – то есть дворянского достоинства, и должны были записать в рядовые, но затем приговор прошёл ряд инстанций и Николай I подписал: «Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотной полк тем же чином». Тут уже наказание получилось как бы «четверное» – ко всему ранее указанному, добавился ещё и перевод кавалериста в пехоту. Но это, всё-таки, лучше, чем попасть солдатом в какой-нибудь гарнизонный батальон. Да, на Кавказе свистели пули, зато была возможность отличиться и заслужить прощение.
Тенгинский полк воевал всё время. Сформирован он был в 1796 году из пяти гарнизонных батальонов, прошёл кампанию 1806–1807 годов, в Отечественную войну сражался на Петербургском направлении, потом, через Кульм, Лейпциг и Арсис-сюр-Об дошёл до Парижа, а затем задержался на территории Франции в составе Оккупационного корпуса графа Воронцова.
Кстати, вот что писал историк Русской армии Антон Антонович Керсновский: «Корпус Воронцова с 1814-го по 1817 год оставался во Франции и, по свидетельству современников, более других проникся «новыми идеями», так что войска эти (в которых телесные наказания были совершенно выведены из обихода) были не столько «посланы» на Кавказ, сколько «сосланы». В состав этого корпуса входили полки, которым суждено было обессмертить себя подвигами в надвигавшейся почти полувековой военной грозе…».
Таким был последний полк, в котором довелось, вернее – пришлось служить Лермонтову. Последнее звено тех самых «оков».
Об этой его службе написано немало: в частности, о «Лермонтовском отряде», по словам современника – «команде головорезов», принятой им от легендарного удальца Руфина Дорохова, о его блистательных боевых делах и прекрасных стихотворениях, написанных буквально по следам этих дел.
А вот что в представлении к награде писал о самом Лермонтове генерал Аполлон Васильевич Галафеев, командир Чеченского отряда:
«Всюду поручик Лермонтов везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы. 12-го октября на фуражировке за Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходящего числом неприятеля, и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукою хищников…».
В представлении этом перечислено ещё несколько боевых эпизодов – как видим, своей юношеской клятве быть всегда впереди он оставался верен.
Начальники ценили отважного офицера. В Петербург несколько раз отправлялись представления к награждению Лермонтова: орденами Св. Станислава 3-й степени и Св. Владимира 4-й степени, оба – с бантом, обозначавшим военные заслуги, Золотой саблей с надписью «За храбрость», переводом в гвардию тем же чином – однако всякий раз Николай Павлович вычёркивал его из списка награждённых. Любая награда означала бы прощение и давала ему возможность избавиться от тех самых «оков» – выйти в отставку. Но, как мы понимаем, не было на то Высочайшего, как оно называлось, желания.
Всё прочее более-менее известно – и всё совершенно непонятно. Ведь совсем ещё недавно Лермонтов представлял отставного майора Николая Соломоновича Мартынова как своего друга и однокашника, а 15 июля 1841 года, по неизвестной, в общем-то, причине (многочисленные версии перечислять не будем), произошла смертельная дуэль у подножия горы Машук.
17 июля гроб поручика Лермонтова несли к месту его первичного захоронения на Пятигорском кладбище (23 апреля следующего года он будет перезахоронен в фамильном склепе в селе Тарханы) представители всех тех полков, в которых он служил. Лейб-гвардии Гусарского – ротмистр Александр Францевич Тиран, Нижегородского драгунского полка – его командир полковник Сергей Дмитриевич Безобразов, л.-гв. Гродненского гусарского – корнет Александр Иванович Арнольди, а также Тенгинского пехотного полка – прапорщик Николай Иванович Лорер, бывший майор, декабрист. (Впоследствии Безобразов и Арнольди наденут эполеты генералов от кавалерии.)
Четыре полка – как будто четыре звена тех самых «оков службы царской», в которых прошла жизнь поручика Михаила Юрьевича Лермонтова, предвосхитившая его бессмертие, как великого поэта.
От редакции
Недавно писатель Александр Бондаренко побывал в Государственном музее-заповеднике М.Ю. Лермонтова в Пятигорске. Он передал директору музея Ирине Сафаровой свою книгу «Лейб-гусары» (история л.-гв. Гусарского полка), выпущенную издательством «Красная Звезда».
