1892 год
«Ростов-на-Дону. Ростовцы серьезно приготовляются к выставке в Чикаго; до сих пор изъявили желание отправить на выставку свои производства: от табачных фабрик – 1, от механических заводов – 1, от рыбных заводов – 1, от водочных заводов – 2, от винной торговли – 1».
«Таганрог. На днях ваш покорный слуга был в Таганроге, желая людей посмотреть, да и… себя показать. Славный город Таганрог, тишь да гладь, да Божья благодать, чуть только наступает вечер – и уже не слышно шума городского, все обыватели точно вымерли, точно боятся нарушить гармонию уличной тишины, да от Касперовки доносящегося лая собак. А вы не знаете, что такое Касперовка? Интересная, очень интересная эта часть города Таганрога; там свои нравы, свои законы, свои правила о чести и даже, если хотите, своя «этика». Они, например, т. е. «кашпаряне», ни за что без боя не уступят вам «чести» ухаживания за «ихними» девицами и непременно вам или шею сломают, или такой «канифоль» учинят, что вы его долго помнить будете… Властей они не признают в этом отношении, и запопав вас где-нибудь в укромном уголке, непременно заставят вас мять свою же шляпу, в свою же шляпу заставят пыль сыпать и потом эту же шляпу изволите своими же руками на свою голову одеть, а не хотите, то такое вам «сокрушение» совершат, что еле-еле с душою в теле оттуда уйдете… А то еще «петушком» заставят вас покричать, причем преспокойно усадят вас на забор и, при общем хохоте, заставят вас «кукарекать», как выражаются милые кашпаряне, и даже, мне право не ловко говорить, ну, да все равно – из песни слов не выкинешь: одного почтенного отца семейства, занимавшего видный общественный пост, усадили на забор, несмотря на его лета и положение…, так он с тех пор и прослыл петушком, «петушок и петушок»; «это, говорят, тот барин, что у нас на заборе «кукареку» кричал, чтоб, значит, за нашими барышнями не ходил, потому мы тоже что-нибудь понимаем и ума вставить можем». И что бы вы думали? Прослыл наш герой «петушком» не только среди кашпарян, но даже и среди высшего круга, так все и говорят: «Это петушок идет», и при этом непременно лукаво улыбаются.
В Таганроге прекрасный общественный сад, называемый почему-то «казенным»; садом этим таганрожцы гордятся и, действительно, есть, чем гордиться. В этом саду прекрасные аллеи, в особенно «гимназическая», где в минуты досуга гимназисты, вместо зубрячки Юлия Цезаря и Корнелия Непота, гимназисточкам чувства свои излагают. Но несмотря на все свои прелести, в саду есть несколько «странностей», так, например, внутренность сада обнесена сильной крепостью, и если вы желаете попасть в сад, подышать свежим воздухом, послушать музыку, то за это удовольствие вы должны внести в кассу содержателя садового кабачка пятак, и это каждый день, пятак и пятак, а где этих пятаков набрать? Публика таганрогская и не особенно любит в городском саду-садочке разгуливать, по травушке-муравушке расхаживать. Таганрог был когда-то коммерческим городом, когда-то там знаменитый пират-матрос деньгу нажил и, весь край заполонив в свои руки, почил на лаврах, предварительно ознакомившись и с русской тюрьмой, и с русским судебным следователем. В Таганроге есть также и сухопутные «пираты», это хлебные маклеры. Маклерское дело поставлено в Таганроге особенно скверно, как нигде; в большинстве случаев, маклеры – это тунеядцы, ровным счетом ничего не делающие, высылающие своих молодцев за, так называемую, «заставу», где они всякими правдами и неправдами тащат мужика к своему хозяину, а уж последний проделывает с ним всякие этакие далеко невыгодные для крестьянина операции. Усаживает мужичка на «хозяйскую» линейку, берут пробу, развозят мужика по всему городу «хлеб продавать, да высокую цену брать». Заходят в одну, другую, третью контору, предлагают товар, причем обыкновенно с мужика маклер берет полтину, а иногда и рубль с четверти, так себе, ни за что, ни про что. У маклеров есть свой язык для контор: «аргиро» – значит рубль, «миссо» – 50 копеек и т. п. Являются в контору, хочет маклер рубль взять, чтобы мужик не знал, вот и придумывай маневр:
- Здравствуйте, Егор Петрович, «Аргирыч» вам кланяется!
Это значит: «давай цену, но имей в виду, что для меня рубль с каждой четверти». Но цивилизация быстро прогрессирует, и дух цивилизации проник даже к мужичкам, они уже начинают кое-что понимать и рассказывают, что раз, когда маклер передавал владельцу конторы поклон от «аргирыча», мужичок-малоросс оборвал маклера:
- А ну, чи ны богато будэ, Матвий Борысовыч, поклоныся от «миссо», и то чортяка тебе не возьме.
Таганрогские маклеры совсем-таки бедовые люди.
В Таганроге только иудеям не везет в делах общественных, и разные это у них «габе», да старосты меняются, как перчатки, как негодные носовые платки. Бывали там, например, такие старосты, что если кто из бедняков начнет жаловаться, что и мясо кошерное дорого, и общественные дела не так гладко идут, то он не вытерпит и сейчас же громко крикнет:
- Я вас, милостивый государь, в 24 часа за такие разговоры…
И «милостивый государь, при слове «24 часа», мгновенно смиряется, переплачивает на говядине, равнодушно смотрит на всякие этакие общественные неурядицы, потому что «милостивый государь» боится, а что, в самом деле, этот «габе» да действительно возьмет и хватит в «24 часа», упуская из виду при этом, что бодливой корове Бог рога не дает!
- Вот, - жаловался мне один из таганрогских израильтян, - «представитель» наш, беда с ним, да и только…
- Это почему?
- Да, например, вот, что я вам скажу: родила мне моя «Ханычка» сына и назвали мы его, во славу Божию, именем праотца Авраама; живет этот наш Авраамчик год, другой и третий, начинает он с нами уже фаршированную рыбу есть, и чтобы вы думали?
- Что же, что?
- Оказывается, что наш Авраамчик совсем не Авраамчик и что родился он не три года тому назад, а за четыре месяца до моего рождения на свет Божий.
- Т. е. как это?
- Да очень просто, наш мудрый представитель умудрился, не мудрствуя лукаво, превратить Авраамчика по книгам в Исаака и записать его не родившимся от моей благоверной супруги, а напротив – по его выходит, что я от моей же супруги родился, а Авраамчик, т. е. не Авраамчик, нет таки Авраамчик, но только Авраамчик-Исаак выходит мне по книгам двоюродным братом или хорошим знакомым…
- Плохо же ваше дело.
- И не говорите.
- Почему же вы не смените вашего «представителя»?
- Да так…
- Т. е. как это так?
- По двум причинам: во-первых, что скажут о нас наши же собратья других городов, если к ним явится наш «представитель», хорошего они о нас будут мнения, это раз, а другое, хотели мы избрать человека интеллигентного, образованного, который любому обществу был бы красой, так нет, загалдели наши «кабатчики» и «обер-кабатчики»…
- Это ж почему?
- Да не по нутру он им был бы, не плясал бы под их дудку, а с этим что угодно делают, он у кормила правления не стоит, он им никогда ни в чем не перечит, он вообще иногда ничего не говорит, «потому, говорит, нет спасения от многоглаголии», а если он иногда уж и начнет говорить, то спросите его, о чем он говорит, он сам вам не скажет о чем!
Израильтянин, махнув рукой, скрылся из моих глаз.
Вот Азов совсем другой город и совсем другая статья… Там, например, в большом уважении и сильном почтении…, ну что бы вы думали? Не больше, не меньше, как свиньи, точно как у древних египтян бык Апис, так и у азовцев свиньи. Подъехали вы к пристани, а глазам вашим представляется огромная лужа, в коей довольно преспокойно на глазах у всех, с сознанием собственного достоинства, барахтаются свиньи; взбираетесь на гору, и опять навстречу вам свиньи, ну просто неловко. А приходится сознаться, что по улицам Азова людей совсем не видно, зато свиней сколько угодно.
В Азове также развита хлебная операция, там также «добры молодцы» так «улаштовывают» мужичка, что аж небу жарко становится; в Азове коммерсанты на славу друг другу ребра считают, совсем по новой системе «скулосворотительной» бухгалтерии.
В Азове древние старухи за не менее древних стариков замуж выходят, пользуясь всеми благами жизни и ради собственных «наслаждений» забывая больных, беспомощных и несчастных сирот. В Азове…, впрочем, довольно. Сколько не странствуй, а «дым отечества нам сладок и приятен», и я возвратился в Ростов. А во время моего отсутствия господин Боцва успел оповестить «почтеннейшую публику», что им будет открыт музей, в котором, между прочим, показаны будут:
1. палка, увековечившая товарищеские отношения,
2. «молодой коммерсант», успевший за полтора года совершить полтораста тысяч самых неимоверных «коммерческих» превращений,
3. Гласный думы, который всегда во всем соглашается с «предыдущим» гласным, и наконец,
4. Один из привилегированных «благодетелей», напоминающего Аполлона Бельведерского, в черных кудрях, статен ростом, и который берет только со знакомых 12% в месяц, а с чужих не менее 15%.
Пожалуй, очень интересно». (Приазовский край. 251 от 29.09.1892 г).
1894 год
«Ростов-на-Дону. На Тургеневской улице существует небольшая мельница-круподерка, на которой выделывается крупа. Владелец ее некий Глуховский, без разрешения городской управы, два года тому назад поставил в своей круподерке керосино-мотор, который и поныне продолжает стоять в полуразвалившемся деревянном сарае. Благодаря примитивному устройству мотора, каждый раз, когда котел согревается, раздаются такие страшные выстрелы от вылетающей из чугунной топки пламени, что все жители окрест лежащих улиц, просыпаясь, долго не могут прийти в себя от страха. Большею частью мотор этот пугает женщин и детей, тем более что господин Глуховский считает почему-тот нужным только ночью пускать в ход свою круподерку. Городская управа, в лице господина Оранского, давно уже обратила внимание на эту в высшей степени опасную мельницу, но, несмотря на то, что мировой судья 3-го участка, а затем и съезд мировых судей, постановили круподерку эту уничтожить до самого основания, она еще до сих пор продолжает на страх соседям существовать, так как владелец ее, желая, по-видимому, затянул это дело, подал кассационную жалобу в сенат».
«Ростов-на-Дону. На днях харьковская жандармская полиция обратила внимание на одну даму, приехавшую на вокзал к поезду № 3 на Рыжов, но значительно ранее его отхода. Обратила внимание потому, что дама шныряла по вокзалу, по-видимому, в ажиотаже, и за ней стали наблюдать. Это была довольно красивая женщина, в шляпе и дамской шинели.
Подошел поезд из Курска. Дама вдруг очутилась в толпе среди пассажиров дамского вагона, затем исчезла в вагоне, а минуты через 2 – 3 выскочила и вновь смешалась в толпе дам. Жандармская полиция еще пристальней стала следить за ней. Почуяв опасность, дама вошла в вокзал, жандарм за ней; она вскочила в уборную, жандарм остался около двери. В уборной дама преобразилась и вышла уже оттуда прикрытая платочком, в красной кофточке и прошла в зал. В это время в контору станции уже от одной из пассажирок поступило заявление о краже из кармана портмоне с деньгами – следовательно, в руках полиции был уже совершенно серьезный мотив для дальнейших розысков. Жандарм долго ждал ее у выхода около дверей уборной и, наконец, справился у горничной; оказалось, что дама была и ушла. Полиция в недоумении, жандармы пошли по залам рассматривать публику. В это время дама вновь перерядилась за колонами зала первого класса и вышла оттуда хотя и в шинели, но закутанной большим черным платком, который скрывал не только ее голову, а всю верхнюю половину корпуса, что ее и выдало. Жандарм пошел прямо за ней, а она прошла на платформу и направилась к двери, через которую, обыкновенно, передаются в поезда почтовые тюки. Здесь она и была схвачена. Оказалось, по словам «Х. В.», что эта женщина из города Ростова М. Б., и, хотя при обыске у нее ничего не найдено, тем не менее, она предана в распоряжение судебной власти». (Приазовский край. 250 от 29.09.1894 г).
1897 год
«Ростов-на-Дону. 25-го сентября, около 12 часов ночи, над городом показалось такое грандиозное зарево, что можно было подумать, что горят несколько кварталов. В действительности оказалось, что на Ярмарочной площади горели городские сенники, где были сложены скирды сена, принадлежащего разным обывателям, а также крестьянам, доставившим сено в город для продажи и складывавшим его на площади в стога. Всего сгорело сена более 20000 пудов. К месту пожара немедленно прибыла пожарная команда, которая направила свои усилия к тому, чтобы локализовать огонь. Но этого ей не удалось достигнуть, так как, благодаря сильному ветру, валки горевшего сена разлетались в разные стороны на расстояние 50 и более саженей, и в скором времени вся сенная часть Ярмарочной площади была охвачена морем огня. Пожар продолжался несколько часов и прекратился только к 6 часам утра. Тушению огня, кроме ветра, мешал также недостаток воды, которую приходилось возить из водопровода, отстоящего от места пожара почти на расстоянии версты. Причина пожара пока не выяснена. По слухам, сено загорелось вследствие неосторожного обращения с огнем городских босяков, выбравших с наступлением холодных вечеров скирды сена местом для ночлега. Убытков причинено на сумму более 4000 рублей. Более всего пострадали от пожара крестьяне, для которых торговля сеном является чуть ли не единственным средством к существованию. Сгоревшее сено не было застраховано». (Приазовский край. 255 от 29.09.1897 г).
1898 год
«Таганрог. 25-го сентября в городской эшопе на Новом базаре имел место следующий случай дневного грабежа. В эшопу зашел сборщик денег на бедных и больных евреев Залкин. Подойдя к стойке, он потребовал себе рюмку водки, а свою кружку с деньгами поставил на стойку. В это время к нему подошли три неизвестных человека, из которых один ударом кулака свалил его с ног, а другой схватил кружку. Поднялась суматоха, но незнакомцы успели уже скрыться с захваченной ими кружкой. Вскоре один из них был задержан. Он оказался крестьянином Семеновым; остальные разыскиваются». (Приазовский край. 257 от 29.09.1898 г).
1902 год
«Полковник Иван Васильевич Турчанинов. В «Донских Областных Ведомостях» (No.191, «Странички прошлого»), между прочим, приводится рассказ о полковнике И. В. Турчанинове. Нужно сказать, что я тоже несколько знаком с этой выдающейся личностью, к сожалению, не проявившею в России всех своих гениальных способностей. Я знаю Турчанинова по рассказам его товарищей, гвардейских офицеров А. М. Крюкова и Ип. А. Грекова. Последний, будучи командиром No.1 полка в Слуцке по 1872 г., получал от Турчанинова письма из Америки и читал их мне. Турчанинов был полковником гвардии генерального штаба. Главною причиною его эмиграции была не просрочка заграничного паспорта, а разлад с начальником артиллерии варшавского наместничества Сухозанетом, впоследствии военным министром. Дело началось будто бы с того, что в бытность Турчанинова штабс-капитаном донской гвардейской артиллерии, он в Варшаве за какой-то маловажный проступок был арестован Сухозанетом. Турчанинов впоследствии доказал, что начальник армейской артиллерии не имел права непосредственно своею властью арестовывать офицера гвардейской артиллерии. Надо полагать, что Турчанинов не был прикомандирован к артиллерии Сухозанета. По жалобе Турчанинова, Сухозанету будто было поставлено на вид неправильное арестование им Турчанинова. Затем, через некоторое время, Сухозанет сделался военным министром, и Турчанинов, уже будучи полковником, очутился в его полной власти, которую он и не замедлил проявить в такой форме, что Турчанинову не оставалось ничего другого, как бежать из России. Сухозанет будто бы призвал к себе Турчанинова и сказал ему: вместе мы не можем служить, убирайтесь, куда хотите. И Турчанинов, имея в кармане до 150 рублей, бежал сначала во Францию, а затем в Америку. При этом, однако, нужно заметить, что другою, не менее, если не более, побудительною причиною был инцидент на романтической подкладке. Турчанинов близко сошелся с дамой Е., что не могло оставаться незамеченным для мужа последней. Она решила навсегда избавиться от мужа, от окружавшей ее злоязычной сферы и уехать вместе с Турчаниновым. Не будь госпожи Е., Турчанинову стоило бы только выйти в отставку и переждать режим Сухозанета, чтобы потом вновь поступить на службу.
Греков говорил, что Турчанинов, оставляя навсегда Россию, в озлоблении своем на Сухозанета, бранил существовавшие тогда порядки, чем настолько повредил себе, что ему было воспрещено возвращение в Россию, хотя потом он и хлопотал об этом. Пламенное желание Турчанинова возвратиться назад, можно объяснить разочарованием его в заграничной жизни и тоской по Родине. Турчанинов писал Грекову, что он едва добрался с женой (г-жа Е.) в Америку, как разочаровался, найдя там не то, что читал в газетных сообщениях того времени. Он, например, читал, что эмигрантов встречают на берегу благотворительные комитеты, которые отводят для них на первое время даровые квартиры и стол, а на самом деле, приезжих сбрасывали с пароходов, как багаж. Из них бедняки одни прибегали к попрошайничеству, но им никто ничего не давал, другие шли в работники к богачам. Ему самому при его блестящем образовании едва не пришлось взяться за лом, а жене поступить в кухарки. Но в конце концов дело до этого не дошло. Во время междоусобной американской войны за освобождение негров он попал в бригадные генералы. По словам Грекова, дивизионным генералом Турчанинов не был. Бригадою он командовал с отличием и безупречно, но, благодаря разным проискам, его лишили командования бригадой, и он вышел в отставку, имея самые ничтожные средства к жизни. Дальнейшее затем существование свое он поддерживал литературным трудом, преимущественно описанием междоусобной американской войны, а жена его занималась разведением кур. Турчанинов писал Грекову, что промысел этот в Америке весьма распространен и выгоден: курица стоит 1 рубль, 10 яиц тоже. После отрешения Турчанинова от бригады, он окончательно возненавидел хваленную республику и затосковал по России, по его выражению, не находя в целом свете страны лучше России, в которую он был готов лететь и которую не мог забыть, прося Грекова походатайствовать об амнистии. В то время Греков пользовался большим уважением войскового атамана, которому он изложил все дело Турчанинова. Атаман будто бы обнадежил, что будет ходатайствовать, и даже обещал материальную помощь. Кроме того, в судьбе Турчанинова принял самое живое участие товарищ его по гвардии полковник Григорьев, помещик Ковенской губернии, Россиенского уезда. Этот последний обещал товарищу на подъем 1000 рублей. В 1872 году, в мае месяце, Греков скоропостижно умер, и начатое им дело о возвращении Турчанинова в Россию рушилось. Какая участь впоследствии постигла Турчанинова, не знаю. В начале 80 годов в одной из столичных газет иногда попадались мне статьи из Америки за подписью «Казак». Говорили тогда, что под этим псевдонимом писал Турчанинов. Дальше я совсем потерял его из виду. Вис. Донецкий». (Д.О.В. 209 от 29.09.1902 г.).