Сестра моя, Евгения Захаровна Воронина, ездила в 1833 году в Оренбург вместе с семьей Шелашниковых. Семья эта состояла в то время из отца, Петра Ивановича, камергера, самарского помещика; жены его, Варвары Степановны, и двух дочерей. Старшая из них, Софья Петровна, была чрезвычайно красива; вторая, Аделаида Петровна, была не так хороша, но жива и остроумна. Девицы Шелашниковы были очень дружны с моей сестрой, и мать моя отпустила ее с ними на три месяца в Оренбург.
Последнее из писем, где говорится о Пушкине в Бердах, я посылала в конце марта 1899 года Леониду Николаевичу Майкову. Он воспользовался им для своей книги "Пушкин". Он же и посоветовал мне сделать из этих писем нижеследующие извлечения для печати. Вера Воронина.
Оренбург, 25-го сентября 1833 года, понедельник
17-го сентября с восходом солнца оставили мы Самару, а только 20-го в среду, часа в два пополудни, прибыли в Оренбург. Путешествие наше потому было так продолжительно, что мы ни одной ночи не ехали, и расставалась со своим ночлегом не ранее семи часов утра. Мы проезжали по большой части казацкими станицами.
На каждой станции экипажи наши, по обыкновению, преследовались ребятишками, потом окружались толпою всех возрастов; нас с любопытством рассматривали, указывали на нас пальцами, толковали между собой. Потом являлся казацкий атаман в полном мундире, сопровождаемый несколькими казаками, и отдавал честь Петру Ивановичу.
Нас очень забавляло, когда он, приложив руку к козырьку кивера, бормотал что-то о благополучном состоянии казацкого войска, потом, притопнув ногой, делал "налево кругом". На слова Петра Ивановича, что "он напрасно беспокоился и чтобы он пошел и скинул свой мундир", всегда был ответ: "Ничего, ваше превосходительство", и он все время оставался "при форме".
Оренбург довольно хорошенький городок. Когда мы подъехали к перевозу, отстоящему на 6 верст от Оренбурга, глазам нашим открылись прелестные виды: быстрый, но неширокий на этом месте Урал; на нем огромный паром, привязанный к толстому канату; около прелестные лесочки на горе.
Переправившись и поднявшись на гору, мы увидали с правой стороны Оренбург; с левой, вдали, виднелись шпицы мечетей и крыши домов татарской слободы. Под самым городом дача военного губернатора Перовского, принадлежавшая прежде графу Сухтелену (Павел Петрович). Правда, она издавна переходит от губернатора к губернатору. Весь этот вид очень приятен для глаз, особливо после такой пустынной дороги, что от станции до станции нет ни селений, ни гор, ни лесов: все пусто, все гладко, степь сливается с небом.
Квартира в Оренбурге у нас прекрасная: зал огромный, славные гостиная и диванная; полы и стены раскрашены; комнаты высокие, окна большие. Все чисто, ново, светло, поместительно как нельзя более. У нас трех совсем отдельные четыре комнаты; даже с особенным крыльцом.
На другой день нашего приезда, первый кого мы увидали из оренбургских жителей был Дурасов, дальний родственник Шелашниковым, камер-юнкер, служит у Перовского. Он приезжал утром, и когда вошел, показался нам каким-то иностранцем, и мы после долго этому смеялись. Он был и вечером этого дня; мы прозвали его между собой "sans soucis" (беззаботный); а здесь его зовут "хозяйкой" Перовского.
Он такой толстенький, маленький, с беззаботным видом и беспрестанно нюхает табак. Однако, несмотря на беззаботную наружность, он большой хлопотун, и часто заботится о меблировке домов для многих приезжающих сюда чиновников, разумеется тех, которые поважнее. Теперь он хлопочет о перевозке вещей военного губернатора из дома нами занимаемого. Это была прежде квартира Перовского, а для Петра Ивановича Шелашникова нанят дом Егора Николаевича Тимашева; но так как дом Тимашева для Шелашниковых тесен, а дом Балкашина для Перовского слишком просторен, то они и поменялись квартирами.
К нам присылают диваны, комоды, зеркала с дачи Перовского, который не более трех дней как переехал в город. В пятницу обедали у нас несколько посторонних: генерал Стеллих, прелюбезный человек, беспрестанно рассказывает анекдоты, и мы прозвали его "Фризель" (дядя Луизы в романе "Поездка в Германию).
Дня два мы никого не видали; вечера нам казались бесконечными, мы скучали смертельно. Третьего дня вечером сидели мы в нашей комнате; Петр Иванович и Варвара Степановна были в диванной. У Варвары Степановны болели зубы, и она закутанная лежала на диване. Софье Петровне только дошили новое платье из темно-синего тернО; она надела его и пошла показаться своим папеньке и маменьке; повертывалась перед ними.
Нам вдруг докладывают о каком-то генерале, который в то же мгновение и входит. Софья Петровна опрометью бросилась из диванной, прибежала запыхавшись в нашу комнату и рассказывает, как неожиданно и внезапно было появление этого генерала, который должен быть Глазенап (так ей, по крайней мере, послышалось, когда о нем докладывали) и что он, верно, видел ее, хотя она и очень проворно прыгнула в дверь.
Мы немного погодя пошли туда. Я увидала человека среднего роста, крепко сложенного, хотя и худощавого, с густыми, темными, курчавыми волосами, с небольшими глазами, самого светлого серого цвета, но они одушевлялись необыкновенной живостью, в них блистал ум. Ему казалось лет 35.
- Вы ведь знаете Глазенапа (здесь оренбургский комендант в это время), точно ли это он? – спросила меня Софья Петровна.
- Или я не помню его хорошенько, или он очень переменился, - отвечала я. Этот также беспрестанно крутит усы, как и Глазенап; но усы у того были рыжеватые, а у этого темные. Кто бы это был такой?
Мы довольно долго находились в таком недоумении; наконец из разговоров с ним Петра Ивановича, узнали, что это Перовский (Василий Алексеевич). Он просидел почти целый вечер; его пригласили обедать в следующий день. Он просил, чтобы обед был домашний, потому и были званы только самые приближенные к нему особы: Глазенап, Стеллих, Дурасов, Корф и генерал Энгельгардт (Адам Григорьевич), гигантского роста старик, лет семидесяти; гладенькая, седенькая головка, красное лицо, толстый, огромный нос багрового цвета: настоящий, состарившийся Скалозуб.
Он, кажется, выговаривает: "Мне все равно, лишь только бы усесться". Глазенап, олицетворенное добродушие, только вряд ли долго прогостит на земле: очень слаб здоровьем; говорят, у него аневризм. Он тотчас узнал меня и начал говорить, как благодарен он нашему семейству за данный ему приют в нашем доме, когда он в такое дурное время, проезжали через Самару с маленькими детьми (в Самаре не было гостиниц, и обыватели, жалея бесприютных путешественников, принимали их в свои дома).
В воскресенье утром приезжало множество мужчин, в том числе и Струков Дмитрий Николаевич, но мы его не видали. Зан (Томаш) что-то совсем не показывается.
Сегодня Варвара Степановна с Софьей Петровной делали визиты, но еще не все кончили. Завтра хотелось бы им совсем отделаться, чтобы в четверг сделать вечер.
Пушкина (Александр Сергеевич) мы уже не застали здесь: он уехал накануне нашего приезда. Цель его путешествия собрать сведения о Пугачеве, которого историю он намеревается писать. Верстах в семи от Оренбурга есть деревня Берды, где живет одна старуха, которая знает много подробностей о Пугачеве, и Пушкин ездил туда ее расспрашивать. Она рассказывала ему много любопытного и даже пела ему несколько пугачевских песен.
27-е сентября 1833 г., среда
Утро. Я проснулась, приподнялась на постели, и мне бросилась в глаза кровля, покрытая снегом. Как ясно, светло! А было очень ненастно несколько дней сряду. Вчера еще шел весь день проливной дождь; однако, несмотря на непогоду, Петр Ивановичи и Варвара Степановна побывали в домах двадцати, и сегодня надобно еще съездить ко многим: хочется им познакомиться со всеми, для назначенного в четверг бала.
Третьего дня никто не посетил нас, и мы довольно поскучали, потому что нет ни книг, ни фортепиан. Не знаю, удастся ли достать здесь то и другое; без всякого занятия тоска. Вчера мы также приготовлялись скучать целый вечер. Вдруг является Зан; весь в черном, красовалась только голубая незабудочка булавки, которой был заколот его шейный платок. Черное платье придавало ему совершенно оригинальный вид.
Приезжала жена доктора Бидермана с m-me Даль (Ульяна Христофоровна). М-me Даль мила, как нельзя более: миниатюрненькая, голосок тоненький, звонкий; ну точно колибри эта интересная немочка. Муж ее литератор (Владимир Иванович Даль); это он пишет под именем Казака Луганского. Он служит у Перовского, женат не более двух месяцев; свадьба и остановила его в Петербурге, а то бы он приехал вместе с Перовским.
Приезжал плац-майор Скрябин с женой-калмычкой, за которой взял, говорят, миллион приданого, достоинство не последнее! Только что проводили всех этих дам, входят двое мужчин: один военный, дюжий, высокий; другой статской молодой человек среднего роста, одетый в самом последнем вкусе, в очках, очень приятной наружности; но какое-то уныние разливалось по его лицу. Это были, полковник Циолковский (Станислав Фомич) и граф Красновский, поляк, присланный в Оренбург после возмущения в Польше; он оставил на родине жену и, кажется, грустит ужасно.
Петр Иванович приглашал на бал по билетами, а как довольно трудно в незнакомом городе рассылать их со своими людьми, то он послал просить полицеймейстера Трофимова (женатого на Олимпиаде Никаноровне Струковой) разослать их с казаком. Но к удивлению Петра Ивановича, полицеймейстер отказался рассылать билеты и не принял посланные для него самого. Прежде было взял, но потом с грубостью возвратил их посланному, сказав: "Не нужно мне этого".
Вчера вечером, когда были Дурасов и Зан, Петр Ивановичи рассказал им это. "Верно вы послали не в час", - сказали они в один голос. Это значит, что он ужаснейший пьяница: "как ни бьется, а к вечеру напьется". Жаль бедную жену! Комендант Глазенап с большим удовольствием взялся развести эти билеты.
30-е сентября 1833 г., суббота
Бал в четверг был очень веселый. Танцевали много. Дурасов растанцевался и разлюбезничался донельзя. Струков острил по-прежнему. Корф был чересчур весел и не пропускал случая насмехаться над всеми. Дамы и девицы были все разряжены и, кажется, очень довольны. Кузьминская ездила с отцом в Бугульму на ярмарку, и прошел слух, будто она выходит за бугульминского помещика, Пасмурова, за которого была помолвлена Обухова.
Они возвратились в Оренбург часов в шесть после обеда, а в восемь Александра Васильевна уже явилась на бал, и такая что-то разнеженная, жеманная и туманная. Ей, кажется, очень хотелось прослыть невестой. Молодые люди, особливо Глазов, смеялись над ее женихом ей в глаза, и так дерзко, что я не могла надивиться; она же только повторяла на распев: "перестаньте, переставьте!" и смеялась вместе с ними.
Тут был новый адъютант генерала Жемчужникова, пресмешной: настоящая марионетка, весь в беспрерывном движении; молоденький мальчик, но уверен, что соединяет в себе все достоинства.
Военный губернатор играл в карты и иногда приходил лорнировать танцующих. Он говорит, что не может терпеть танцев и никогда в жизни своей не танцевал. Философ Зан был моим кавалером в мазурке и кружился в котильоне с обыкновенной своей мерной медлительностью. Граф Красновский, как поляк, не отказался участвовать в своем национальном танце.
Из Жемчужниковых был только старший сын Аполлон Аполлонович, женатый на Колокольцовой, молодой человек, очень любезный и неутомимый танцор. Балкашин, муж 50-летней жены, никак не старее 25 лет, молодец собой, высокого роста, стройный, прекрасно танцует и нередко целуется с милой половиной своей.
Струков пресмешно рассказывал, как за сестрой его, Лидией Николаевной, когда она ехала с отцом в Елецкую Защиту, гнался какой-то молодой знатный калмык со своей свитой. Она высунулась из окна кареты, чтобы посмотреть на эту дикую кавалькаду и так поразила их своей калмыцкой красотой, что они скакали за их каретой, заглядывая в окна, целую станцию; а там объявили ее отцу, что готовы отдать все, что имеют, чтобы получить в жены своему начальнику такую красавицу.
Нынешним утром мы были в Музеуме. Зан ожидал нас там и показывал все достойное примечания; но надо быть несколько раз, чтобы рассмотреть все подробно, а в один раз можно заметить только те вещи, который больше бросаются в глаза, да и то осмотришь их поверхностно. При входе внимание обращается на огромную кость, часть головы какого-то допотопного зверя; она лежит на столе прямо против двери.
Тут находится портрет альбиноса, с розовыми глазами и волосами белыми, как самый белый сырец. Он проезжал здесь в 1831 году, 29 лет от роду, тогда и подарил он в музеум портрет свой, внизу которого положено под стекло немного чудных его волос. Он изображен в европейском платье; черный фрак, белый жилет, черный платок на шее; но волосы предлинные, распущенные по плечам и большие бакенбарды, совершенно сходящиеся на подбородке. Имя его Варлей (Warley); он родился в Лондоне от матери англичанки, все это подписано под портретом.
В стеклянных шкапах и ящиках разложены каменья, раковины и проч. На полках помещены чучелы небольших зверьков и птиц. Аделаида Петровна сделала замечание, что чучело филина имеет удивительное сходство с Заном, и в самом деле. Замечателен урод-теленок, величиной с кошку, но толст ужасно, шерсть премохнатая, на коротеньких ножках с рылом, более всего похожим на собачье.
На стенах портреты знаменитых особ Оренбургских: военного губернатора Неплюева (Иван Иванович), основателя училища, в котором и находится Музеум и которое названо в честь его Неплюевским, и многих других. Пока мы были в Музее, классы в училище кончились, и к Петру Ивановичу привели 10-тилетнего сына хана Киргизского, который отдан учиться по-русски, но еще ничего не говорит и не понимает даже. Петр Иванович делал ему некоторые вопросы посредством своего лакея Ивана, который знает все азиатские наречия здешнего края.
В этот вечер все мужчины были приглашены к Перовскому, и он просил собираться к нему каждую субботу. Это еще в первый раз; он прежде никогда не делал никаких пирушек.