PS прочитав первые же комментарии, решила написать PS в начале. Пожалуйста, воздержитесь от резких высказываний. Если вам очень захотелось оскорбить лютого участника этой истории, держите себя в руках.
Владимиру 42 года, он живёт с мамой в районе Бирюлево города Москвы. У обоих инвалидность, диагноз - спиноцеребеллярная атаксия (диагноз публикую с разрешения Владимира). В 2017 году Владимир потерял жену. В 2021 году мама умершей жены через суд забрала дочку, которую Владимир называет смыслом жизни.
Эту историю я узнала от Елены Альшанской, президента фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» (в частности, этот фонд, например, известен тем, что помог завершить в пользу ребёнка ужасную историю, когда семья пять лет не забирала дочку из частного перинатального центра). Потом я познакомилась с самим Владимиром, юристами, которые ведут это дело, соседкой Владимира и даже бывшей тёщей. Иногда буду приводить их прямые цитаты, аудиозаписи интервью у меня имеются.
История по версии Владимира
Владимир познакомился с будущей женой в 2013 году в интернете. «Мы общались через скайп. У меня была масса комплексов из-за нарушений речи. Катя оказалась той, которая меня прекрасно понимала даже в интернет-общении голосом». Он жил в Москве, девушка – в Мелитополе. В 2014 году пара поженилась. У девушки ещё до знакомства с Владимиром обнаружился рак (саркома в ноге).
Потом ногу пришлось ампутировать. Владимир забрал Катю из Украины в Москву, так как на родине с такими трудностями со здоровьем она не получала нормального лечения. Катя не хотела идти в ЗАГС на одной ноге, Владимир заказал и оплатил ей немецкий протез. В 2016 году у пары родилась дочка. Позже Владимир узнает, что семья жены не одобрила этого решения. Да и Владимира, по его словам, они не приняли с самого начала, «совершенно здоровая девочка нашла себе какого-то инвалида». Позже родственники жены будут обвинять Владимира в том, что он заставил их дочку рожать, несмотря на болезнь. Я уточнила версию Владимира о том, как это было. Была ли это ремиссия? Он ответил: «Нет, о ремиссии речь не шла. Катя после ампутации сказала, что полностью здорова. У нас были такие отношения, что я никогда не требовал от неё выписок и документов, как потом оказалось, многое она не говорила. Решение завести ребёнка было совместным. Но уже в роддоме выяснилось, что болезнь вернулась, конечно, она была спровоцирована беременностью. Забирал я её уже снова с диагнозом».
Потом в Москву приехала мама, а когда малышке исполнилось 3 месяца, вместе с мамой и младенцем Катя собралась на Украину «в гости». Владимир говорит: «Под воздействием родственников Кати я написал согласие на выезд ребёнка, я этого не хотел. Но в итоге согласился». Для меня, честно, осталась не очень понятной необходимость ехать во время заболевания, на протезе, с грудным ребёнком «в гости», однако никакого другого объяснения у Владимира нет. Он говорит так: «Катя не говорила, что ей хуже. Я до сих пор не знаю точно, почему она уехала. Знала, что ей хуже и намеренно уехала умирать на родину? Не знала и поэтому так неосторожно спланировала поездку? Мама настаивала на поездке. Катя сказала, что вышлет приглашение мне, как только сможет. А как я мог этому противостоять? Я с ней всего несколько лет, а мама – это мама, она с ней всю жизнь, непререкаемый авторитет. Позже мама Кати будет говорить, что я прекрасно знал о том, что она вот-вот умрёт». Честно говоря, мне и представить сложно, как Владимир мог бы спорить. На то, чтобы сказать какую-то фразу у него уходит раз в пять больше времени, чем у меня и у многих людей. Чтобы он мог высказаться, его надо внимательно слушать, и в этом диалоге надо быть заинтересованным.
Через три дня Катя на родине умерла. Бабушка, по словам Владимира, не отдавала ребёнка, отвечая на его просьбы фразой: «Не чуди». Сначала Владимир ездил к ребёнку на Украину. Потом, благодаря российскому консулу, удалось вернуть ребёнка, незаконно удерживаемого в другой стране, в Россию. Бабушка с внучкой приехала в Москву (дочке было уже 2 года), поселилась у сына, который к тому моменту жил в России. Опека сообщила об этом Владимиру и сказала: «Договаривайтесь с родственниками». Договориться удалось, бабушка с внучкой переехали к Владимиру. Версия бабушки, которую она озвучила мне – она согласилась привезти дочку Владимиру ради него же.
Буквально через несколько дней, по словам Владимира, он пришёл домой с рынка и не нашёл там ни дочки, ни тещи. Женщина ушла с внучкой к проживающему в Москве сыну. Владимир говорит, что в этот же день обратился в полицию, но вернуть ребёнка не смог. Однако оформил запрет на вывоз дочки из страны. Буквально через месяц этот запрет сыграл свою роль. Бабушку и девочку задержали в Белгороде при попытке выезда на Украину. Тогда с помощью пограничной службы и ФСБ девочку удалось вернуть (Уведомление бабушке об уголовной ответственности за незаконное пересечение границы Владимир мне предоставил). Получается, что первые три месяца девочка жила с мамой и папой, потом примерно до 2,5 лет с бабушкой в Мелитополе, месяц с бабушкой в Москве. А дальше примерно до пяти лет (до 2021 года) девочка жила с папой и второй бабушкой. Из-за того, что было незаконное удержание ребёнка в другой стране и попытка кражи ребёнка, Владимир прекратил общение дочки с родственниками умершей жены.
За это время бабушка окончательно переехала к сыну в Москву. В 2020 году она подала иск об ограничении Владимира в правах на ребёнка.
Вот что рассказала Елена Альшанская
«Владимир живёт с мамой в районе Бирюлево города Москвы с самого детства. С соседями по двору он дружит со школы и все эти люди – его круг поддержки. Несмотря на инвалидность во дворе эту семью любят и помогают ей. Это важные детали, потому что на первых судах у Владимира не было адвоката, ему помогал один из соседей с юридическим образованием, но без нужного опыта. В наш фонд тоже звонил он, так как Владимиру тяжело говорить по телефону.
На фонд Владимир вышел в 2021 году, когда проиграл суд об ограничении в правах. Он проиграл суд первой инстанции и апелляционный суд тоже. Ребёнка должны были забрать в приют до определения опекуна. При этом между вынесением решения суда и исполнением есть некоторое время. Именно в этом промежутке времени он в ужасе вышел на нас, понимая, что вот-вот потеряет дочку.
Мы сразу выехали к нему, начали выяснять причины ограничения в правах. Если честно, то, что мы дальше узнали в ходе изучения всей этой истории, повергло всех в шок. Что мы увидели? Небогатую, но чистую квартиру. Семья живёт на пенсию Владимира, пенсию его мамы и его подработки. При этом было видно, что в квартире все крутилось вокруг ребёнка. Всё, что было новым, мебель, игрушки, было её. Дочка тогда ещё была дома.
Мы пообщались. Это был открытый, тёплый, эмоционально стабильный ребёнок, очень привязанный к отцу. У неё была совершенно нормальная для её возраста речь, что важно, так как дома она слышала отца, у которого трудности с речью, но ничего этого она не переняла. Читала нам длинные стихи. Мы познакомились с очень заботливой бабушкой. Мы увидели очень грамотное представление отца о воспитании детей. С одной стороны, он умеет ставить рамки, с другой стороны, он слушает ребёнка и слышит. Девочка ходила в детский сад, у неё были все прививки. Папа водил её на детскую площадку, занимался по вечерам. Нам не к чему было придраться.
Единственной причиной ограничения была его инвалидность, которая по факту не мешает воспитывать ребёнка. Это заболевание чем-то похоже на ДЦП. Оно врождённое, передаётся генетически и проявляется не сразу. У мамы Владимира тоже есть это заболевание. У девочки оно позже тоже может проявиться. Внешне это, конечно же, заметно. Владимир неровно ходит, есть тремор рук и не очень внятная речь. При этом Владимир водит машину и работает. Сейчас, например, он работает дворником. И тут важно понимать, что он многое может, но таких людей мало куда берут на работу, как это часто происходит с интеллектуально сохранными людьми, у которых заболевания связаны с двигательным аппаратом.
Мы обратились к опеке, сказали, что совершенно не видим причин для ограничений. Опека (а их было три, по месту регистрации обеих сторон и по месту фактического проживания папы и ребёнка) развела руками, сказав, что это решение суда. При этом суд обычно ориентируется на мнение опеки, в данном конкретном случае, на наш взгляд, опека не особо боролась за папу, хотя они написали ему хорошую характеристику, но конечно этого было мало. Но после суда нам удалось убедить опеку не отдавать ребёнка в приют. Была оформлена предварительная опека на маму Владимира, поэтому на некоторое время девочка ещё осталась с папой и бабушкой (предварительная опека не может превышать 8 месяцев).
Мы решили подавать иск о снятии ограничений. В ходе общения с представителями опеки стало понятно, что они очень по-разному относятся к ситуации. Лефортовская была всецело за папу, Бирюлёвская за сторону, подавшую иск на ограничение в правах, Ломоносовская - с неопределённой позицией. На суде, который Владимир при поддержке соседа проиграл до обращения к нам, были допущены ошибки. Он не явился на медицинское обследование, о котором ходатайствовал истец и поддержал суд. Ему тогда дали консультацию, что во время ковида есть запрет на выход из дома, а на самом деле, был не запрет, а рекомендация. Мы думаем, что Владимир просто не воспринимал всю эту абсурдную ситуацию, как угрозу, поэтому так несерьёзно отнёсся к рекомендации суда пройти обследование.
Нам нужно было подготовиться. Я поставила задачу своей команде провести в семье достаточное количество времени с утра до вечера, чтобы сделать выводы о том, справляется ли папа с обязанностями по уходу за ребёнком.
Моя сотрудница много раз выезжала в семью, наблюдала. Конечно, Владимиру нужно больше времени, чем среднему человеку, чтобы резать хлеб или заправить кровать. Но в целом он абсолютно нормально все делал. Мылась, чистила зубы девочка в пять лет сама. Подстригали волосы девочке в парикмахерской. Владимир осознаёт свои ограничения и не делает то, что может быть опасным. У бабушки тремор рук меньше, чем у него, вдвоём они справлялись очень даже хорошо.
Мы изучили историю суда, который Владимир проиграл до обращения к нам. Решение суда базировалось на одной справке, в которой был указан диагноз лейкодистрофия под вопросом. К этой справке адвокат той стороны приложил статью из Википедии с общим описанием группы заболеваний, к которым относится лейкодистрофия (которая у Владимира не подтверждается), где среди прочего написано, что такие заболевания могут приводить к когнитивным нарушениям. Интересно, что пациенты с лейкодистрофией прикованы к кровати и редко живут дольше 25 лет. По мнению нашего фонда, такие решения нельзя выносить на основании сомнительной правки из поликлиники и статьи о Википедии. Единственный вывод, который можно было сделать, это то, что папе нужно выделить социально-психологическую помощь, как и любому отцу-одиночке, как и любому инвалиду. А ограничение может быть только в ситуации, когда родитель опасен для своего ребенка, вредит ему, ничего подобного тут не было даже в виде намёка.
Кроме того, по нашей просьбе Владимир прошёл психиатра и невролога Университетской клинической больницы №3 при университете им.Сеченова. У него есть справки от 2021 года, выданные этими врачами о том, что он не представляет опасности для дочери, что он может справляться со своими обязанностями.
Решение суда, по которому Владимира лишили прав, показалось нам настолько абсурдным, что мы тоже сначала не восприняли ситуацию всерьёз. Начали готовить встречный иск о восстановлении в правах, параллельно пытались познакомиться с той стороной. Владимир на тот момент был с ними в конфликте после истории с попыткой незаконного вывоза ребёнка. Когда мы только начали общаться, он не разрешал им видеться с девочкой, но мы его убедили, что это неправильно, он стал разрешать общаться. Мы предлагали медиацию. Владимир на неё согласился, та сторона сказала, что подумает, но так никогда и не вернулась с ответом. При этом вели они себя довольно странно. Например, в 10 ночи могла прийти полиция, сказав, что от бабушки поступил сигнал, что ребёнка, возможно, нет в живых. При этом девочка приболела и спокойно спала. Единственное, что в этот день было необычным – вызов скорой из-за болезни ребёнка, об этом знали сотрудники Бирюлёвской опеки (которая на стороне истца), посещавшие семью.
Когда нам ещё удавалось общаться с той стороной, бабушка и дядя, начиная свою аргументацию о необходимости забрать ребёнка с заботы о девочке, однако никогда не могли толком объяснить, с чем именно папа не справляется. Также они абсолютно уверены, что он сгубил их дочь, полагая, что он уговорил её рожать ребёнка, а это ухудшило её здоровье.
Итак, после решения суда 8 месяцев девочка была под предварительной опекой мамы Владимира. Чтобы оформить постоянную опеку, пока идут суды, бабушка должна была пройти полное медицинское обследование. К сожалению, в ходе этого обследования у бабушки обнаружилась онкология. С таким диагнозом нельзя быть опекуном. Мы поняли, что теряем ребёнка. Дядя написал заявление о том, что готов взять опеку над девочкой, поэтому девочку передали в семью дяди, где проживала и бабушка.
По решению суда девочка должна была каждую неделю встречаться с отцом, но бабушка и дядя встречи блокировали с самого первого дня. Мы каждый раз сообщали об этом в опеку, но те разводили руками, что ничего не могут сделать. Мы добились того, чтобы встречи с папой проходили в центре «Оберег». Несколько раз бабушка туда девочку приводила, но, к сожалению, за несколько месяцев пребывания в семье дяди и бабушки произошли необратимые изменения. Девочка стала отказываться встречаться с папой, и в целом выглядела эмоционально нестабильной. Всё это наблюдали сотрудники нашего фонда, было видно, что девочка боялась показать симпатию к папе, постоянно повторяла, оглядываясь на бабушку, что она его не любит и к нему не хочет. На встречах девочка не играла с папой, не разговаривала с ним. На одном из заседаний наш юрист услышала, как бабушка говорила девочке, что нужно обязательно сказать, что она не хочет жить с папой, просила повторить слова, а за правильные слова давала конфету. Всю эту информацию мы передавали опеке.
Суд первой инстанции по нашему иску о восстановлении в правах мы выиграли, хотя это было непросто. Нашим главным аргументом стала комплексная экспертиза, которую запросил суд. К экспертизе я ещё вернусь. Но потом, к сожалению, прокурор подал на апелляцию. Апелляционный суд экспертизу и все наши аргументы не принял во внимание, его мы проиграли, а затем проиграли и кассацию. Причём мы действовали не только своими силами, мы привлекли очень сильного адвоката по семейным делам из бюро Жарова, но всё равно проиграли. Главных причин я вижу две. Во-первых, каждый раз, когда девочку опрашивали, она говорила, что не хочет жить с папой. Во-вторых (и это основная причина всего этого дела в принципе) - инвалидофобия как судебной системы, так и общества в целом.
Отдельно расскажу про комплексную экспертизу девочки, папы, бабушки, она должна была решить, привязан ли ребёнок к папе и может ли папа выполнять родительские обязанности. Экспертиза однозначно подтвердила, что когнитивных нарушений у папы нет, что его диагноз вообще никак не влияет на возможность воспитывать ребёнка. Никаких оснований считать, что он не справится с родительскими обязанностями нет у врачей. Эксперты пишут, что девочка повторяет, что папу не любит, при этом не может назвать чего-то плохого, что делал с ней папа. И когда находится в помещении, всё время спрашивает: «А где папа?» Эксперты пишут, что привязанность к отцу есть. Одновременно с этим экспертиза указывает на то, что девочка сейчас отстаёт в развитии и находится в не очень хорошем эмоциональном состоянии. Всего этого до 2021 года мы не наблюдали. Нормального доступа у папы к девочке сейчас нет. Каждый раз, когда мы поднимаем всех на уши, удаётся добиться одну-две встречи, на которых ребёнок совершенно зажат и с папой не общается, чаще всего бабушка срывает встречи, девочка «то болеет, то не хочет, то спит». К сожалению, поведение опекуна суд вообще не рассматривает, так как тема суда – восстановление папы в правах.
Мы готовимся к Верховному суду. Мы продолжим бороться за права ребёнка жить и воспитываться родным отцом и при этом мы не хотим, чтобы ребёнок остался без бабушки. У девочки есть папа, он хороший родитель и должен им остаться. Также у ребёнка есть бабушка, которая тоже должна остаться в роли бабушки. В идеале нужно провести медиацию, но тогда, когда обе стороны на это будут готовы».
Я спросила Владимира, чего он больше всего сейчас хочет. Вот что он ответил
«У меня буквально вчера была встреча с дочкой. Она на меня не смотрит. У неё как будто «стоп» на общение с папой. Всё время оглядывается на опекуна. Встречаемся мы в основном сейчас на детской площадке по месту жительства опекуна. Все другие места бабушку не устраивают. Дочка со мной не разговаривает, не подходит даже. Фактически она просто гуляет на детской площадке, рядом бабушка, и я сижу и смотрю. Лишь один раз за всё это время она назвала меня «папуша». Так, она называла меня раньше, когда жила со мной.
Как-то мы были в кафе. Она также со мной не общалась. А потом бабушка отошла, и дочка сказала мне: «Не чавкай!» Понимаете, а я не чавкал в этот момент, даже не жевал. Мне кажется, это просто замещение. Она блокирует в себе любое другое общение, а «Не чавкай!» — это хоть что-то, что она может мне сказать. Я читал, что так проявляется синдром отчуждения родителя.
Я уже смирился с тем, что дочка будет жить не со мной. Если суд считает, что я инвалид, не справлюсь и ей там будет лучше, пусть так. Но я несогласен с такой ненавистью ко мне, с тем, что её так настраивают, с тем, что я с ней уже три года не общаюсь. Я вижу по дочке, что она общаться хочет, что ей всё это навязали.
Я не понимаю, чего они добиваются. Я много читаю психологов, они в один голос утверждают, что, когда родитель настраивает против другого родителя, это аукнется в пубертат. И потом, это очень недальновидно. Ведь бабушка не вечная, дядя периодически уходит на СВО, насколько он вечный? Куда идти девочке, если с ними со всеми что-то случится? Зачем обрубать все связи с папой? Печально, что в год семьи рушится семья».
Пока я разбиралась с этой историей, всплыло, что в ходе судебных заседаний по иску Владимира о восстановлении в правах родственники жены принесли справку об инвалидности девочки на основании диагноза. Без разрешения опекуна диагноз я не могу раскрывать, могу лишь сказать, что, в связи с этим диагнозом ребёнок должен посещать занятия с педагогом-психологом, учителем-логопедом, учителем-дефектологом. Это родственники девочки используют как аргумент. «Девочке нужна особая забота, любовь, надлежащее образование и контроль за здоровьем, а инвалид не может заботиться об инвалиде». Сторона Владимира не видит в этом никаких препятствий, Владимир точно также может любить, заботиться и водить на дополнительные занятия. Не видит препятствий и комплексная экспертиза. Также экспертиза не пишет о диагнозе, только о несоответствии возрастным нормам.
Я пообщалась с Татьяной, бывшей тёщей Владимира. В начале разговора Татьяна общалась неохотно, но в процессе раскрылась. Однако, по понятным причинам, доверия ко мне у неё нет, она уверена, что все слова будут извращены. Поэтому, думаю, будет справедливо привести наш разговор слово в слово, как есть, включая мои вопросы
Моя беседа с Татьяной, бабушкой девочки
СМ (автор канала): Мне кажется, нужно услышать все стороны. Я бы хотела вашу позицию тоже представить.
ТК: Вы её все равно перевернёте… Уже пять лет судов – это чересчур, надо заниматься ребёнком. Она инвалид. Её надо лечить. Вместо того, чтобы заниматься ребёнком, он занимается ерундой. Он больной на голову человек, который просто тешит своё эго. Это всё игра. Ребёнок ему не нужен.
СМ: Почему вы решили его ограничить?
ТК: Он больной человек и не может воспитывать ребёнка.
СМ: А почему документы это не подтверждают?
В трубке слышен смех. Татьяна уверена, что все документы куплены.
ТК: Да, он ходячий, но он болен на голову. Это не моё мнение, это мнение любого здравого человека. У него нет ни любви, ни заботы, вообще ничего. Пусто. Он никого никогда не любил, ни жену, ни маму, ни дочку. Только себя. Как вы все не понимаете? Ему не нужна дочь. Ему нужно, чтобы его возносили. Представьте, с ним все так носились, а тут вдруг бросят. Ему надо, чтобы ему сочувствовали, ойкали вокруг него.
СМ: Не очень понимаю. Он пытается вернуть ребёнка и время, которое было до 2021 года, когда ребёнок у него был. А каким образом его тогда возносили? Вокруг него же тогда никого не было.
ТК: Я про то, что для него устроил фонд и Альшанская.
СМ: Но фонд с ним с 2021 года, а он пытается вернуть то время, которое у него было с ребёнком до 2021 года. Кто его всё-таки возносил до 2021 года?
ТК: Если он не вернёт дочку, его все забудут. Мне сейчас нужны деньги, чтобы её обследовать, 270 тысяч. А он говорит, что у него нет денег. Я ему говорю: «Вова, если мы все не вложимся, она будет таким же изгоем, как ты. Ты этого хочешь?» Всех волнует отец, но никого не волнует судьба девочки.
СМ: Как раз наоборот же вроде бы? Именно в интересах девочки у неё должен быть отец, разве нет?
ТК: Должен. Но это должен быть любящий отец, а не такой. Он ей не интересуется, его не заботит, что она наденет. Мы ехали отдыхать, я спрашиваю, ты собираешься как-то финансово участвовать, а он говорит, у него нет денег. Когда ни спроси, у него нет денег (комментария автора канала: по словам Владимира, алименты у него регулярно списывают).
СМ: Подождите, но вы же говорите, что он болен на голову и не в состоянии ухаживать. А как тогда он в состоянии работать?
ТК: Да, не в состоянии.
СМ: А где он должен их брать?
ТК: У него есть фонд, Альшанская, которые его курируют. Пусть обращается к ним за помощью. Пусть собирают деньги. Ведь он не платит за суды, они за него платят (комментарий автора канала: фонд не платит адвокатскому бюро, это pro bono). А воспитывать он не может. Он уже пробовал. Когда она у него жила, она была, как бомжиха, голодная и грязная.
СМ: А есть какие-то документы, которые это зафиксировали?
ТК: Вы что хотите, чтобы я снова вот это всё?
СМ: Я лишь хочу услышать вторую сторону.
ТК: Нет, вы не будете слышать вторую сторону, вы напишете то, что вам скажет Альшанская.
СМ: А чего вы добиваетесь дальше?
ТК: Я хочу просто растить дальше ребёнка, чтобы её любили.
СМ: В этой идеальной жизни, где вы растите ребёнка и её любят, как вы видите роль отца? Чтобы он что делал или не делал? Ушёл? Отстал от вас? Приходил? Не приходил, но давал деньги?
ТК: Никак не вижу. Мне его деньги не нужны.
СМ: Нет, вы только что говорили другое.
ТК: Но ведь ребёнка надо на что-то растить. Я ему уже сказала, что я от него хочу. Мы должны вместе растить ребёнка.
СМ: А в чем заключается «вместе»?
ТК: Во всём … он должен интересоваться, что она ест, во что её одеть, оплачить обучение. Ей нужны нейропсихологи, логопеды… Как обычный отец. Он же даже на площадке не может с ней разговаривать, у них нет контакта.
СМ: А когда она с ним жила 3 года, контакт был?
ТК: Наверное нет, просто она его боялась. Сейчас на занятиях с психологом всплывает, что он её бил. Он очень грубый.
СМ: Странно, что экспертизы это не подтверждают.
Татьяна снова смеётся. Также я спросила Татьяну про последние дни Кати. Татьяна считает, что Владимир перед смертью от жены отказался, не кормил её , не ухаживал, ни в чём не участвовал. По её версии дочку он вернуть с Украины совершенно не пытался. Спросила я и про то, согласна ли Татьяна с тем, что дочку настраивают против папы. Она с этим категорически не согласна, уверена, что дочка ведёт себя так, как ведёт, из-за диагноза. И упоминает, что, на самом деле, сложности у девочки начались раньше, ещё в 3 года была выявлена задержка речевого развития.
Последний человек, с которым я пообщалась, стала соседка Владимира, Лиза, которая имела возможность видеть семью не изнутри, а со стороны. Вот что рассказала она.
Версия глазами соседей
«Вову я знаю лет 20. Мне кажется, он Катю очень любил, он все сбережения отдал, чтобы сделать ей протез. Когда Катя забеременела, они очень радовались. Когда она заболела, то особо это не афишировала. Последний месяц, конечно, ей было очень тяжело. Видела я и, как Катя, уезжала. Вова говорил, может, ей там станет лучше в родных местах. Я уверена, что он не отправлял её туда, зная, что она не вернётся.
Потом она умерла, девочка осталась на Украине. Ездить часто он не мог. Уже тогда была непростая ситуация с Украиной, к тому же со стороны Катиной мамы и брата были угрозы. Я, конечно, многое знаю со слов Вовы, однако некоторые вещи видела и слышала сама. Например, он давал послушать аудиосообщения в стиле «Тебе лучше сюда не приезжать, ты можешь отсюда и не уехать». Вова начал через консульство пытаться дочку вернуть, и ему это удалось.
Когда девочку вернули, у неё была задержка речи. Хотя моя дочка на год младше, но они по развитию почти не отличались. Она молчала, очень многих вещей боялась, например, стиральную машину, воздушных шариков. Не понимала, как это – ходить без подгузника, Вова приучал её к горшку. Всё это было на моих глазах. Мы постоянно ходили друг к другу в гости, виделись на площадке. Я помню, что Татьяна постоянно жаловалась на то, что девочку бьют, не кормят. Я видела совершенно обратную картину. По жалобам многократно приходили органы опеки и ничего из этого ни разу не доказалось. Это было очень некрасиво.
На самом деле, Вова с дочкой везде бегал, определил её в сад, добился специальной группы, чтобы с ней работал логопед, водил её в специальный центр. Девочка довольно быстро заговорила и раскрылась, стала совсем другой (комментарий автора канала: в сети есть видео, где можно увидеть, какой девочка была на момент 2021 года). Мне, конечно, непонятно, как ей могли поставить диагноз, по которому у неё сейчас инвалидность. Эти дети обычно не контактируют, а она пока жила в нашем дворе, тянулась к людям. Я смотрела не только, как мама, я по образованию и опыту педагог, плюс есть психологическое образование. Мы видели только речевую задержку, которую Вове удалось компенсировать.
Зато я обратила внимание на другое. Когда Татьяна приехала в Москву, то иногда забирала девочку. Та, возвращаясь, часто говорила, что папа плохой. Из того, что я вижу, это похоже на личную обиду на Вову за то, что Катя умерла. Ну и думаю, его изначально не приняли из-за инвалидности. Я ставлю себя на её место, при том, что я хорошо отношусь к Вове, скорее всего, как мать, я бы тоже не хотела дочке такого мужа».
Комментарий автора канала
Друзья, я не представитель опеки, суда и даже не практикующий психолог, могу выразить только частное мнение. Более всех в этой истории жаль девочку, втянутую в конфликт. Мне эта история напомнила сразу много других. И разбирательства родственников Жанны Фриске, и сюжет знаменитой книги «Похороните меня за плинтусом». Помните бабушку Павла Санаева, которая была абсолютно уверена, что внуку плохо с родителями, а хорошо только с ней? Любила ли она его? Конечно, да. Желала ли она ему зла? Конечно, нет. Ещё мне показалось (и я не претендую на истину), что это история об утрате, которую не отгоревали, не отпустили (обе стороны). Потерю сложно рационализировать, поэтому мозг порой пытается найти виновного, даже когда конкретного виновного нет. От обеих сторон я услышала много боли и одновременно много любви к ребёнку. Хочется надеяться, что у взрослых хватит сил, чтобы отработать свою боль и потерю, хватит любви к девочке, чтобы перевернуть страницу обид и закрыть глаза на недостатки друг друга. Буду следить за развитием истории и решением Верховного Суда.