Заблокируют или не заблокируют…
Расскажу – не поверите…
Дело было в СССР.
Я жил двойной жизнью. – Написал, и подумал, что надо написать иначе: четверной. 1) инженер, 2) самодеятельный критик-искусствовед для некоторых знакомых, 3) законопослушный советский человек (меня просто не позвали в дружину, которую собрали, когда в Каунасе начались демонстрации из-за одного, совершившего самосожжение), 4) стихийный левый диссидент, не ходящий на собрания, демонстрации и выборы.
Так вот. Шёл раз я-первый с работы и размышлял о проблемах я-второго. Задумался. Но всё же заметил, что навстречу идёт ну очень красивая женщина. Но главное не в красоте, а в том, что я чувствую, что должен с нею поздороваться. Я подчинился этому внутреннему приказу, поздоровался, и стал думать, кто б это мог быть. И вспомнил! Это была директриса садика, куда я устроил своего сына год назад. – А надо знать, что жена меня избавила от всего земного. Я только работал и писал искусствоведческое исследование. Ей хорошо в чём-то: я так погружён в то и другое, что гарантия, что я налево не пойду. Но одно, вдруг, она повесила на меня: устроить сына в садик. А это ж надо дать в лапу. А я не умею. – Что делать? – Я решил отступить от своей знаменитой в узких кругах принципиальности, и в лапу дать. – Я гнусавым голосом намекнул директрисе, что я буду ей благодарен. И – бац… Она исчезла. Она, оказалось, была не раздобревшая осанкой, а беременной на последнем месяце и ушла в декрет. – Я каким-то настырным голосом сказал той, кто её заменила, что у меня всё было договорено и что она тоже будет довольна. – И сына в садик взяли.
И я опять зажил, как вольная птица, никому ничем не обязан.
И вот год спустя я иду и думаю про себя: чёрт побери! Я ж живу, как какой-то средневековый барон. Тот, чей я вассал как-то от меня далеко и со мной не связывается. Должность зам главного конструктора по конструкторской части прибора меня связывает не человеческим образом – только стандартами и анонимными техническими правилами и физическими законами. Никто не смеет навязывать мне технические решения. От карьеры я себе дал слово отказаться (из-за аморальности начальства, которую я хлебнул, 3 месяца пробыв большим начальником). Из комсомола убыл, просто не став на учёт при смене места работы. Жена – единомышленница, против комфорта и на приработки меня не гонит. За квалификацию мне спускают, что я не участвую ни в какой общественной жизни НИИ. А ведь это в СССР, про который говорят, что в нём нет свободы.
Так и живу с тех пор, ни к кому не приспосабливаясь. Но с обретением свободы слова стало жить трудней. – Страшно иногда писать.
.
Заумно говоря, страшно из-за двух теорий об искусстве: Выготского и Шмита. Второй совсем мало известен, а у первого очень громкое имя, но не в связи с искусством. Наоборот, его «Психология искусства» (1965) подверглась всемирному молчаливому бойкоту в науке об искусстве, в той её части, которая занимается практикой, - в толковании произведения. В том, что наиболее насущно для населения, которому интересно, что хотел сказать автор. Потому интересно, что не понятно. Т.е. – далеко не всем, а только тем, кому мало, чтоб бессловесно нравилось.
Шмит писал о синусоподобной повторяемости во времени в одной и той же очерёдности всего нескольких главных стилей. И о зависимости появления каждого от предыдущего и будущего. Как может влиять будущее, можно себе объяснить логикой, дескать, раз нечто надоело, то новое (настоящее) будет близко к противоположности (будущему), но не доходя до крайности того. А Выготский тоже написал о противоположностях. Их осознаваемое столкновение рождает подсознательное третье. Как бы прошлое + будущее = настоящее. 1 + 2 = 3. Ну и есть (если случается у восприемника) 4-й акт – последействие искусства. В нём 3 осознаётся. Словами.
Для этого 4-го наткнуться (или прочесть) на противоречие мало. Надо вжиться в тот нюанс времени создания вещи, который бы навёл на соответствие его с 3.
И тут страшно. Страшно в случае того 3, которое на синусоиде Шмита находится как бы в виде точки на середине этой синусоиды. Этих случаев два: на восходящей ветви синусоиды и на нисходящей (если та нарисована горизонтальной). Страшно потому, что в этих местах одинаковые прошлое и будущее (скажем, индивидуализм и коллективизм или коллективизм и индивидуализм). Не известно, какой порядок. Например, для Высокого Возрождения это индивидуализм и коллективизм, а для Барокко это коллективизм и индивидуализм.
То, что я хочу разобрать – дореволюционные произведения Митурича, как раз подпадают под страх ошибиться, к какому стилю их отнести: типа Высокого Возрождения или типа Барокко.
Он был близок к футуристам. Но те были экстремистами-коллективистами. У них были сложные отношения с революцией в промежутке между первой и последующими. После первой у одних была претензия к революции: где ж продолжение?!. У других было опасение, что она пойдет неверным путём. Эти другие тоже разделялись. Кто боялся перегиба в централизм, кто, наоборот, недобора централизма. Они как бы до крови кусали губы, хваля революцию или вообще Прогресс. Это был идеал (идеостиль) типа Позднего Возрождения, идеал трагического героизма.
А какое видим «текстовое» противоречие у Митурича?
С одной стороны – сдержанность.
Я нарочно в левом верхнем углу рисовальной программой сделал кружок тоном снега, а в нижнем левом углу – кружок тоном неба.
(Психология, моя, по крайней мере, работает, что снег светлее мглистого неба. Но, как видите, это не так.)
Так или иначе, но за выражение сдержанности столь малое различие тонов – сойдёт. И сдержанность, ассоциируется с высоким.
А вот бурные штрихи для голых зимой веток деревьев вполне ассоциируются с низким.
И столкновение высокого с низким, - это даже общепринято, - считается Высоким Возрождением, гармонией. А в Барокко, это уже не общепринято, - трезвостью, соединением несоединимого.
И я обязан выбрать одно и про то и написать. И – страшно ошибиться.
Барокко, как трезвость, в другом веке именовалось реализмом. И если спросить Яндекс: «П. Митурич реалист», - то находятся сайты, содержащие оба слова.
Но меня что-то тянет на гармонию.
И я, кажется, чувствую, почему. – Потому что для меня неприменимо именовать авангардистами те стили, страшно корёжащие натуроподобие, которые выражали тогда полнейшее разочарование в Этом мире: постимпрессионисты, фовисты, кубисты, лучисты, супрематисты, абстракционисты.
Они достали, можно сказать. Как спрятанный искусствоведами от публики стиль, предшествовавший Высокому Возрождению и названный Лосевым обратной стороной титанизма (схематические рисунки мужских и женских половых органов самих по себе). Это из-за них метнулись художники в гармонию.
А есть те, которые считают, что в России в начале ХХ века была Великая русская революция 1905-1922 годов.
Так, если так же дело понимал и Митурич, то он не нервничал, как футуристы, и его идеал – типа Высокого Возрождения.
14 сентября 2024 г.