3
ДРУЗЬЯ В ВЕНЕТО
They are not long, the days of wine
and roses…
Ernest Dowson , Vitea Summa Brevis
«Быстротечны дни вина и роз…
Эрнест Даусон
Неподалёку от дома моей матери жили Карлетто Анчилотто и его жена Чара. Я знала их с детских лет. Он был графом, и их загородное поместье в лагуне было открыто для друзей. Там я встретила Паоло и его жену Марианжелу, артистичную и умную женщину. У них были две малолетние дочери – Валерия и Ливия. Не обратить внимания на Паоло было невозможно. От него исходила энергия: он источал притягательную ауру жизнерадостности, поражал своей осведомлённостью. Паоло и ходил по-особому – спина прямая, голова высоко поднята – и слушал собеседников не как другие: ни на что не отвлекался, не отрывал от говорившего взгляда умных, завораживающих голубых глаз. У Паоло был диплом агронома. Его интересовало фермерство, в котором он весьма преуспел. Как большинство сельских джентльменов тех лет, он любил рыбалку, охоту и стрельбу, чем так страстно увлекался и Карлетто.
Отец Паоло ещё подростком уехал из Швейцарии, где родился, и поселился в Соединённых Штатах. Там он изучил всё, что только можно узнать, о хлопководстве. Позднее он обосновался в Индии и посвятил себя этому прибыльному занятию. Дед Паоло по материнской линии был пионером в мире авиации и в начале века основал в Италии знаменитый авиазавод «Макки». Его мать училась в консерватории и стала искусной скрипачкой. От матери Паоло унаследовал страсть к музыке, а от отца – к путешествиям, и подобно ему, был очарован тропиками.
Окончив университет, Паоло отложил на год все дела и отправился на корабле в Африку. Он прибыл в Момбасу в 1959 году. Так зародилась его любовь к этому континенту.
У него появились там друзья. Особенно он подружился с братьями Джеком и Табби Блок, выходцами из первопроходческой семьи, контролировавшей гостиничный бизнес в Кении. А также с семьёй Рокко, исключительным кланом полуитальянцев- полуфранцузов, проживавших и фермерствовавших на берегу озера Найваша. Во время своих странствований Паоло обнаружил ферму на плато Кинангоп у подножия горного хребта Абердер. Через её территорию протекала река, кишевшая форелью. Ферма продавалась, и ему очень захотелось её приобрести. Он вернулся в Италию и женился на своей школьной подруге Марианжеле. Убедив её отца купить эту ферму, вернулся в Кению уже не один, а с женой.
В 1960 году – незадолго до независимости – Кения всё ещё ощущала последствия движения Мау-Мау* 1 На отдалённых фермах люди ложились спать вооружёнными. Эта жизнь совсем не походила на миланскую, и Марианжеле было трудно к ней приспособиться. Поняв, что у неё будет ребёнок, она уговорила Паоло вернуться в Италию.
По возвращении в Европу они поселились в Венетто, в лагуне. Угодья их поместья «Каваллино» («Маленькая лошадь») изобиловали дикими птицами и рыбой. Блоки и кое-кто из семьи Рокко часто навещали их, разжигая ностальгию Паоло по Африке.
Паоло и его жена сразу же были приняты общиной нетитулованных землевладельцев Венето. Я часто виделась с ними и очень хорошо ладила с обоими. Меня завораживали интеллигентность и образованность Паоло, его живой ум и то, как он рассказывал об Африке. Летом мы всей нашей дружной компанией часто отправлялись пообедать в одну из тратторий*2под открытым небом, славившихся хорошей едой и отличными винами.
Однажды вечером, ничем не отличавшимся от других, мы трое, а также Карлетто, Чара и ещё несколько друзей, решили испробовать новый рыбный ресторан на берегу реки Силе. По роковому стечению обстоятельств, Паоло одолжил свою машину Дориану Рокко, приехавшему на отдых из Кении, а автомобиль, принадлежавший его жене, был на профилактическом ремонте.
Карлетто и Чара посадили их в свою машину на пристани, что на материковой части. Я тоже поехала с ними. Еда была великолепная, настроение у всех – отличное. Пообедав, мы разделились на две группы и поменялись автомобилями, поскольку Карлетто и Чара решили ехать домой, а все остальные хотели отправиться на танцы. Ночь благоухала ароматами лета, в воздухе фосфоресцировали мириады светлячков. В машине мы болтали и смеялись, не обращая внимания на приближавшийся к нам на полной скорости грузовик со слепящими фарами.
Удар, несколько пронзительных криков, звон разбитого стекла и скрежет металла. Мне показалось, что меня разрывают на части, с неистовой силой тянут куда-то назад, затем мощный вихрь увлёк меня в туннель, из которого нет возврата. Прядь моих светлых окровавленных волос, прилипнув, свисала с разбитого заднего стекла.
Светлячки продолжали свой танец. Им до нас не было никакого дела.
Пережив эту трагедию, я утратила последние остатки девичьего легкомыслия. Под толстым слоем гипса, словно заключённая в огромном коконе, я пролежала в горизонтальном положении на разных больничных койках более восьми месяцев.
Лечение моего множественного перелома было осложнено обнаруженной у меня острой анемией. До этого несчастного случая я была просто чрезвычайно худа.
Однажды в полдень меня с трудом переложили на каталку и привезли в другую комнату, где я с изумлением наблюдала на чёрно-белом экране телевизора, как человек, которому, как казалось, тоже мешал двигаться неуклюжий гипс, делал первые пробные шаги по светящейся поверхности Луны. Позднее, уже вечером, лёжа в темноте, я ловила ручным зеркальцем серебристый свет покорённой им Луны, которая тем летом была столь далека от моей кровати.
Я научилась есть и пить с едва поднятой головой и не чувствовать себя униженной своей полной зависимостью от сестёр в отправлении моих естественных потребностей.
Бесконечными жаркими летними ночами, когда меня накрывала особая больничная тишина, наполненная дыханием страдающих незнакомых мне людей, я лежала, уставившись в стерильный белый потолок, и терпеливо ждала, когда заживёт моё тело. Я сознавала, что моё будущее в основном зависело от меня самой.
Ключом к моему будущему был Паоло. Проходя через операции и переливания крови, испытывая физическую боль и агонию самокритичного анализа собственных действий, я начала с нетерпением ждать его посещений. Он стал олицетворять собой связь с остальным миром, надежду на перемену и новую жизнь.
Его ноги не пострадали, а разбитая челюсть, сломанные рёбра и повреждённый позвоночник не могли надолго приковать его к постели. Паоло никогда не мог долго оставаться на одном месте. Вместе с ним в палату проникала солнечная аура приключений. Он садился рядом с моей кроватью и сквозь стиснутые зубы начинал рассказывать о том месте, где он когда-то жил и которое, как он считал, не приводя никаких объяснений или причин, было предназначено ему на этой земле. Худой, с прямой осанкой, постоянно покрытый загаром, с горящими, полными страдания голубыми глазами, однако исполненный непобедимой энергии, Паоло пробуждал во мне образы безграничной свободы. Перед моим мысленным взором возникали нетронутые открытые просторы, красные закаты и зелёные возвышенности, кишащие дикими животными. Его присутствие освещало больничную палату золотым светом. Я чувствовала запах сухих трав незнакомых мне саванн, первые капли дождя, падающие в пыль долгой засухи; ощущала ветер, трепавший мои волосы, и солнце, обжигавший кожу. Мечта моего детства оживала благодаря его колоритным рассказам.
Однажды Паоло рассказал мне об угрях, покидающих каналы и реки, где они рождаются, и уплывающих, минуя опасные воды, за тысячи миль от родных мест в Саргассово море. И о молодых угрях, возвращающихся в те же каналы и реки, откуда приплыли их родители. Я вспомнила ласточек.
В те дни мы никогда не говорили о том, что произошло и навсегда изменило наши судьбы. Чтобы залечить наши более глубокие раны, нам обоим было необходимо стремиться к совершенно иной жизни, где не будут витать тени прошлого, не будут одолевать воспоминания, и где мы вновь сможем обрести смысл жизни. Мы оба инстинктивно понимали, что это возможно лишь там, где мы могли бы начать всё сначала. Вдали от прежних мест, там, где практически всё будет для нас ново. Его энтузиазм совершенно одурманил меня. Мой энтузиазм согревал его, давал ему новую надежду. Нас связывали наша общая мечта о далёком заморском континенте и воля к выживанию.
К тому времени, когда наступили холодные туманные дни, мы уже полюбили друг друга.
- Ты должна окрепнуть. Ты должна снова начать ходить. Тогда я покажу тебе Кению.
Я не могла ждать. Я постоянно упражняла мышцы, находившиеся в плену тяжелого гипса, чтобы быть как можно сильнее к тому времени, когда они освободят меня от этой скорлупы.
Паоло был со мной, когда это произошло. Он помог мне сесть на кровати, и я сумела взглянуть в окно и увидела серое зимнее море. Попыталась встать на ноги, но не смогла этого сделать. Моя больная нога была не только слаба, но и искривлена настолько, что стала короче здоровой. Я превратилась в калеку.
4
А Ф Р И К А
I speak of Afrika and golden
Joys.
Shakespear, Henry IV
«Я речь веду об Африке златой».
У. Шекспир «Генрих 1Y»
Впервые на землю той страны, где я мечтала оказаться в один прекрасный день, чтобы шагать с гордо поднятой головой и любоваться захватывающими дух видами просторов долины Великого африканского разлома, я ступила калекой.
К борту самолета, отправлявшегося в Найроби, меня подкатили в инвалидной коляске, но передвигаться в салоне мне помогал Паоло. Заметив, как при виде озарившего небо африканского рассвета с его худого загорелого лица спала усталость бессонной ночи, я поняла, что мы прибыли домой. Прильнув к иллюминатору самолета с выражением сосредоточенного внимания, Паоло улыбался. В нём самом как будто зажёгся свет, и я увидела, как впервые после смерти Марианжелы он вновь стал самим собой.
В его лёгкой походке длинноногого человека появилась новая упругость, некая великолепная поступь, словно он снова шагал по надёжной территории, по земле, где он не был посторонним, где ему надлежало жить. Паоло вновь был в стране, которую он хорошо знал и понимал, где он мог проявить свои лучшие качества. Как я и предполагала, он показывал мне Кению с энтузиазмом человека, который мог быть по-настоящему счастлив только здесь и никогда не хотел отсюда уезжать. И хотя я опиралась на костыли, передо мной наконец-то была настоящая Африка. В феврале 1970 года Кения переживала небывалую жару и засуху. Пожелтевшая трава и первые акации на пути из аэропорта; газель, возможно, импала, пасущаяся в высокой странной траве; африканские лица улыбающихся носильщиков; несущие на головах корзины женщины в пестрых одеждах. Это были мои самые яркие впечатления после тумана и сырости Венеции.
Странные тропические растения зачаровывали меня. Я была поражена, впервые увидев в полном цвету жакаранду,*3во всём её сиренево-голубоватом великолепии. Это был совершено иной континент, где все естественные раздражители акцентированы, сильны и почти агрессивно прекрасны, словно нарисованные мощной и уверенной рукой. Приглушённая пастельная мягкость утонченной и угасающей Европы казалась мне теперь более чужой, чем встретившее нас палящее, безжалостное и великолепное солнце.
Мы тут же отправились в Найроби. Окна нашего номера в отеле «Норфолк», жемчужины сети отелей Блоков, выходили во внутренний двор, заставленный клетками с экзотическими птицами. Я не могла спать. Большой куст гибискуса с красными цветами, любимое растение Паоло, рос у самых наших окон. Он был раз в десять больше того, что я пыталась вырастить у нас в Италии. Я проковыляла на улицу, к солнцу и стала рассматривать большие алые цветы с острыми жёлтыми тычинками, увенчанными красными точечками. Капельки росы, похожие на драгоценные камни, застряли в их шелковистых зевах, припорошенных светящейся пыльцой. Я вдохнула их нежный аромат. С первым глотком африканского воздуха я почувствовала прилив энергии и необычайное ощущение здоровья. Но обнаружить, что я тоже влюблена в Африку, думается, мне помогли полёты на самолёте Дориана.
В первое же утро, как только мы прибыли в отель «Норфолк», Паоло сразу же позвонил Дориану Рокко. Ему сказали, что Дориан уехал на найробийский аэродром для частных самолётов «Уилсон». Паоло, движимый, как я понимала, желанием возобновить связь с Кенией и с его прошлой жизнью на этой земле, решил тотчас же отправиться туда и разыскать его. Когда мы попали в аварию, Дориан гостил у Паоло в венецианской лагуне. Родители Дориана приехали в Кению в тридцатых годах. Они странствовали по Африке пешком. Его мать Жизель, художница, происходила из французской семьи. Отец, Марио Рокко, мы называли его Паппи, был неаполитанцем. Они поселились на ферме на берегу озера Найвашо, где построили очаровательную необычную виллу в итальянском стиле. Как в Тосканье, от виллы вниз к озеру спускалась аллея, обсаженная высокими кипарисами. Рокко были необычной семьей искателей приключений. Они постоянно пускались в какие-то неординарные предприятия. У Дориана имелись две младшие сестры – Мирелла и Ория.
Дориан собирался лететь на побережье океана, чтобы провести там конец недели, и пригласил нас присоединиться к нему. Не раздумывая ни минуты, мы согласились. Когда Паоло пытался как-то пристроить мои костыли в задней части кабины маленького самолёта, его глаза сияли. Кроме пары джинсов и рубашки цвета хаки, у меня не было с собой никакой одежды. Зато было переполнявшее меня желание пролететь высоко над Африкой в маленьком самолёте. Всё прочее не имело ни малейшего значения. Перед взлётом Дориан сказал: «Пригните головы, когда мы будем выруливать и поедем мимо диспетчерской башни. У меня ещё нет лицензии, дающей разрешение возить пассажиров».
Я нагнула голову и через дыру в ветхом полу наблюдала, как быстро ускользал назад гудрон взлётной полосы. Затем увидела подёрнутую дымкой сгоревшую траву и голубое небо. Обратного пути не было. Мы уже были в воздухе. Найробийский Национальный парк примыкает к аэродрому «Уилсон». Вскоре прямо под нами неторопливым легким шагом проплыло стадо длинношеих грациозных жирафов. Дориан направил самолёт в глубокое пике. Жирафы бежали как в кадре замедленной съёмки, вздымая копытами пыль. Перистые листья колючих акаций на берегу реки едва скрывали спящих там буйволов. Я кричала от восторга. Меня опьянили жара, шум мотора, невероятное ощущение первого полёта на маленьком самолёте над африканскими равнинами. Дориан поддерживал моё настроение, как это способны делать только люди из семьи Рокко. Долетев до парка Цаво, мы кружили над стадами слонов; пролетая вдоль лениво несущих свои воды рек, высматривали бегемотов и крокодилов. Я вглядывалась в заросли низкого кустарника и в растительность саванны, видела маленькие стада газелей Гранта с их подёргивающимися хвостиками, группы бабуинов, спасавшихся от нас прыжками вниз по стволам деревьев; дум-пальмы*4с веерообразными сбалансированными ветвями и первые удивительные серебристые гигантские баобабы.
Затем появился палаточный городок – аккуратные ряды ярко-
зелёных брезентовых шатров на излучине реки, где мирно пил воду чёрный носорог. Неподалёку от него находилась грунтовая посадочная полоса.
- О, давайте приземлимся здесь, пожалуйста! – умоляла я, стараясь перекричать шум мотора.
-Завтра, - сказал Дориан, - завтра мы прилетим сюда на чай. Мы и так слишком задержались.
Мы действительно припозднились.
Мне казалось, что солнце стояло высоко и светило ярко, но я ещё не была знакома с внезапными экваториальными закатами. Вскоре небо окрасилось в лиловые и красные тона, словно ниже линии горизонта разгорелся огромный костёр. Края редких облаков стали золотистыми, а солнце, оранжевое и круглое, похожее на ослепительно яркую, сверкающую монету, начало опускаться все ниже, ниже и исчезло. Я успела разглядеть неестественный сине-фиолетовый простор Индийского океана, плоского как зеркало, с лёгкой рябью лишь у самых коралловых рифов. Быстро потемнели силуэты пальм, на узкой ленте асфальтовой дороги появились огоньки автомобильных фар, и наступила ночь.
Я не была готова к тому, что нам придётся садиться почти в полной темноте на крохотной полосе среди густых пальмовых рощ и баобабов. Перед посадкой, чтобы дать знать о нашем прибытии, мы покружили над группой коттеджей, крытых пальмовыми листьями. Прокатились по ухабистой песчаной полосе в сопровождении дюжины голых по пояс ребятишек, визжавших от возбуждения, и, наконец, остановились в месте, похожем на автомобильную парковку, перед слабо освещённой, приятно старомодной дверью с вывеской «Мнарани Клаб»
-Вот мы и прибыли, - сказал Дориан.- Мы проведём ночь у Миреллы.
Подъехал «Ленд Роувер» с открытым верхом, и дверь кабины с моей стороны открыли. Меня окутал душный запах красного жасмина и теплый пряный морской воздух. На меня был устремлён взгляд лукавых выпуклых голубых глаз. Они принадлежали сильно загорелому мужчине с длинными светлыми волосами, собранными в пучок. Из-под его развевающегося на ветру бирюзового кафтана*5 виднелись тонкие босые ноги.
- Я – Лоренцо Рикарди. Добро пожаловать в Килифи, - сказал он по-итальянски.- Я довезу вас до моего дома.
Переполненная всеми этими новыми ощущениями и открытиями, слегка оглушённая, совершенно покорённая неправдоподобной красотой этой страны и заинтригованная экзотическим, необычным видом нашего хозяина, я не удержалась и воскликнула: «Вы похожи на пирата»!
Лоренцо улыбнулся.
- А я и есть пират, - сказал он.
Лоренцо был мужем сестры Дориана Миреллы, знаменитого фотографа. Незадолго до нашей поездки вышла из печати её книга «Исчезающая Африка». Я её купила. Это была исключительная книга, работа художника, знающего, любящего Африку и сумевшего отразить особенности её ландшафта – призрачного, но тем не менее западающего в память; показать людей, продолжающих жить в прошлом, и их традиционную культуру. Мне очень хотелось познакомиться с Миреллой.
Она поражала не только красотой. Первое, на чём задерживался взор, были ей зелёные глаза, полные губы, ореол вьющихся волос, смуглая кожа, тонкая фигура, обмотанная полупрозрачной тканью цветастой ханги,*6и запястья, унизанные серебряными браслетами. Но её голос с хрипотцой поведал мне о ней гораздо больше. По-итальянски она говорила с сильным, но приятным акцентом. Её манера поведения была открытой, почти мужской, и она сразу производила впечатление оригинальной, талантливой женщины, обладающей достаточной отвагой и силой воли, чтобы жить, как ей нравится. Паоло был знаком с ней по прежним временам. Мирелла вела себя естественно и непредвзято, она делилась со мной планами, воспоминаниями и приключениями своей необычной жизни так, будто я была её давней знакомой. Я почувствовала, что она была мне рада, и мне было уютно, как дома.
Её дом, стоявший на краю крутого обрыва, был открыт вечерним ветрам, а океан находился так близко, словно мы были на борту арабской дау.*7 Вдоль стен располагались яркие подушки, а пол устилали соломенные маты, ходить по которым можно было только босиком. Дом наполняла некая магия, и то обстоятельство, что в мою первую ночь в Кении мне не пришлось спать в безликом гостиничном номере, показалось мне предзнаменованием. Я уже не была здесь посторонней.
Лёжа той ночью под слегка раскачивающейся москитной сеткой на большой резной деревянной кровати, привезённой из города Ламу,*8в комнате, в открытые окна которой вливался бриз с океана, я прислушивалась к звукам прибоя, смешивавшимися с новыми, таинственными голосами африканской ночи – с криками бушбэби* и ночных птиц. Паоло держал меня за руку, и долгое время мы оба молчали. От холодной европейской зимы нас отделял всего один день. Но между нами и Европой пролегло нечто большее, чем время и расстояние. Я знала, что пересекла барьер, отделявший меня от нового мира, и что для нас это будет не просто время отдыха.
Мой первый день в Африке я практически провела в воздухе. А на следующий обнаружила истинный жар безжалостного экваториального солнца, глубоко прожигавшего кожу; тепло солёной воды, кишевшей тысячами живых существ; белизну песка; великолепие красок и запахов и неожиданность появления стайки дельфинов, игравших вдалеке у сверкающей кромки рифов.
Немного за полдень мы вновь поднялись в воздух, и на этот раз я смогла увидеть, насколько близко к бухте Килифи мы приземлились накануне вечером.
Дориан сдержал слово и объявил: «Отправимся-ка мы на чай в лагерь Коттар».
Из выжженных солнцем зарослей кустарника вновь проступили зелёные палатки, раскинутые
вдоль берега реки. Дориан сделал круг низко над землёй, поднялся повыше, привел самолёт в равновесие, направил его на поросшую травой посадочную полосу, и мы начали посадку.
Трава была выше, чем нам показалось, и в ней скрывалась большая яма, вырытая кабаном. Не успели мы опомниться, как одно колесо провалилось в эту яму, пропеллер задел за что-то, и баобаб, росший в конце полосы, начал неумолимо приближаться. Паоло не отрывал от меня глаз, его пальцы крепко вцепились в мою руку.
- Держитесь, мы разбиваемся, - произнёс Дориан без каких-либо эмоций, и под оглушительный треск ломающихся веток самолёт остановился, завалившись на один бок. – Выпрыгивайте наружу! Он может загореться!
С моей покалеченной ногой это было нелегко. Паоло вытолкнул меня из кабины, и я, оставив костыли и опираясь на его руку, захромала прочь так быстро, насколько могла.
Самолёт не загорелся. Мы остановились, едва переводя дух, чтобы посмотреть на искорёженные остатки машины. Пахло свежескошенной травой, пылью и древесным соком. Вокруг нас гудели насекомые. Вездесущие босоногие африканские дети уже молча разглядывали нас, сбившись в небольшую группу. Чтобы я не упала, Паоло обхватил меня за плечи сильными нежными руками. Головокружение прошло, и я улыбнулась ему в ответ: «Всё в порядке».
Времени на обдумывание не было. Моя африканская авантюра началась, и мне оставалось одно – принимать всё, с чем она была сопряжена.
Пересекая посадочную площадку, со стороны лагеря к нам приближалась странная пара. Худой пожилой бородатый мужчина в коротких брюках цвета хаки. Изо рта у него свисала трубка. И полная женщина в цветастом платье, обутая в резиновые босоножки. Управляющие. Должно быть, мы выглядели странно - растрёпанные, покрытые пылью и ветками люди на фоне остатков самолёта. Мужчина подошёл к нам, сохраняя полное спокойствие, словно не произошло ничего особенного.
- Есть у вас какой-нибудь багаж? – спросил он по-английски, проглатывая гласные. И, не дожидаясь ответа, пригласил нас выпить по чашке чая.
- Именно для этого мы сюда и явились, - ответила я, и все мы рассмеялись.
Вместо того чтобы вызвать по радио другой самолёт из Найроби, мы решили провести ночь в лагере. Это была моя первая ночь в палатке. Мы сидели в большой палатке, служившей столовой, потягивали горячительное на сон грядущий и наблюдали, как, стоя на противоположном берегу реки, пил воду носорог. Через несколько лет такое зрелище станет весьма редким, но тогда я этого ещё не знала.
Погасив парафиновую лампу, я лежала, вслушиваясь в доносившиеся издалека звуки – подала голос гиена, потом гигантские квакающие жабы, послышались какие-то странные шорохи. Внезапно раздался гортанный рёв льва, поглотивший все прочие шумы. Он прозвучал так близко, что мне почудилось, будто завибрировал брезент палатки. Это была всего лишь моя вторая ночь в Африке, однако во мне начало нарастать нечто такое, что я не могла подавить: ощущение, будто нашлось, наконец, место, где могли осуществиться мечты моего детства. Я оказалась там, где мне предназначалось быть. Ещё не зная, как это можно осуществить, я была совершенно уверена, что именно здесь я и хотела жить.
Чтобы эта мечта стала действительностью, нужно было осуществить немало дел, и костыли, стоявшие в ногах кровати, были первым реальным препятствием. Я не хотела и не могла жить здесь калекой. Мне были нужны сильные ноги, чтобы побежать, если это понадобиться; чтобы быть в состоянии нормально ходить бок о бок с Паоло по земле, которую, как я надеялась, мы найдём для себя в Африке. Я знала, что для этого придётся пережить ещё не одну операцию, полежать не в одной больнице, испытать много боли и проявить большое терпение.
Для этого требовалось время. Но я не сомневалась, что в конце концов преодолею свой недуг. Мне было совершенно ясно, что силой воли можно преодолеть все препятствия и что главное – иметь достойную цель. Теперь у меня появилось ещё одно связующее звено с Паоло – как и он, я была влюблена в Африку
- Я должна нормально ходить, - прошептала я Паоло и погрузилась в такой приятный сон, какого не знала много месяцев. Я должна снова научиться ходить и бегать, сколько бы времени для этого ни потребовалось.
Потребовалось ещё три года.
1 Мау-Мау – освободительное движение «лесных братьев» за землю и свободу 1952-1956 г.г., впоследствии подавленное
2 Траттория – небольшой итальянский ресторанчик
3 Jacaranda – палисандровое дерево, происхождение- Зап. Полушарие, некоторые виды культивируют как декоративные, цветёт пышными сиреневыми соцветиями с тонким ароматом.
4 Hyphaene thebaica. Гифенa фивийская,высота 12-15 метров, ствол, как правило, разветвлён
5 Здесь верхняя одежда свободного покроя из хлопчатобумажной ткани
6 Ханга – очень тонкая хлопчатобумажная ткань с традиционным рисунком и каймой, продаётся небольшими прямоугольными полотнами.
7 Дау – деревянное одномачтовое каботажное судно.
8 Ламу – город на архипелаге островов в Индийском океане у берегов Кении.
9 Бушбэби – млекопитающее галаго, вид лемура.