В народе говорят: «Маленькие детки – маленькие бедки, а детки большие – бедки лихие…»
Дети выросли и, если поглядеть со стороны, то всё у них в порядке: образование отличное, окружение приличное, жильё столичное.
А если копнуть поглубже… Профессор вздохнул. Его единственная, горячо любимая, зацелованная-забалованная дочь, проучившись в Европе, прожив бог знает с кем в какой-то ужасной коммуне, промотав прилично отцовских не без труда заработанных денег и бросив университет, куда стараниями профессора была устроена, вернулась обратно…
Вернулась, чтобы, как теперь представлялось отцу, выжать из него последнее: силы, сбережения, остатки терпения и нежной безотказной привязанности.
Каждую пятницу вечером она являлась на пороге его квартиры и не просила: нет, требовала денег! Взамен посвящала в новые, постоянно меняющиеся планы: улететь в Тибет, заняться нетрадиционной медициной, переехать в Хибины, открыть бизнес-центр, путешествовать по Вьетнаму…
Профессор, глядя на свою взрослую дочь, видел, что внутри у неё, будто образовалась какая-то неутолимая чёрная пустота-воронка. Которая постоянно требовала какого-то бессмысленного движения, суеты и заставляла его девочку предпринимать странные, порою непоправимые действия.
В эту пустоту затягивало всех, кто оказывался с нею рядом: случайных приятелей (настоящих друзей у дочери не было, так как на долгую привязанность она оказалась неспособна) и инфантильных сожителей, вечно втягивающих в неприятности и требующих денег…
Да и сам он чувствовал себя на краю этой чёрной воронки её пустоты. Поэтому теперь ему приходилось работать ещё больше, скрывая от всех, а в первую очередь от себя свою усталость и обиду. Сегодня была пятница: время визита Линочки. Утром она по телефону предупредила отца, что хочет поговорить о чём-то особенно важном. Профессор догадывался о чём: девочке наскучила обычная жизнь, она хочет опять в Европу, а значит, будет требовать, чтобы он помог восстановиться в университете и оплатил учёбу хотя бы на год.
Она не задумывалась о том, что жизнь за границей сильно подорожала, что деньги отцу стали доставаться с большим трудом, что отъезд в Европу дочери известного профессора (человека публичного, у всех на виду) будет замечен и может больно ударить по его репутации…
А ещё был старший сын, полная противоположность дочери.
Сын вырос работоспособным, деятельным, постоянно искал новые сферы приложения своих сил. Занимался бизнесом, организовывал производство.
Работал честно, законов не нарушал и постоянно банкротился. Тогда бежал за помощью к отцу. Отец выслушивал внимательно и без сожалений отдавал свой очередной гонорар.
— Ничего, — думал профессор, — пусть эта неприятность станет поводом для нового творческого начинания! — садясь писать очередную книгу.
Завтра суббота, вспомнил профессор, значит, пора встретиться с мальчиком: ведь сын давно не звонил ему, не напоминал о себе, наверное, у него опять что-то не складывается. Вдруг мальчик стесняется попросить о помощи? И на сердце у профессора стало тяжело и тревожно.
Сегодня был непростой день: лекции в институте, несколько консультаций с дипломниками, после заседание топонимической комиссии, куда его пригласили экспертом. И на вечер (уже дома) он запланировал несколько встреч онлайн, которые ему хотелось провести в хорошем настроении, до разговора с дочерью.
Как назло, он застрял в пробке. От нечего делать, принялся разглядывать большой, груженый мусоровоз рядом. За рулём сидел пожилой водитель: темноволосый, с проседью мужчина, лет за шестьдесят, по всей видимости, его ровесник.
Профессор забыл про свою усталость. Представил, как человеку приходится мучиться в душной кабине, пробираться по узким дворам, катать вонючие бачки, останавливая на себе брезгливые взгляды прохожих. И ведь наверняка у него тоже дети, а заработки несравнимы с профессорскими, и до пенсии ему тоже далеко…
Наконец, профессор, добрался домой. Мигрень, которую он усилием воли отгонял весь день с самого утра, почуяв его слабину, набросилась с невиданной силой.
Щурясь, разгоняя огненные всполохи, выпрыгивающие перед глазами, с трудом ответил на приветствие консьержки. Вышел из лифта, достал ключи, вслепую открыл дверь, аккуратно снял ставшие невыносимо тесными итальянские кожаные туфли, присел на банкетку… и, тяжело заваливаясь на бок, упал…
Впереди были выходные, и можно лишь предположить, сколько ещё пролежал бы погибающий профессор. Но, к счастью, у него была дочь, которая каждую пятницу наведывалась к отцу за очередной данью.
Линочка долго нажимала звонок, потом так же долго слушала мелодии на номере отца, набирая вновь. И, негодуя, всё же достала свою связку ключей от отцовской квартиры, открыла дверь. Потом дождалась скорую, удивленно смотрела, как санитары унесли на носилках отца… Реанимобиль, захлебываясь сиреной, слепя вспышками и распугивая пешеходов, победил лабиринт двора, и полетел прочь.
А обескураженная Линочка осталась дожидаться старшего брата и мать, которым уже успела позвонить. Они выехали одновременно из точки А и точки Б: брат на своей машине, а мать на такси. Линочке хотелось сделать ставку на то, кто из них сейчас прибудет первым.
Она подняла с пола отцовский пиджак, достала из кармана конверт по праву ей принадлежавший, который профессор так и не успел передать сегодня. Поискала ключи от сейфа – не нашла. Это, конечно, очень нехорошо, вернее, совсем печально. Кто знает, какое оно отцовское завещание? В том, что оно точно существует, Лина не сомневалась: отец был скрупулёзен и педантичен во всём и бумаги всегда содержал в абсолютном порядке.
Пять лет назад мать Линочки, бывшая намного моложе отца, пригласила профессора на романтический ужин. Профессор, которого его горячо обожаемая жена редко баловала подобным вниманием, был очень тронут.
Они ужинали вдвоём при свечах, в открытые окна их большой квартиры лились ароматы теплого майского вечера, и, казалось, весь мир был напоён покоем и радостью… В конце ужина жена горячо со слезами поблагодарила профессора. Когда он, потрясённый этой трогательной нежностью, спросил, за что же она его благодарит, получил ответ:
— За отлично прожитые годы и прекрасных детей! А следом жена, не давая ему опомниться, тожественно объявила, что проект под названием «Счастливый брак» считает завершённым.
Ведь он уже не молод, а она всю жизнь мечтала не только существовать в тени его успехов, но и, в свою очередь, проявить себя, поэтому теперь собирается пуститься в свободный полёт в одиночку. Но этот факт, принимая во внимание его публичное положение, просит не афишировать, принять как данность. В подтверждение серьёзности своего решения приложила расчерченный надвое листок, на котором с одной стороны было перечислено имущество, отчуждаемое, в результате завершения этого проекта ей: трехкомнатная квартира в центре Москвы, дача и автомобиль. А с другой всё оставшееся ему: родительская «сталинка», доставшаяся профессору по наследству, библиотека, коллекция китайского фарфора его отца и все будущие профессорские гонорары. По её мнению, такой раздел вполне справедлив, абсолютно законен и обжаловаться бывшим супругом никак не должен.
Он выдержал этот удар с достоинством и с ещё большим энтузиазмом окунулся в свою работу. А иначе как бы он смог всё это пережить? Его бывшей благоверной библиотека великодушно была доставлена на старую квартиру и втиснута в новый кабинет профессора.
И вот теперь все разрозненное семейство, наконец, как в прежние добрые времена, оказалось в сборе.
Бывшая жена очень волновалась, и это её волнение передалось детям.
— В больнице вашему отцу надолго оставаться нельзя: его там угробят! Нужно забирать домой и организовать уход! По крайней мере, пока не разберемся с завещанием. Его надо непременно найти. Зная вашего отца, можно предположить, что он отписал наследство одному из вас, кто теперь показался ближе, а может быть, и поделил поровну…
При этих словах дочь и сын подозрительно оглянулись друг на друга.
— Но пока остаётся хоть малейшая вероятность того, что имущество отписано кому-нибудь другому, например, церкви… ведь отец был… ваш отец человек верующий… нам нужно, чтобы он жил! – заключила мать.
Через неделю полуживого профессора вернули домой. А семейство, окончательно переругавшись, сошлось лишь в одном: сиделку надо искать особенную, чтобы была старательна, с медицинским образованием, не слишком молода и, конечно, мигрантка.
Но только с проверенными рекомендациями, чтобы, упаси бог, старика не окрутила! Ведь и такие случаи известны. И тут случилось чудо! У соседей умерла бабушка, и они предложили нанять их сиделку: бессловесную, услужливую, забитую жизнью, уважительную к хозяевам Василу, которая и помоет, и накормит, и капельницу больному поставит.
Теперь можно спокойно оставить отца под присмотром и заняться наследством.
Дети, постояв у постели, стоически вытерпев тлетворный запах, исходивший от больного, поцеловали отца в сухую щеку и с облегчением разбежались.
Васила покормила с ложечки профессора, покачала головой, поцокала языком и, нагрев принесенное с собой облепиховое масло, принялась осторожно смазывать пролежни на бесчувственном теле.
На другой она затеяла странное: отлучившись с утра ненадолго, вернулась с большой сумкой, в которой оказался… яркий надувной детский бассейн с бортиками.
Усадив профессора в складное инвалидное кресло, она с трудом вкатила его в ванную, в центр расстеленного на полу бассейна, накачала бортики, и принялась аккуратно поливать профессора из душа. Потом, укутав больного в банное полотенце прямо в кресле, вычерпала воду со дна бассейна, сдула бортики и повезла чистого профессора обратно в постель.
Потом достала камушки, которые нагрев в кастрюле с кипящим травяным отваром, раскладывала на руки, ноги и на плечи профессора, водила ими, напевая что-то ласково. Когда в конце недели наведались дети, то увидели отца сидящим в высоких подушках и улыбающимся одним уголком искривленного рта, чистого, посветлевшего лицом. В квартире пахло чем-то очень вкусным, а тошнотворного больничного запаха в помине не было.
Ещё через неделю отец, к изумлению, приходящего доктора встал и начал с палочкой передвигаться по комнате. А уже через месяц позвонил сыну сам, речь его была медлительной и какой-то тягучей, как будто сами слова стали тяжелы и имели иной, скрытый, смысл. Он сказал, что начал потихоньку выкарабкиваться и поблагодарил их за нанятую для него сиделку.
Через три месяца профессор обзвонил по очереди своих бывших домочадцев и пригласил к назначенному им времени в нотариальную контору. Это приглашение сильно поразило, насторожило и даже немного напугало всех родственников.
Пока сын профессора вёз сестру и мать на запланированную встречу, все они ревниво переглядывались между собой: что ж такое собрался учудить так неожиданно вернувшийся к жизни, только что стоявший одной ногой в могиле и, возможно, теперь выживший из ума их родственник?
Профессор в новом с иголочки костюме, выбритый, покруглевший, весёлый и помолодевший, дожидался в кабинете.
Нотариус, поприветствовав пришедших, предложил занять свои места. Профессор завёл речь издалека, он зачем-то рассказал, как поэт Некрасов, выиграл в карты мещанку Фёклу, переименовал её в Зинаиду Николаевну, и стали они счастливо жить… А в конце жизни в благодарность за любовь и заботу своей подруги, уже будучи больным, успел с нею обвенчаться и оставить той дворянское звание и всё своё состояние.
Нотариус улыбнулся, семейство переглянулось. Профессор, интригуя, поведал другую историю: о любви старика Бунина к юной пленнице-турчанке Сальхе, подарившей миру поэта Жуковского.
Бывшая жена недовольно вдыхала, словно извиняясь: что тут скажешь, вот вам профессор филологии!
Наконец, выступил нотариус и по требованию дарителя, к пущему изумлению семейства, зачитал медицинское свидетельство о дееспособности клиента, заверил паспорта присутствующих и приступил к оглашению документа.
Выяснилось, что вся библиотека завещается университету, драгоценная коллекция китайского фарфора по описи передаётся тому из детей, у кого первым родится ребёнок мужского пола, а квартира, автомобиль, все авторские права и гонорары профессора отойдут после его смерти его жене, Василисе Эдуардовне.
— Итак, квартирку я завещаю сиделке своей, а Вы дети, увы не заслужили моего наследства — пробормотал отец семейства.
И тут перед взглядами оцепеневшего семейства, как по волшебству, предстала бывшая сиделка Васила, а теперь Василиса Эдуардовна. Такое имя ей придумал перед свадьбой наш романтичный профессор, а отчество дал то же, что у детей.
Сиделка Васила, эта новоявленная жена профессора, больше не выглядела испуганной и забитой. Она смотрела на профессора с любовью и нежностью, и вся, казалась, светилась радостью и довольством.
— Ну, что ж вы приуныли, наследнички, носы повесили? – обратился профессор к детям, и в его взгляде запрыгали молодые лукавые искорки, – не переживайте так! Рано меня хоронить, я ещё поживу и жизни порадуюсь, ведь у меня теперь вон какая молодая жена, заботливая! Такая помереть не даст. Правда, Василиса Эдуардовна?