Примечателен фильм Муратовой тем, что, говоря о нём, мы станем говорить не столько о фильме, о его содержании, о стилистике (хотя её аспект достаточно важен), сколько о рассказе как принципе, благодаря которому люди вовлекаются не в коммуникацию, а в Событие, когда в независимости от навыков понимания, заключённых в каком-либо индивиде, само Понимание прокладывает в душе путь, принадлежащий не повседневности, а тому, что в ней одновременно скрыто и открыто глазу, что замыкает обыденность и вылавливает из неё смысл, неустранимое чувство настоящего. Муратова, как бы это странно не звучало, не хватает звёзд с неба – вот вполне обычная история о взрослении, о трудном выборе, о том, что жизнь, как она дана в виде повторяющихся ситуаций не даст человеку ответов на те вопросы, которые обнажают интенсивности его существования, его «неместность» в той среде, где ему суждено было оказаться. Долгие проводы – кадры, написанные аккуратным, выверенным почерком, делают эти проводы бесконечными, не сказать затянувшимися. Овета не будет, всё кроется в человеке, в его безоглядной решимости совершить шаг, не продлевать область, в пределах которой человек ещё вполне осознаёт, что он есть, а пойти на риск и выйти на территорию Другого. Муратова не заканчивается историю (историю из жизни, историю самой жизни, неизменных и непрекращающихся повторений) – она заканчивает конструкцию.
Весь фильм мистичен, его материя (то, к чему невозможно прийти даже путём самого тщательного анализа) соткана из тумана, из чистого сияния, и именно оно первым трогает зрителя, за мгновение до идентификации кадра, определения персонажей, их действий и проч. Трудно сказать, что запомнилось из ленты, поскольку сама память отказывается отступать от этой загадочной мглы, от ритуального мрака, в котором не видятся образы, а слышатся голоса. К примеру, возьмём сцену разговора Саши и девушки на берегу моря. Рука девушки гладит холку сидящей у шезлонга собаки. Сцена преимущественно построена с применением крупных планов; камера не следит за героями, она отходит от синтаксиса, от самой этой незаурядной истории, и словно бы парит – в фокусном расстоянии предметы теряют свою плотность, жесты источаются. Мы слышим голос девушки, мы видим, как пространство отказывается от своих координат, поднимается над землёй, ещё немного, и различиям придёт конец, останутся лишь свет и звук, единственные константы мира, которые также сольются в едином сгустке воздуха или порыве ветра. Это ритуал – когда жрец произносит сакральные слова, повторяет их вновь и вновь, и речь, снимая денотации, вверяется мелодии, неразличимому бредовому шёпоту. Это другое качество бытия. Фильм Муратовой – это постоянное присутствие другого качества. Она не прибегает к помощи слов, к ритуалу – лишь с помощью изображения, с помощью пространства, которое благодаря своему растяжению готово поглотить любой звук, режиссёр создаёт произведение.
Трудно не обратить внимание на кадр с мишенью, стоящей на берегу моря. Вряд ли его можно сопоставить с визуальным строем фильма, с его нарративной структурой, вряд ли его можно туда обоснованно вклинить, учитывая наличия предпосылок. И в отличие от магической игры камеры данный кадр излишне сдержан, он выточен из камня. Громоздкий, ужасающий, он будто бросает вызов отпереть его, взглянуть на тайну. Сам этот кадр и есть тайна, но факт, что кадр обособлен, требует от нас не разрешения тайны, а редукции нашего взгляда, приближение почти к чистому созерцанию, соприродного той пустоте, из которой и создаются произведения искусства. Произведение – это одновременно и собственный номос, в рамках которого данное произведение должно быть читаемым, и глубочайший призыв к нашей воле просто видеть – не концепты и вещи, а шумы и звуки.
Проектор в тёмной комнате; луч падает на створки парадной двери; человек, входящий в комнату, становится незаконным элементом фотографии, он выбивается из её светового строя своей фактурностью, некоей телесной агрессией, непреодолимым препятствием и вечным преломлением лучей – субъект неспособен посмотреть на себя, излучиться. Камера следит за дверьми, за их формой и поверхностью, пока на них танцуют лица и пейзажи; невидимость и невесомость проекции отнимает у дерева материальность, но не присваивает себе, а рассеивает в загадочном облаке впечатления, первичного восприятия. Фильм Муратовой – это эманация фактуры, дым от сигарет и отражения без референта – игра зеркал с самими собой. Муратова не объясняет, не выверяет сюжет, а рассказывает – лёгкость произнесённого слова утверждает именно произнесение, именно звук, обходящий детерминации смысла и правление контекста. «Долгие проводы» - обыкновенная история из тысячи таких же историй, возведённая в ранг частного откровения, которая обременяет и слушателя, и рассказчика неизбывной уникальностью, необратимостью и незамещаемостью. Юноша, оставшись наедине с собой в комнате, декламирует стихи, ведомый только рифмой, идущий вдоль созвучия, вдоль невесомого – не также поступает и режиссёр, вытягивая из изображения звук?
***
Поделитесь в комментариях, как Вам фильм:) Интересно узнать Ваше мнение)
Подписывайтесь, ставьте лайки:)
Также заходите на наш канал на ютубе, там много интересного!