Она уходила из конторы последней. Вахтерша баба Паня спросила на выходе:
— Чаю хочешь, Валюха?
— Налей,— согласилась она.
В заварку баба Паня добавляла разных травок и капала казенного спирту.
— Оно и то: куда тебе торопиться? Ребятенка нет, мужа нет... А хахаль-то у тебя есть?
— Нету,— ответила Валюха.
— Почто так? Баба ты видная, с образованием. Отдельную квартирку имеешь.
Она не ответила. Бездумно пила запашистый обжигающий чай.
— Оно, конечно, хахаль — не муж,— продолжала вахтерша.— А ежели хахаль путейный, то и краше мужа бывает. Только откуда ноне путейные? Тоже перестроились, собаки этакие! Ноне ему пол-литру ставь, без пол-литры не заманишь... А она, пол-литра-то, кусается. То отрезвиловка, то тыщи плати!
«А у меня дома и коньяк, и водка,— подумала она.— Еще с талонных времен. Только пить некому». А вслух сказала:
— Не надо мне, баба Паня, хахалей. Одной легче.
— Куда как! — возразила та.— Здоровой-то бабе легче?
«Все-то знает, старая. А где его взять, мужика? К первому встречному не подойдешь: пошли со мной. На работе же — бабье царство».
— Я молодая была, не терялась, Валюха. И свой, завалящий был, и начальник сплава, я у него кладовщицей работала, счастливил. А один дурной сплавник и снасильничал. Порвал, дурак, трусы. Я ему кричу, чтобы он поаккуратнее. Куды там! Сопит, как буйвол, и лезет. А уж старался: против него оба моих — никудышки. Потом встал, штаны застегивает и говорит: «Чего разлеглась, Хризантема? Простынешь — не прогрелась еще земля!» Заботливый оказался.
— А что потом? — спросила Валюха.
— Велела ему: приходи завтра на это же место! Все лето и бегала к нему. Напеку блинов, пол-литру самодуровки прихвачу — и в лесок.
— Не встречались больше?
— Когда уезжал, навяливалась ему. Возьми, говорю, с собой, верной сучонкой буду. Отказался. Своя у него дома была, да ребятишек трое... А я бы пошла за ним. Шибко мужчинистый был. Бабье счастье, Валюха, только через это и познается.
— Спасибо за чай, баба Паня,— поднялась Валюха.— Пойду...
Путь до дома был всего один короткий квартал. Лучше бы она жила подальше, чтобы забыть про одиночье в уличном многолюдье. Стенки однокомнатной квартиры давили пустой чистотой. Когда-то в ней пахло мужским духом, но он давно повыветрился. Если б вернуть то время, все бы сложилось по-другому. Пускай бы он разбрасывал окурки, пускай бы его дочь приходила хоть каждый день. И друзей бы пусть водил. Она сама бы сидела с ними за столом, а выпроводив и перемыв посуду, подлезала бы к нему, миловала бы, откинув напрочь одеяло. И детей бы нарожала, не откладывая на потом. Но ушел глупый, с одним старым портфелем, потихоньку ушел. Только записку оставил: «Мы с тобой разномышленники». Слово-то какое придумал: разномышленники! Позже, когда ночи для нее стали долгими и душными, она сделала вдруг открытие, а ведь он был прав. Но, Господи, как поздно дошло! И оттого, что вернуть ничего нельзя, оскорбилась чуть не до истерики: мужик же! Мог бы и побить в крайнем случае, а не убегать...
Дом был уже близко. Она хотела оттянуть встречу с опостылевшими родными стенами, свернула на боковую улицу. С нее через парк тоже можно было выйти к дому. Шла неторопливо. Лениво вспоминала разговор с бабой Паней. Мысль ее задержалась на лесосплавщике-насильнике. Это ужасно, подумала, когда насилуют. И тут же голос бабы Пани произнес, будто въяве: «Заботливый оказался». Как он ей там сказал? «Чего разлеглась, Хризантема?..»
Отцвели хризантемы...
Липкие сумерки облизывали город, оседали на деревья и кусты за железной парковой оградой. Оттуда доносилась музыка, созывая бесштанных девчонок на дискотеку. Играли что-то современное, безмотивное, а ей слышалось: «Отцвели уж давно хризантемы в саду...»
«Почему мужчина насилует женщину? — думала.— Почему?.. Может, потому, что одинок и уже невмоготу? А как договориться — не знает, не уверен, что может понравиться женщине... Я вот тоже не уверена. Тоже не знаю — как, и не знаю — с кем».
Она прошла в боковую парковую калитку, отвернула от асфальтовой дорожки, побрела тропкой.
...Три года назад появился в их конторе новый наладчик — Толя-разведенец. Взбудоражил весь незамужний женский батальон. А глаз положил на нее, она это ощутила кожей. Оглядывал, будто раздевал. Говорил с ней, ровно бы шептал на ухо ласковые непристойности. В столовке садился за один стол с ней. И однажды спросил:
— Ты как в смысле секса?
— В каком смысле? — ей показалось, что ослышалась.
— Ты одна, и я один. Как там грузин поет? «Вот и встретились два одиночества...» Встретились и прямо у дороги устроили секс.
— Однако вы нахал!
— А как же! — довольно согласился тот.— Так я зайду за тобой после сигнала.
— После чего?
— Сигнала переходить к семейной и личной жизни, кардан ей в радиатор!
— Кардан?
— Поговорка у меня такая.
До конца рабочего дня она издергалась до почесухи. Без пяти пять он появился в дверях их заполненного столами и женщинами кабинета, щелкнул пальцами, привлекая внимание.
— Мой массовый поцелуй! — объявил, обежав бабенок взглядом. И ей персонально: — Жду внизу, Валюха.
И она вдруг успокоилась: «Все зависит от меня». Несуетливо и молча собралась под хиханьки товарок и сделала шаг навстречу личной жизни.
Толя ждал ее у столика бабы Пани. Был в распахнутом полушубке, при галстуке и без шапки. Спросил:
— К тебе пойдем? Или сперва в кафушку?
Она тысячу лет не была ни в кафе, ни в ресторане. С той самой поры, как ушел разномышленник. И все же поколебалась по причине своего ненарядного свитера. Но махнула на такую мелочь рукой.
Музыки и шампанского в кафе не оказалось. Это сейчас на каждом углу — море разливанное. А тогда антиалкогольная кампания вымела из питейных заведений все спиртное.
Толя-разведенец усадил ее за грязный столик. Принес на подносе два винегрета, две подозрительно синюшных рыбы с перловкой и четыре компота. Достал из кармана газетку, протер стол. Выпил махом стакан компота, другой протянул ей.
— Тару освободить надо.
Она отказалась, и он выплеснул компот в кадушку с засохшим фикусом. Придвинул свой стул поближе к ней, уселся по-хозяйски. Достал из нагрудного кармана плоскую металлическую фляжку.
— Лаборантка Надька отоварила.
Наплескал из фляжки в освободившиеся стаканы.
— Тебе разбавить? — спросил.
Она, помедлив, кивнула, понимая, что должна пройти и через это. Хотя и не представляла, как станет глотать спирт. Он долил в ее стакан компота и со значением произнес:
— Ну, за любовь у дороги и везде! — сглотнул и не поморщился.
— Не могу,— жалобно сказала она.
— А ты — символически. Чтобы тормоза не клинило.
Она отхлебнула. И отхлебывала еще несколько раз. И с аппетитом съела винегрет и перловку, только синюю рыбу не тронула.
Тормоза действительно ослабли.
Толя произносил тосты с намеками. Рассказал анекдот, как Горбачев с Раисой ходили в баню. Она смеялась не столько из-за анекдота, сколько из-за того, что он явно ею любовался.
Тогда была зима и темнело рано. Они возвращались из кафе по мягкому, испятнанному фонарными светляками снегу. Она очень хотела, чтобы он ее поцеловал. Но Толя-разведенец рассказал о том, что бывшая его жена — лярва, кардан ей в радиатор! — спуталась с офицером, пока он на Севере зарабатывал на квартиру.
— Это мой подъезд,— сказала она.
— Нормалек,— прервал он свой рассказ.
— До завтра? — неуверенно и вопросительно произнесла она.
— Как это «до завтра»? Баба Паня сказала, что ты одиночка.
— У меня не убрано.
— Начхать! Мы даже света включать не будем.
— Нельзя же так, сразу!
— Не по-нял — раздельно проговорил он.
— Ах, Анатолий! Вы, наверное, меня не за ту приняли,— зачастила она, с ужасом чувствуя, что краснеет.— Женщина по-другому устроена...
— Говорил тебе: выпей еще! Вот тормоза и клинит.
Она заметалась: «Впустить? Плюнуть на все условности?.. Но ведь не придет больше, интерес потеряет!»
— В другой раз, ладно? — она искательно дотронулась до его рукава.
— Другого раза не будет! — отчеканил он. И, уже уходя обернулся: — Вот и ходи теперь не е...а!
Матерное слово слетело с его губ естественно, в нем была голая физиология и ничего боле. Потому его прощальная фраза врезалась в память как откровение мужской философии, понять и поколебать которую женщина не в силах...
Приголубила его Надька-лаборантка. Через полгода они расписались. Еще через пять месяцев Надька ушла в декретный. А она, Валюха-горюха, осталась со своими принципами и с открытой форточкой, через которую в ее четырехстенную коробку залетали летом с ближнего балкона шорохи и стоны: там соседский сын спал со своей юной женой…
Музыка с дискотеки стала звучать громче. В нее уже не вписывался старинный романс. Она вызывала раздражение и желание избавиться и от нее, и от облика Толи-разведенца, который так и маячил перед глазами. Даже бабы Панин сплавщик имел Толино лицо и говорил его голосом: «Чего разлеглась, Хризантема?» Мысли роились одна другой дурнее: «Если бы сейчас из кустов выскочил насильник, стала бы ты звать на помощь?»
Женщина не захотела ответить себе, только ускорила шаг. Чтобы сократить путь, пошла напрямую, по траве, отодвигая встречные ветки локтем.
— Ложись! — вдруг услышала она приказной мужской голос и не поверила тому.— Ложись, кому говорю!
Она мысленно ахнула, растерянно закрутила головой.
—Ложись!
Оглядела сумеречную землю, торопливо шагнула под самый куст, где трава была погуще. Села, опрокинулась на спину. Мелькнула мысль, что колготки у нее новые: «Порвет, гад, в порыве...» Чуть приподнялась, приспустила их. А тот явно не торопился.
Кусты зашуршали не с той стороны, откуда ожидала. Она закрыла глаза. Слышала, как кто-то остановился возле нее и будто опустился на колени. Она даже ощутила его дыхание. Наконец что-то холодное коснулось ее щеки.
Она приоткрыла один глаз и прямо у лица увидела бульдожью морду.
— А-а-а-й! — вырвалось у нее.
— Вам плохо, гражданочка?
Из сумерек возник рослый мужчина в спортивном костюме.
— Вам плохо? — повторил.
Она воровато и неуклюже подтянула колготки, села, оправила платье. Произнесла жалобно:
— Кто-то крикнул из кустов: «Ложись!» Я испугалась.
— Извините! Это я собаку тренировал.
Она подобрала сумочку, встала. Отряхнулась. Растерянно огляделась, соображая, куда идти.
— Тропинка тут рядом,— сказал хозяин собаки. Он был мордатым, чернокудрым, мужчинистым был, как сказала бы баба Паня.
— Знаю,— ответила она.
— Может, вас проводить до выхода из парка?
— Не надо... до выхода.
Сделала несколько шагов, остановилась, оглянулась. Мужчинистый ненасильник стоял столбом.
— Вы лучше не собаку тренируйте, а жену! — в сердцах крикнула она.— Кардан ей в радиатор!
Автор: Юрий Теплов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.