Юра лежал в длинном гробу, обитом красной тканью. С закрытыми глазами и опухшим до неузнаваемости лицом.
Агния пробралась к изголовью и принялась внимательно всматриваться в подходивших, сменяющих друг друга родственников и соседей. Все они плакали, уже не пряча слез.
Бабушка который час неподвижно сидела у гроба с теми же пустыми глазами, из которых просто струились слезы - по щекам, по одежде, по рукам, беззвучно и от этого особенно жутко.
Маленькая Агния понимала, что баба Нина сильно страдает, изо всех сил старалась понять ее чувства. Но не могла. И лишь когда сказали, что дядю Юру она больше никогда не увидит, в груди странно стеснилось.
Возник внутренний протест: она любила его, он был добрый, часто с ней играл, и ей совсем не хотелось от этого отказываться. Почти год она ждала, что дядя вернется, и они, как раньше, закроются вдвоём в его комнате, заваленной сломанной техникой, спутанными шнурами и проводами, а он будет ей показывать и объяснять, что и для чего здесь подходит.
С тех пор слово «смерть» стало означать для Агнии обманутые надежды.
Потом боль в семье утихла. Всё пошло своим чередом. Но у бабушки появились новые обязанности. Теперь, проснувшись, сходив в магазин за продуктами, первым делом она не шла поливать огород у дома как бывало раньше, а по пыльной разбитой автодороге с остатками когда-то покрывавшего ее асфальта отправлялась на кладбище на окраину поселка, прихватив с собой деда, вручив ему два ведра с водой, и повесив еще одно на свою единственную руку.
Вторая рука свисала вдоль тела как плеть, парализованная еще в раннем детстве после полиомиелита.
Но баба Нина в глазах окружающих никогда не выглядела инвалидом. Агнии же вообще казалось, что рук у нее втрое больше, чем у здоровых – так много она успевала и за себя, и за других, никогда не жалуясь и не уставая.
У могилы дяди Юры, в безводной степи бабушка разбила настоящий цветник.
По периметру оградки высадила кусты чайных роз, перед памятником из гранитной крошки, в зависимости от летнего месяца, пышно цвели то пахучие лилии, то махровые георгины, то рыхлые хризантемы. Редкие посетители кладбища останавливались у синей оградки, не веря своим глазам.
Иссушенная палящим тургайским солнцем земля, не пригодная даже для жизни на ней человека, заселенная когда-то лишь по ошибке властей, представала пред ними райским оазисом. В постоянных трудностях с водоснабжением в этих краях привыкли обходиться без лишнего - обходиться без красоты.
Роль цветов исполняла грязь. После обильных суровых зим и стремительного таяния снега, бокситовая почва распускалась по дорогам уродливыми рытвинами, застывала, растрескивалась, обдуваемая сухими ветрами выворачивалась наизнанку глинистыми безволосыми буераками, и окоченелые бутоны так и стояли колом до самой осени.
Но политая материнскими слезами земля пробуждалась, отзывалась на молитвы, переставая быть бесплодной и омертвелой даже в своем самом мертвом из мест.
Гостя летом в поселке Геологов, девочка страстно полюбила ежедневные походы на кладбище.
Кроме цветов внутри ограды уместились две крашеные лавочки и стол, за которым Агния с бабой и дедом под ставшим уже привычным зноем частенько обедали.
Детям везде хорошо, где не скучно.
А для нее этот безлюдный отрезок степи - без единого живого деревца, без воды, с белесо-выцветшими пластмассовыми венками на бедных могилках - стал местом сакральным, возбуждавшим постоянное любопытство. Словно она наконец получила доступ к тайне, словно ее тоже наконец избрали.
Часами Агния гуляла среди крестов и надгробий.
Отдирая налипавшую на сандалии верблюжью колючку, рассматривала лица на портретах, высчитывала сколько прошло лет от даты рождения до смерти. Ее сопровождали осторожные суслики, вышмыгивали из-под ног землистые ящерки. К концу первого лета, она уже знала все могилы на сельском кладбище, наделив каждую собственной историей.
Особенно завораживали детские - таинственность смерти таких же как она, ведь, казалось, смерть принадлежит другому, взрослому миру.
В заброшенной части погоста, куда относили мусор, она обнаружила хаотично разбросанные, без оград, едва заметные земляные выпуклости. Низенькие самодельные кресты на них покосились, некоторые попадали, нацарапанные гвоздями надписи не читались.
Кладбищенский сторож сказал, что в этом месте когда-то схоронили детдомовских. Целый автобус с детьми замерз в снежной степной метели под Аркалыком. В праздники баба Нина покупала печенье или отваривала яйца, а Агния раскладывала угощения по сиротским могилкам, которых насчитала двадцать три.
Сразу после детдомовских, на некотором отдалении, начиналось казахское кладбище. Призрачные мавзолеи с куббами, башни-луковки, увенчанные остроконечными полумесяцами, неприступные кирпичные стены – мусульманские мазары выглядели словно затерянный в степи город.
Туда Агния никогда не ходила.
Некрополь с его возведенными будто жилые дома надгробиями пугал какой-то нездешностью, чужой незнакомой традицией. Возможно так казалось, потому что мусульманские похороны ей ни разу не приходилось видеть. Все происходило у них быстро и тихо: у подъезда с умершими не прощались, оркестров не играли.
Настоящим чудом стала обнаруженная по соседству с дядей Юрой могилка девочки трех лет от роду. Звали её Снежана.
Умерла малышка давно, еще задолго до рождения Агнии. Место погребения сравнялось с землей, сохранилась лишь проржавевший низкая пирамидка с едва различимыми похоронными метриками.
Баба Нина за пару дней до известия о смерти сына с бесцеремонным требованием от начальства тюрьмы забрать тело немедленно, иначе закопают как безродного, видела удивительный сон.
Юра вернулся домой и привел с собой маленькую «беленькую-беленькую девочку». Мать удивилась и спросила с кем это он пришел. Юра ответил, как само собой разумеющееся: с невестой.
Обнаружив запущенную, чудом сохранившуюся могилку Снежаны (беленькая-беленькая девочка!), баба Нина сразу поняла, что рядышком покоится невеста сына. Она соорудила из глинистой земли аккуратный холмик, покрасила в синий цвет пирамидку, и тоже засадила все цветами.
Агния воспринимала смерть не по годам мудро и спокойно. Смерть даже бывала ей как-то по-родственному близка.
Закончив школу, учась затем в университете, она продолжала иногда ходить гулять на тенистые казанские кладбища – «Арское» с его старинными семейными монументами, церквушкой на входе, и «Ново-Татарское», где хоронили мусульман, но выглядело оно не как у казахов – сплошь застроенное каменными курганами, а вполне приветливо – с памятниками известным в Татарстане писателям и артистам, с натуралистичными изображениями на граните убитых в «пацанской войне» девяностых – красивых и молодых.
В минуты волнения, разочарования, жажды уединиться кладбища по-прежнему влекли ее, как сокровенный уголок, где она проводила счастливые детские каникулы. Когда еще была жива бабушка, сидела на лавочке у могилы сына, натягивала заскорузлой рукой на обветренный лоб косынку и простыми словами объясняла все: и про смерть, и про Бога, и про людей.
Еще Баба Нина порой видела странное и об этом рассказывала. Молитву «Отче Наш» она говорила, что прочитала на небе.
К ней, тогда еще совсем юной - то ли во сне, то ли наяву – стала ночами лезть в постель через окно черная бычья шкура. Шкура обматывала, душила, сжимаясь с каждым разом все сильнее. В казахских совхозах церквей никогда не строили, да и времена были религиозного забвения.
От своей мамы Нина знала, как следует креститься, складывая пальцы, и даже слышала, что существуют специальные молитвы. И вот, в одну из таких страшных ночей, пробудившись от ядовитого шкурного запаха, она нашла в себе силы добраться до окна, осенила себя крестным знамением и попросила в отчаянии Бога послать ей Его молитву. В ответ на черном небосводе стали появляться белые буквы:
ОТЧЕ НАШ ЕЖЕ ЕСИ НА НЕБЕСИ...
Сначала Агния свято верила во все эти удивительные истории, потом они стали казаться ей фантазиями, а когда она сама начала видеть фантомы наяву, то поняла, что у них на двоих один провидческий дар.
Молитву «Отче наш» - единственную оставленную Христом Апостолам и потому самую главную, объясняла баба Нина - она тоже услышит в переломный момент судьбы от загадочного видения женщины, еще тогда ей не знакомой. Молитва вспомнится спустя многие годы, когда она уже забудет и трепещущий в свечных всполохах лик Богородицы в церкви, и прогулки по кладбищам, и даже самого Бога.
Уход бабы Нины Агния восприняла с глубоким очищающим смирением.
Не умирающую ссохшуюся шестидесятидвухлетнюю женщину, съедаемую раком, видела Агния на постели, а видела душу, переходящую в вечность.
Смерть была тихой и походила на постепенную дематериализацию, тогда как настоящая, подлинная жизнь (и откуда только ей это было известно в тринадцать лет?) происходила вовсе не в бессильном теле, и не в заострившемся больном лице, а в успокоенных растворяющихся в неземном сиянии глаз.
Сидя у смертного одра, она держала за руку своего первого умирающего близкого человека и представляла, что провожает из плена времени в сферу божественную и вневременную.
«Я все понимаю», - покорно кивала она смерти, полная благодарности за то, что баба Нина была в ее жизни. Беря навсегда в пример красоту её бессмертного духа.
Но она никогда не думала, что однажды смерть придет и изгадит весь ее чистый мир...
