Ночью пришёл отец. Такую взбучку от него, за свои провинности, я не получал никогда раньше.
- Вы чего это делаете?! Надо же было додуматься коменданта выкрасть! И куда ты его хотел везти?
- К вам.
- Да вас бы десть раз по дороге догнали!
- Он дочек Волюка…
- Знаю, сын, всё знаю. Припомним им!
- А Терёхин что в селе делает, если я тут присматриваю?
- За тобой наблюдает, чтобы не натворил чего, да видно глаз у него не хватило. Вовремя он вас встретил. Кто ещё про коменданта знает?
- Тамара.
- Это Серебрякова которая?
Я кивнул.
- Всё! Ничего не предпринимать, только смотреть. И Кириллу об этом скажи. Борька куда делся?
- На ферме он. В канаве лежит.
- Ты?!
- Да. Его Кирилл привёл, но я ему не поверил. Врал он всё! Выдать мог.
- Что же война делает?!
Отец прижал мою голову к своей груди.
- За храбрость хвалю, за глупость накажу! Я тут еды принёс, спрячь, - сменив тон, сказал отец.
- Я у Серебряковых ем. Две солёные курицы им унёс, мама Тамары их вымачивает.
- Нравиться она тебе?
- Кто? Мама Тамары?
- Дурень! Тамара, - отец улыбнулся.
- Нравиться. В школе на неё даже не смотрел, а сейчас…
- Вот и ходи в гости, а дорогой гляди, что в селе твориться. Мне идти надо.
Весной, в апреле это было, немцы пригнали в село наших пленных бойцов. Все думали, гадали для чего, а всё было просто. Из добротных домов выгоняли хозяев, а дома разбирали. Куда пойдут люди немцев не интересовало. Выгнали и меня. Со слезами на глазах я смотрел, как рушат мой дом. Брёвна и доски укладывали в грузовики, они выезжали из села целыми колоннами.
Теплело. Весеннее солнце делало своё дело, дорога превратилась в одну большую лужу. Грузовики часто застревали, немцы собирали селян, чтобы их вытащить. Вот тогда и встал вопрос: «Куда делись совхозные тракторы?». Полицаи свой хлеб не зря ели. Нашли тех, кто сказал, что технику утопили в реке, и даже указали место. Пригнали два танка, полдня пытались вытащить один трактор, но только троса порвали. Река своё не отдала, заилилось всё.
Через неделю после начала работ по разбору домов, сбежали двенадцать пленных. Новый немецкий комендант сказал, что всех, кто спрячет беглецов, ждёт смерть. На третий день шестерых пленных поймали. Их повесили напротив сельсовета, рядом с расстрелянным памятником Ленину.
В июне новая напасть! В селе остановились немцы. Снова были выселения из домов, ведь немецким солдатам надо было где-то жить! Предпочтение они отдавали тем домам, где были деревянные полы, а таких было мало. Выселенцы, кто мог, копали землянки, кто-то приютился у родни. Я в то время жил у тётки, но её дом отобрали в первый же день. Она, я и её четверо детей оказались на улице. По моему предложению, мы утеплили погреб, оборудовали жилище там. Натаскали оставшиеся от разобранных домов доски, укрепили стены. Солому с крыш тех же домов постелили толстым слоем на пол. Сосед тёти отдал ей железную печку, она во многих местах прогорела, дымила нещадно, но тепло давала.
Через месяц я снова отчудил. Те немцы, что стояли в селе, ушли, пришли другие, это были артиллеристы. Возвращаясь от Тамары, с которой мы всё-таки сдружились, я заметил на лафете одной из пушек железный ящик. Часовых рядом не было. Прикинув на глаз, что смогу его унести, я взвалил ношу на спину. Вес оказался приличный, я даже удивился, но эта вещь в хозяйстве была очень необходима. В землянке нас одолевали мыши. Они съедали всё, буквально всё. «Сюда им не забраться», - решил я. Кряхтя, я занёс ящик в сарай. После нескольких попыток, мне удалось его открыть. В нём лежали гранаты с длинными деревянными ручками, я видел такие у немецких солдат. Найдя старый мешок, я сложил в него свою добычу, а ящик принёс в погреб. Тётка, увидев немецкую свастику, накричала на меня. Велела унести это добро куда подальше. Делать нечего, я утопил ящик в большой луже. Позже я передал гранаты Терёхину, тот осмотрев их, сказал, что они дымовые и толку от них мало.
В начале сентября 1942 года немцы стали собирать молодёжь для отправки в Германию. Как это было в других населённых пунктах, я не знаю, у нас в селе к этому вопросу подошли с хитростью. Утром селяне увидели объявления, они были развешаны на всех улицах, даже на давно закрытом магазине. В них говорилось, что все дети от семи до шестнадцати лет должны встать на учёт в сельской комендатуре. Семьям, где много таких детей, обещался продпаёк. Всех пришедших осматривал врач, кто «встал на учёт», домой не вернулись. Через два дня по селу прошлись немцы и полицаи, они обыскивали дома, ища детей. Женский и детский плач был слышен со всех сторон. Я тогда болел, тётя укрывала меня одеялами, меня трясло так, что дрожали стены. Полицаи вытащили меня из погреба, но немецкий врач отрицательно замахал головой. Обратно меня просто сбросили.
Моё выздоровление затянулось, так как никаких лекарств не было. Можно сказать, что я вернулся с того света. Первое, что я спросил у тёти, которая горевала по поводу дочки и сына, отправленных в Германию, было:
- Что с Тамарой?
- Увезли её. Кирилла тоже. Да много кого. Тебе уходить надо! Не отстанут от тебя.
Следующей ночью я прогулялся по огороду. Ноги были ватными, голова кружилась, но я решил, что завтра уйду.
Тётя положила мне в карман две варёные картофелины.
- Больше ничего нет. Прости.
- Спасибо Вам!
- Иди с Богом!
Перед уходом она меня перекрестила.
Чтобы дойти до места, где отец обещал мне встречу, я решил срезать путь через хутор. Из пяти домов только один был целым. Навстречу мне вышли два маленьких человечка. Сев на землю, я заплакал. Уже вроде бы взрослый, а слёз сдержать не смог. Девочка лет пяти держала за плечи мальчика младше неё года на два. Оба были босые.
- У нас хлеба нет, - сказала девочка.
- Не надо мне хлеба. Вот, картошки возьмите.
Дети почти не жевали, так клубни проглотили.
- Старшие на хуторе есть? – спросил я у них, вытирая слёзы.
- Есть. Только мёртвые.
- Со мной пойдёте. Обувку найдите или тряпки какие.
Девочке нашлись ботинки, правда, размера на три больше её. Мальчику ничего подобрать не смогли. Я замотал его ноги полуобгоревшей материей. Ночью я почти не спал, заботился о детях. Повесив сушиться тряпки возле костра, я сунул ноги детей себе под кофту. На следующий день добрались до лагеря партизан.
Я думал, что буду воевать с оружием в руках, но не тут-то было. Меня отправили в деревню, где я узнал, что надо возить сено для партизанских лошадей и коров. Старшим у меня был парень лет восемнадцати по имени Владимир. У него что-то было с ногами, он косолапил как медведь. Бося, так звали лошадь, на которой мы вывозили сено, была очень доброй, подчинялась командам Владимира. Брошенных стогов на покосах было много, Владимир знал где. Верхний, заветренный и прелый слой мы с них снимали вилами, хорошее сено складывали на телегу.
Это в декабре произошло. Мы с Владимиром нагрузили сено на сани, Бося послушно пошла в сторону деревни, но возле леса нас остановили.
- Куда едем? – спросил полицай, вышедший из кустов.
- В Гороховку, куда ещё?! – ответил Владимир.
- А что, в Гороховке есть, кого сеном кормить? Разгружай! – скомандовал он.
На дорогу вышли три немецких солдата и ещё один полицай, они обступили сани, наблюдали, как мы скидываем сено. Всё произошло неожиданно. Владимир воткнул вилы в грудь немецкому солдату, потом второму, те, кто стояли за санями этого не видели. Я понял, что нужно что-то делать. Мои вилы вошли в тело полицая, спрыгнув с саней, я набросился на третьего немца, тот, отшвырнув меня в сторону, направил свой автомат на Владимира, прозвучали выстрелы. Достав из кармана нож, я воткнул его в спину немецкому солдату. Ударив меня наотмашь правой рукой, он повернулся к саням. Я снова напал, повиснув на его шее. Лезвие, бывшее когда-то косой, прошлось по его горлу, хлынула кровь.
- Не дай полицаю уйти! – прохрипел Владимир.
Я поднял с земли немецкий автомат, выпустил длинную очередь, убегающий полицай упал.
- Убил? – спросил Владимир.
- Не знаю. Тебе в отряд срочно надо.
- Не довезёшь. Оружие собери, патроны.
Плача, я ползал на коленках, подбирая всё, что мог найти. Бросив трофеи на сани, помог Владимиру лечь на них.
- Бося, домой! Быстро! – крикнул я лошади.
По дороге Владимир умер.
Меня назначили «соглядатаем». Задача простая: наблюдать за партизаном, который шёл в деревню или село. Я должен был держаться метрах в тридцати или меньше за связным, главное, чтобы я его видел. Прикрепили к Мамаеву. Хороший был человек. Трижды мы сходили в Черкашино, благополучно вернулись. В конце апреля 1943 года мы снова пошли в это село. Сунув в рот несколько свежих хвоинок, отец сказал, что в них есть полезные для организма витамины, я смотрел, как Мамаев пытается перелезть через плетень. Зацепившись за него одеждой, он беспомощно повис, я даже улыбнулся. Через минуту стало не до смеха! Из-за домов выбежали немецкие солдаты, они быстро приближались к Мамаеву. Видимо поняв, что не сможет освободиться, партизан висел без движения. Когда немцы подошли совсем близко, раздался взрыв, он подорвал себя гранатой. Трое солдат упали под забор, другие залегли в кустах. Ждали нас, или так вышло, разбираться было некогда, послышался лай собак. Нужно было уходить и чем быстрее, тем лучше. Я бежал так быстро, как только мог. Возле глубоко оврага остановился, очень трудно было дышать. «Что дальше?» - подумал я. Упавшее на дно оврага дерево, перегородило ручей, получилась небольшая запруда. Скатившись вниз, я ухватился рукой за толстый сук. Затаив дыхание, поднырнул под ствол и замер. На берегу бухнула граната, по левой руке что-то ударило, было очень больно, я чуть не закричал. Терпя боль, я ждал, когда преследователи уйдут. Видел, что вода текла, окрасившись в красный цвет. Видимо увидев кровь, немцы решили, что убили меня. Долго на краю оврага не стояли, ушли. Что придавало мне силы? Думаю страх. Немцы и полицаи с партизанами не церемонились. Выпытают что им надо и на виселицу. Я очень боялся пыток, знал, что не выдержу, выдам своих товарищей. Выбравшись из воды, я посмотрел на левую руку, трёх пальцев на ней, как и не было вовсе. Остались большой и указательный. Обмотав руку мокрой рубашкой, я пошёл в отряд. Как дошёл – не знаю, помню, что отец взял меня на руки и унёс в лазарет.
После выздоровления, меня назначили связным. В нашей округе действовали ещё два партизанских отряда, может и больше, но я знал только об этих. В начале лета меня отправили в отряд Костылева, нужно было передать ему важную информацию. Ни каких записок, шифровок и прочего при себе было иметь нельзя, я всё запоминал. Сам по себе путь до соседнего отряда был безопасным, но была одна трудность – железная дорога, которая хорошо охранялась, а мне через неё нужно было перейти.
Добравшись до железной дороги затемно, наблюдал за часовыми. Они ходили по обеим сторонам полотна, при встрече коротко переговаривались. Дождавшись, когда они разойдутся, я приподнялся, приготовился одним броском проскочить между ними, но раздался паровозный гудок, немцы оживились, пришлось замереть. Состав приближался, я решил проскочить сразу за последним вагоном, авось меня не заметят. Когда со мной поравнялся четвёртый вагон, раздался сильный взрыв, я аж присел от неожиданности. Скрежет металла, огонь озарил всё вокруг. Платформа с ящиками накренилась, груз посыпался на насыпь. Четыре ящика катились, разваливаясь, прямо на меня, я встал за дерево, надеясь на его защиту. В темноте я разглядел, что из ящиков выпали гранаты. Поезд остановился, из теплушки выпрыгивали немецкие солдаты. Я подбирал гранаты и метал их в немцев, началась паника, стрельба. Воспользовавшись этим, я взобрался на искорёженный вагон и прыгнул на другую сторону железной дороги. Приземлился, можно сказать, мягко, прямиком на немецкого часового. Сбив его с ног, я бросился к кустам.
В отряде Костылева я пробыл три дня, нужно было возвращаться. Со мной пошли пятеро партизан. Добравшись до железной дороги, они отошли от меня метров на тридцать и немного постреляли, отвлекая внимание немецких часовых на себя, я благополучно перебрался на другую сторону.
Партизаны освободили от немцев несколько деревень и сёл, там была самая настоящая Советская власть. Люди сеяли хлеб, сажали овощи, туда же привозили долечиваться тяжелораненых партизан. В одну из таких деревень отец меня и отправил. Я возмущался, говорил: «Какой же я партизан, если сижу в тылу?», но отец был непреклонен.
В этой деревне я встретил Красную армию. Так закончилась моя партизанская жизнь. На несколько минут зашёл отец:
- Здесь меня жди! Добьём врага - вернусь!
Его уверенность в возвращении, передалась мне. Я нисколько не сомневался в нашей скорой встрече.
В июне 1945 года вернулся отец, мы долго обнимались, плакал я, плакал и он. В родное село, мы пошли пешком, не привыкать. От села мало что осталось, но народ был полон решимости всё восстановить. Вовсю работал совхоз, руководил им тот же Пологий, он, оказывается, тоже партизанил, только далеко от наших мест. На реке соорудили плотину, направив воду в овраг. Несколько суток селяне вручную откапывали тракторы. Достали все. Взрослые мужчины и женщины радовались этому как дети!
В одном доме ютились по две-три семьи. Мы с отцом жили у Серебряковых, глава дома так и не появился. В июле в село приехала машина, она привезла Тамару и нескольких мальчишек. Я смотрел на когда-то красивое молодое лицо и думал, что же пришлось пережить девушке, чтобы у неё появились старческие морщины? Тамара всё время молчала, дрожала, а её мама плакала. Я не лез с расспросами и разговорами, понимал, что человеку нужно время, чтобы отойти. В один из вечеров она повернулась ко мне:
- Возьмёшь меня замуж? – спросила она шёпотом.
- Да, - ответил я.
Мы с отцом, как смогли, отремонтировали дом Серебряковых, теперь он стал и нашим домом. У моего отца и мамы Тамары возникли отношения. В один из дней в дверь постучали, на пороге стояла моя мама и сестрёнки. Мама держала в руках свёрток, напоминающий завёрнутого в материю ребёнка. Подошёл отец. Погладив дочерей по головам, он впустил их в дом, а перед бывшей женой закрыл дверь. Имею ли я право его за это судить? Не знаю.
