* * *
Внутренний телефон – допотопный неубиваемый советский аппарат – звонил так резко, что я всякий раз вздрагивал, не сумев привыкнуть к его трезвону из другой эпохи. Чертыхнулся, снял трубку:
– Слушаю.
– Мальцев? – басовитый голос завотделением. – Свободен?
Хотел соврать, но передумал. С Юргером это не пройдет.
– Да, Юрий Георгиевич.
– Тогда радуйся.
Я попытался изобразить радость, понимая, что начальство к чему-то клонит, но не понимая, к чему; оно еще немного потомило меня пустословием, после чего соизволило перейти к вычурно-антикварной лексике:
– Вы, коллега, помнится, интересовались синдромом мультиплетности личности? И даже дерзали обнародовать некий труд на данную тему?..
Пришлось подтвердить: да, интересовался, о чем публично провозглашал, а вот до публикации, увы, семь верст и все лесом.
Босс отчетливо хмыкнул и заговорил нормально:
– Надеюсь, помогу этот путь сократить. Вахту сдал?
– Да.
Мое дежурство по отделению закончилось семь минут тому назад.
– Аллюром ко мне, подробности на месте.
– Есть.
Тяготеет наш патрон к псевдовоенной терминологии, к чему я научился ловко подделываться, благо большого ума не надо. Вообще он любитель поговорить о том, что в психиатре все должно быть чуть не так, как в обычном человеке: «…Вот например, я, начиная с имени. Юрий Георгиевич – что такое? Тавтология! Юрий и Георгий – одно имя, сюда же, кстати, и Егор. А выходит так, будто три разных. И признайтесь, Юрий Георгиевич звучит иначе, нежели Юрий Юрьевич. Значительнее, а?..»
Я в этом уверен не был, но спорить не собирался. А про себя прозвал начальника Юргер. Ну а я сам – врач-психиатр городской больницы соответствующего профиля, из начинающих. Год после ординатуры. Зовут меня Евгений Мальцев.
– Вызывали, Юрий Георгиевич?..
– Входи! Но не присаживайся. Машина готова, вот только сообщили. Едем!
– Вызов?
– Так точно.
– С госпитализацией?
– Решим на месте. Но по всем вероятиям, да. Сам знаешь, если уж до экстренного вызова дошло… Готов?
– Да.
После суточного дежурства по отделению, признаться, не очень-то хотелось убивать вечер – чудесный, теплый, ламповый… шучу, шучу, всего-навсего сентябрьский. Но дело того стоило. Я мысленно вздохнул: наука требует жертв.
– Все свое, стало быть, с собой? Похвально. Вперед!
Юргер упорно мне напоминает немного постаревшего доктора Ватсона: невысокий, коренастый, лысоватый, с аккуратно подстриженными усами. И по характеру – случись что, думаю, пустил бы в ход револьвер не хуже. Специфика наша требует твердости, иной раз жесткости, причем избирательной; где надо, приходится действовать вежливо, почти ласково, а в другой раз едва ль не мордобоем. Да, для того есть санитары – но дело наше таково, что на санитаров надейся, а сам не плошай.
Наличием этих крепких парней и отличается бригада психиатрической скорой от обычной. В нашем случае два амбала угрюмо тряслись в лечебном отделении «Газели», а мы с Юргером – в экипажном, рядом с шофером Петром Сергеевичем. В пути начальник вкратце ознакомил меня с ситуацией.
– …по предварительному описанию, внезапный острый психоз. Этиология? Не знаю, информация только со слов сестры…
Итак: живут две сестры, немолодые незамужние женщины. Видимо, столь привыкли друг к другу за много лет, что никто им не нужен, никого не желали впускать в свою жизнь. Ну и дожились: у одной появились признаки психического заболевания. У младшей. Сначала это были небольшие безобидные странности: старшая заметила, что сестра стала закрываться на кухне и что-то писать в тетради, очень быстро, убористо, могла строчить часами, не есть, не пить, а на все вопросы отмахивалась – отстань, мол, некогда, очень важно. Старшая диву давалась, откуда такая прыть, никто из них сто лет ничего не писал, кроме записок в Ватсапе – а тут гляньте, прорвало. Естественно, заинтересовалась, но, к ее безграничному изумлению, младшая наотрез отказалась показывать, вообще обсуждать эту тему. Изумление переросло в негодование, оскорбление: отродясь у сестер никаких раздельных секретов не было, только общие… Поссорились, чего тоже не бывало невесть сколько лет, потом вроде помирились, но прежнего лада уже не было. Старшая все же исхитрилась найти спрятанные тетрадки, прочла – и пришла в шок.
Это были записи от разных лиц, как бы реально существующих, о своей жизни, включая жизнь после смерти. Разными стилями и почерками, но равно ясно, грамотно изложенных. Сочинить это невозможно, попросту немыслимо! – приходилось с ужасом признавать, что все это женщине диктовали разные голоса, а она исправно записывала.
Потрясенная, старшая сестра так все и вывалила младшей – и получила в ответ дикую вспышку ярости.
«Кто тебе позволил?! Нет, как ты посмела это взять!..» На гром и вопли сбежались ошарашенные соседи: они представить не могли такого за полвека бесшумного жития старых дев. Младшую уняли с великим трудом, да и то не до конца, видимо, чердак как сорвало, так уже и не поставило на место. Она все клокотала, бродила по квартире, невнятно и ожесточенно бурчала… ну, а затем бурчание переросло в жуткий театр одного актера: монологи и диалоги на разные голоса, с бурей эмоций – то с манерным хохотом, то с пафосным гневом, то с убийственным сарказмом… Словом, перепуганная старшая сестра, сбежав к соседям, сочла за лучшее вызвать психиатров.
Я сосредоточенно покивал, выслушав Юргера. Да, синдром мультиплетности или подселенных сущностей… Благодатная почва для статей, монографий, диссертаций. Ну вот – первый реальный кирпичик в будущую научную карьеру.
– Правильно я понял, Юрий Георгиевич, что вы хотите меня назначить ее лечащим врачом?
– Верно мыслите, товарищ младший лекарь… А, ну, кажется, приехали. Сергеич, сейчас налево, потом во двор направо! Да, и с нами поднимешься на всякий случай.
– Да ты чо, Юр Егорыч? Вчетвером с одной бабой не справитесь?
– Запас, он, как говорится… Знаешь?
– Да знаю.
– Эй, ребятки! – Юргер обернулся в раздвижное окошко: – Приготовьте-ка пару нейтрализующих на всякий случай.
– Уже готово, шеф. Не впервой.
– Н-ну, благодарю за службу!..
Поднялись впятером. Второй этаж, хрущевка-двушка. Дверь открыла старшая сестра, худенькая бабушка… впрочем, «бабушку» я со второго взгляда отменил – немолодая и довольно ухоженная женщина, просто, видать, сильно сдавшая за последние ураганные дни.
– Здра-авствуйте, – располагающе протянул Юргер, ступая в квартиру, насыщенную пряным лекарственным духом. – Ну что, будем знакомиться?..
Умеет он, конечно, подойти к людям. Ни слова о болезни, о больнице, ни даже «как себя чувствуете». Ни малейшего давления. Просто:
– Разрешите представиться: Юрий Георгиевич! А это мой коллега, Евгений Андреевич. Позвольте в свою очередь узнать, как вас зовут?
Это было уже обращено к младшей.
Та окрысилась:
– Что в имени тебе моем?..
Хм! Из образованных, похоже.
Цитата была произнесена с почти неуловимым вопрошанием, но шеф уловил. И вмиг ухватился:
– А вот с этим позвольте не согласиться! Имена для того и даются, чтобы не проходить. Ни печально, ни радостно, никак. Имя есть символ вечности, я так считаю…
И понес, и заплел словеса – он это умел.
Пока он морочил горемыке мозги, я приглядывался к ней, дивясь, насколько сестры не похожи друг на друга. Старшая – худенькая, со скорбным ликом; эта же – не полная, но крепкая, литая, лицо тоже тугое, без морщинки, лет на пять-семь моложе реального возраста. В общем, вполне такая авантажная особа зрелого возраста… если бы не глаза, выдающие безумие.
От них мне, профессионалу, хотелось отвести взгляд. Каков взгляд обычного человека – живой, быстрый, с излучением чувств – начинаешь понимать, лишь имея дело с душевнобольными. У них он застывший, бездонно-пустой, или же мечущийся беспорядочно, из-за чего тоже, по сути, пустой. Либо же полный ужаса. Во всех случаях – заколдованный, иначе не скажешь. А у этой…
Для этого же взгляда я бы затруднился подобрать слово. Испуганный? Нет. Злобный, пустой, хаотичный?.. Тоже нет. Но взглядом нормального человека это назвать было нельзя.
Взгляд Горгоны, черт бы его взял. Пожирающий. Без ненависти, но надменный, презирающий – и, мало того, рассматривающий всех вокруг как обязанных подчиняться, если не раболепствовать. Пока наш старшой мел метелью благожелательных речей, она с презрением кривила рот и прервала, не дослушав:
– Психологический подход? Ха! Вижу насквозь. Ха-а!..
Она искусственно расхохоталась, и вот в этом звуке прозвенела злоба.
И лицо странно изменилось. Округлые линии обострились, затвердели – точно под кожно-мышечным покровом вдруг сами собой задвигались кости черепа.
– Ну что вы, почтеннейшая, – как-то слишком уж сладко распелся Юрий Георгиевич, – я всего лишь хочу с вами побеседовать! Так сказать, по-дружески обсудить некоторые вопросы…
Пока он поливал этой патокой, один из санитаров незаметно сделал шаг вперед, а другой – влево, как бы охватывая объект по дуге. И опытный Сергеич изменил позицию. Хоть у меня опыта немного, я просек это, понял и то, что Юргер вплетает в речь слова, служащие для бригады условными знаками…
Каким-то животным чутьем угадала это и больная. Она оборвала смех, лицо стало совсем как маска из мистерии.
– Силой решили взять? Не выйдет!..
– Давай! – вдруг рявкнул шеф.
Я глазом не успел моргнуть, как сумасшедшую скрючили в дугу. Двое мгновенно заломили ее руки ввысь, она люто взревела, но у одного уже мелькнул в руке шприц…
– Держите! – завопил Юргер так, что старшую сестру как ветром сдуло, а за стеной кого-то могла хватить кондрашка. – Помогите, чего стали!..
Мы с Сергеичем кинулись на подмогу – прав был многомудрый эскулап, вся наша рать пошла в дело. В суматохе мы малость мешали друг другу, но все же, будь на одного меньше, кто знает, чем бы это кончилось. Больная билась с адской силой, вроде бы невозможной в женском теле, – я представить не мог, что человек может рваться так, как молния, бьющая не с неба, а из земли.
Время слиплось в страшном напряжении. Я едва мог удержать двумя руками одну правую рвущейся в припадке женщины, рядом со мной с багровым перекошенным лицом силился в схватке санитар, другой пытался попасть иглой в вену на левой руке: с той стороны сражались трое.
– Держим… держим… – сквозь зубы стонал Юргер. – Давай… Ну!
Второму санитару удалось, наконец, попасть иглой, ввести препарат, но с полминуты всем еще пришлось изнемогать в схватке; в какой-то миг почудилось: ну, труба, не удержать… Как все-таки смогли – один Бог ведает, а меня не спрашивайте, не скажу.
Смогли. Я ощутил, что живой динамит вдруг чуть ослаб. Чуть – но ослабел.
– Вот оно, вот, вот, вот!.. – радостно зашептал наш главный. – Еще немного, держим!..
Силы стремительно ушли из тела, оно обмякло, обвисло, сунулось головой в пол, едва успели подхватить.
– Ф-фу… – отдыхнулся Юрий Георгиевич. – А носилки-то… не брали?..
– Так… донесем, – тоже тяжело дыша, пропыхтел первый санитар. – Второй этаж, недалеко…
– Тащите, – распорядился старшой. – Зафиксируйте там понадежнее.
Унесли. Юрий Георгиевич занялся сестрой. Та дрожала, всхлипывала, но он сумел ее успокоить, разговорить, наобещать, что все будет хорошо… при этом избегал слов «выздоровеет», «вернется к нормальной жизни», петлял, кружил сложными терминами, и я, конечно, понимал, что эти кружева не ради прихоти: прогноз неблагоприятный, а «хорошо» для сестры будет не так, как она ожидает.
Тем не менее, женщина прониклась, даже заулыбалась, Юрий Георгиевич охотно поддакнул ей, вновь сделался дружески-приветливым, ну, в этом он был ас.
Он заполнил необходимые бумаги и под конец как будто спохватился:
– Да, а эти ее записи… они же у вас?
Сестра вздохнула:
– Не у меня, но знаю где. Нужны?
– Да что вы! Это же важнейший источник информации! Нужны непременно, давайте.
Она вышла в другую комнату, пошуршала, вернулась с тетрадками. Память, видно, крепко прижала ее в эту минуту, лицо задрожало, перекосилось, она всхлипнула:
– Скажите, доктор… Она… она…
И не закончила. Слова расплавились в рыданиях.
Юрий Георгиевич встал, взял тетради. Я тоже вскочил.
– Не буду вас попусту обнадеживать, – сказал он вежливо, но плотно. – Вообще пока воздержусь от прогнозов. Одно могу сказать: для вас худшее позади. Такого ужаса больше не будет.
Женщина с трудом сглотнула, ладонью стерла слезы с левой щеки, почему-то забыв о правой. Там слезинки искрились в свете люстры.
– Я… – она мучительно удержала новый приступ плача, – я готова на все… хоть ужас, хоть что… лишь бы… лишь бы она…
Не удержала. Разрыдалась, я своим небольшим опытом угадал, что сейчас будет истерика, приготовился к утешениям – но Юрий Георгиевич большим опытом решил иначе:
– Вы простите, но нам пора. Успокойтесь. Лучше всего сейчас выпейте валерьянки и постарайтесь уснуть. Всего хорошего! Пошли, – подтолкнул он меня.
На лестнице объяснил причины такой сухости:
– Мы ее сейчас только бередить впустую будем. Ей надо одной побыть. Уж я-то знаю… Да, а эти опусы – тебе. Ты ведь отдежурил нынче?
– Да.
Мы вышли в вечерний двор. Сумерки подтапливали его снизу – стволы тополей и решетчатые снаряды детской площадки выступали из лилово-серого тумана. Пахло переходом из лета в осень – не смогу описать этот запах, но не спутаю ни с чем.
– Стало быть, завтра законный отдых имеешь, – Юрий Георгиевич огляделся. – Никак осень уже? Н-да. Вот эдак жизнь летит, черт, чем дальше, тем быстрее, а куда?.. Нет ответа. Ну-с, коллега, завтра трудишься надомно, прочтешь эти… записки сумасшедшей. А послезавтра утром жду тебя с ними и твоими соображениями. Выполнять!
– Есть, – подыграл я, беря тетрадки.
Прежде чем сесть в машину, мы заглянули в лечебное отделение. Больную спеленали, привязали, она лежала мумией, глаза закрыты. Но отчего-то не казалась спящей; казалось, она строго вслушивается в неведомый нам мир, не только слыша, но и видя то, что человеку, может, лучше и не знать.
Меня пробрало ознобом, я поспешил отвести взгляд.
– Впечатляет, коллега? – негромко спросил Юрий Георгиевич. – Ну, таков наш жребий, правнуков Гиппократа… Ладно, едем! Сергеич, жарь аллюром, все же хочется дома не в полночь быть. Ну, а ты понял? – послезавтра ровно в десять ноль-ноль у меня.
* * *
Послезавтра в 09:58 я постучал в дверь кабинета:
– Можно, Юрий Георгиевич?..
Он вскинул глаза на часы:
– Спешим?.. Ладно, грех невелик. Входи, теперь присаживайся.
Я сел. Секундная пауза. Шеф взглянул на меня, странновато прищурился:
– Ну-с? Есть что сказать?
– Боюсь, что да.
Разумеется, я так заявил нарочно, проверить, какова будет реакция. Можно сказать, что никакой не было.
– А ты не бойся, – спокойно сказал заведующий. – Излагай, слушаю.
– Время у вас есть?
– Найду. Только точно, кратко, по сути. Без бодяги.
– Постараюсь.
Легко сказать – постараюсь. Мне и внешнее спокойствие не просто давалось после вчерашнего.
Взявшись вчера за тетради, я был настроен снисходительно. Ну чего там может написать чокнутая тетка?.. Однако первые же несколько строчек заставили меня подтянуться как морально, так и физически: я выпрямился, сел ровно, а до этого развалился небрежно на диване. Затем и вовсе перебрался за стол, тщательно расправил первую тетрадь, прочие сложил аккуратной стопкой: как-то само собой так вышло. А затем сама собой вылупилась и стала расти мысль, которой я противился как профессионал, как врач-материалист, приученный думать, что человек есть машина: работающая, требующая энергии, время от времени подлежащая починке – и в итоге отправляющаяся на свалку.
Теперь мне все представилось в другом свете. Я как-то пропустил мимо ушей вчерашние слова начальника о том, что сестра больной была потрясена тем, как было написано это, – такое невозможно придумать, говорила она. Я прочел…
Слово «прочел» здесь многомерно. Читать пришлось в несколько заходов. Сперва меня просто захватило, я глотал текст как детективную повесть с запутанным сюжетом – вернее, сюжета вовсе не было, но не оторваться, черт возьми. Истории, написанные совершенно разными почерками, с разными психологическими выкрутасами, от имени и женщин, и мужчин – ничего общего, ну просто ничего!
Я перевел дух, заварил кофе покрепче, глотнул с чувством, вкусом, расстановкой. Поставил чашечку рядом с собой, взял карандаш, пошел по строчкам повторно, по-рабочему.
На этот раз я уловил в этих историях маленькие, не замеченные прежде общие черточки. Постарался выловить и подчеркнуть их все – может, в чем-то переборщил, увидел то, чего на самом деле нет, но общее в непохожих рассказах, бесспорно, было.
Второе прочтение отняло времени гораздо больше, чем первое. В ясном свете сентябрьского дня начал мало-помалу веять вечер. Я с полчаса, наверное, сидел, оцепенев, – вот тут-то и проклюнулась, и стала упорно расти крамольная мысль.
Не скажу, что я прямо-таки гнал ее, как прокаженную, но противился ей, это точно. Пытался искать контраргументы. А она спокойно, мягко, но бесповоротно окутывала меня… и когда я вновь заварил кофе, сел за стол, включил лампу и в третий раз взялся за чтение – я уже был во власти четко сформированной идеи.
Смотрел знакомые страницы через ее призму, предполагая, что наша больная каким-то телепатическим образом вступала в контакт с себе подобными, все они были своего рода сиамскими близнецами, сросшимися не физически, а психически… И теперь то, что я читал, укладывалось в эту концепцию как под заказ. Я-то раньше пребывал в святой уверенности, что подселенные сущности – галлюцинации, эфемерные картинки, а оно выходит так, что это абсолютно реальные люди, чей мозг работает иначе, нежели у большинства. Они создают как бы вторую реальность, живут в ней, общаются друг с другом, находясь на разных континентах и островах… Да, это, должно быть, огромная нагрузка для психики, через которую прокачиваются колоссальные объемы информации, где тонко, там и рвется: иные из этих людей психически взрываются, как перегретый котел, а может, бывает и так, что кого-то внезапно накрывает, он не в силах справиться с этим даром, и это выглядит как острый психоз… А в целом я, похоже, наткнулся на скрытый от науки мир, ждущий своего Колумба…
Это поразило меня? Не то слово.
Я еще жахнул кофе и не мог уснуть, обалдело мотался по квартире. В ней было тесно, оделся, выскочил на улицу, в ночь, в ветреную прохладу, бродил, не чуя времени. Часа, наверно, полтора. Остыл, вернулся в берега, ну и пока носило меня в рваном полусвете фонарей и окон нашего квартала, под шелестом листвы – продумал завтрашнюю речь, построил, закрепил в памяти.
Держась плана, я и докладывал сейчас Юрию Георгиевичу, но все же под конец разволновался, смял конструкцию текста, плеснул словами про Колумба и неизведанные миры, еще какой-то чушью прорвало – самому досадно стало, но уж как вышло, так вышло. Я почувствовал, что раскраснелся, запылали щеки… внутренне набычился, приготовившись к начальственной иронии и даже сарказму.
Однако Юрий Георгиевич и не подумал ухмыляться и тому подобное. Он выслушал меня вроде бы совершенно бесстрастно, хотя по некоторым крохотным черточкам я угадал, что где-то его зацепил. И когда я закончил, он помолчал секунд пять.
– Стало быть, неизведанные страны, – таковы были его первые слова. – Терра, стало быть, инкогнита… Ну, а теперь меня послушай.
В отличие от меня, он не горячился. Говорил кратко, жестко, сухо, начисто отбросив всякое словесное щегольство: о том, что и он столкнулся с похожим случаем много лет назад – только там был мужчина. Тоже синдром мультиплетности, и тоже поразившая молодого врача достоверность рассказов о совмещенных личностях. Пациент, ничем не примечательный немолодой служащий, горячился, фонтанировал типичной бредовой симптоматикой, впадал в неистовство от того, что врачи, слышавшие на своем веку сотни подобных рассказов, равнодушно повторяют: «…вы успокойтесь, мы вам поможем… не волнуйтесь… все пройдет, главное, выполняйте наши предписания…» И лишь один неопытный зеленый доктор вдруг понял, что издерганный, ожесточенный и явно больной человек вовсе не желает «выздоравливать», так как это означало бы утрату им способности воспринимать захватывающие феерии, порожденные неведомой силой, о сути которой мужчина не знал, да и знать не хотел – не до того, он весь был в вихрях судеб, чьи переплеты, перехлесты, развороты куда круче любого романа. Он утверждал, что видит и слышит улицы городов, где сроду не был, заходит в дома, в двери – ну а за каждой дверью любой городской квартиры кипят такие страсти, что Шекспир на том свете перевертывается от зависти. В какие небеса и бездны бросают людей ангелы и бесы, незримо обитающие в них? Что может выкинуть человек, опаляемый темным пламенем всемирных подземелий?.. Ну то-то и оно. Вчерашний студент сумел прочувствовать это ярче, сильнее, чем старшие коллеги, – и решил подойти к теме как ученый, исследователь.
Добиться доверия пациента было нелегко: житейские невзгоды заставили того морально ощетиниться. Но для начинающего психиатра это оказалось хорошей школой, он смог проявить терпение, настойчивость, тонкий подход – и это не сразу, но сработало. Он заметил, когда собеседник начал оттаивать… ну а дальнейшее было делом техники. Между врачом и больным начались откровенные разговоры.
Тут Юрий Георгиевич позволил себе усмехнуться над собой. Верней, над тем наивным энтузиастом тридцатилетней давности, каким он был.
– Вот сейчас тебя слушал и, черт его знает, как в зеркало времени смотрел, что ли. Мы с ним… с тем персонажем много общались. Очень много. Он не дурак был, хоть и псих. Ну, я думаю, ты уже понял, чем нормальный человек отличается от сумасшедшего: тем, что умеет держать свое сумасшествие под контролем. А умный или глупый, это второстепенно. Так вот, он умный был. И говорить умел. Формулировать. Имел дар слова. И чем больше рассказывал, тем больше меня оторопь брала. Понимаешь, почему?
Я кивнул. Что ж не понять! Слова неглупого, владевшего слогом пациента обладали реальной психологической массой – как снаряды, взрывали, переворачивали мысли врача, превращая их в совершенно иной рельеф… Знакомо!
Завотделением с силой провел ладонью по лицу сверху вниз, как бы стирая то, что нанесли годы, – устало и невесело, зная, что не сотрешь.
– Вот так-то, – молвил он. – Я ведь тоже тогда вздумал всю нашу науку переворотить. Революцию в ней устроить. Мне вот ведь какая идея пришла: все мы, все люди на Земле, соединены в одну огромную суперличность, психический космос, так сказать. Причем не только в настоящем, но и, может быть, в прошлом и в будущем… да-с, именно так. Только этого не знаем. Ну, а я узнал! Юное светило психиатрии… Э, что там говорить! Ну и полез со своим великим открытием на трибуну. На конференции одной.
– И что?
– Да то, что получил по шапке так, что на всю жизнь запомнил. До сих пор та шапка держится, не снимаю. И не лезу в гении. Понял?
– Н-ну, – неуверенно проговорил я, – тогда ведь времена-то другие были?..
– Времена другие, а правила все те же. Мне же не в парткоме, не в КГБ по башке настучали. Свои же братья-доктора, адепты материалистического мировоззрения. Усвоил?
– Пытаюсь, – хмуро ответил я. – А… этот пациент, что с ним стало?
Юрий Георгиевич высоко поднял брови, подержал пару секунд, вернул на место.
– Я и по сей день считаю, что моя методика дала результат. Он успокоился, стал сдержаннее. Успех налицо, все признали. Был выписан с улучшением. Условились, что будем держать связь, общаться. Но… – шеф вновь сыграл бровями, но при этом неясно насупился, опустил взгляд.
И, глядя в стол, заговорил иным тоном, отрывисто и глухо:
– Тут конференция та самая случилась, чтоб ей пусто было. После нее меня с полгода полоскали: что, мол, самый умный? И такой, и сякой… С работы чуть не выперли. Ну да ладно, пережил, пролетело время. Наконец решил проведать. Звоню. А мне в ответ: пропал. Нет его.
– Как пропал? – обалдел я.
– А черт его знает. До сих пор не знаю.
То, что услышал Юрий Георгиевич, было похоже на избитый детективный сюжет: больной, на самом деле ставший вести размеренный образ жизни, однажды заявил, что пойдет прогуляться, пошел… и не вернулся. Родня, естественно, спустя какое-то время забила тревогу, бросилась искать, заявила в милицию – все бесполезно. Как в воду канул.
– И по сей день не нашли. Вроде бы формально объявлен умершим, но точно не знаю.
Сказав это, он уставился на меня так, словно сказал не все – а что не все, мол, догадайся сам. И я не то чтобы так уж догадался, но скверное предчувствие затомило меня…
– Гм! А наша вчерашняя пациентка?..
– Вот именно, – тяжело ухмыльнулся шеф.
– То есть?
– А то и есть, что вчера ее удар хватил.
Здесь и я ощутил нечто вроде удара, но справился.
– Инсульт?
– Да вот даже не знаю, что сказать. Томография показала, что враз отказали несколько структур мозга. Честно говоря, никогда такого не видел. Вот будто, скажи, перегорел он, мозг. Теперь она полуживая в прямом смысле слова, не жизнь у нее, а полжизни. Одна вторая, – он пальцем чиркнул в воздухе косую черту. – Вот тебе и плата за космос… Ну да ладно, об этом не здесь и не сейчас. А что касается тетрадок этих, то хранить в сухом темном месте. Прохладном. Намек понял?
– Более чем. Спрятать и не доставать.
– Точно так. Будем считать, что до поры до времени. Это приказ. Свободен!
Я вышел оглушенный. Слишком много обрушилось на меня за последние сутки. Надо было подумать.
Но мне, естественно, такой роскоши не дали. Не успел я вернуться в ординаторскую, как вбежал санитар:
– Евгений Андреич! Срочно!
– Что там?
– Обострение. Тот алкаш с белкой… простите, делириум тременс… взбесился вдруг ни с того ни с сего…
– Ни с того ни с сего и прыщ не вскочит, – буркнул я. – Всё, пошли!..
Автор: Всеволод Глуховцев
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.