Нина Сергеевна проснулась ранним утром от странного, давно забытого ощущения — что её кто-то зовёт. Мягкий стук дождя по стеклу сливался с ветром, шелестевшим в старых тополях за окном. Она полежала немного, прислушиваясь к привычным звукам, и только потом поняла, что всё это ей приснилось. Сон растворился, оставив после себя лишь неясное беспокойство.
Она встала, надела тёплый халат и, по привычке, проковыляла на кухню, где чайник ждал её уже несколько десятилетий. Старый деревянный дом стоял на этой улице столько же, сколько она сама — она в нём родилась, вышла замуж, вырастила детей, а потом осталась одна. Дом дышал вместе с ней: скрипел пол под ногами, гудели трубы, а по вечерам запах тлеющих дров наполнял её уютным одиночеством.
Нина не любила смотреть на себя в зеркало, но в кухонном окне отражалась её фигура — сутулая, с растрёпанными волосами, с этими старыми, повседневными движениями, как будто чужая, словно и не она вовсе, а тень, оставшаяся после былой женщины. "Скоро зима", подумала Нина, глядя на серое небо за окном. Ей было странно осознавать, что все её зимы теперь такие — однообразные, как старые книги, прочитанные много лет назад, которые можно пересматривать только для успокоения.
Письмо пришло неожиданно. Лида Туманова... Когда-то они были не разлей вода, делили тетради, секреты, мечты о большом будущем. Как же это давно было, и как всё изменилось. Лида всегда была из тех людей, кто казался Нине ярким огнём, светящейся звездой в их сером провинциальном городе. "Ты видела, как она тогда улыбнулась?" — девочки всегда так говорили, когда Лида проходила мимо. И Нина была той, кто не просто видел, но и был допущен в её круг, в самую сердцевину её жизни.
Нина села на табурет и вновь развернула письмо. Строчки бежали перед глазами, как заговорённые, на грани сна и яви:
"Нина! Здравствуй. Пишу тебе спустя столько лет, и даже не знаю, стоит ли. Мы ведь когда-то были подругами, и, может быть, ты ещё меня помнишь. Я много думала о тебе. Как ты живешь, что с тобой стало… Мне нужно с тобой увидеться. Хворь у меня нехорошую нашли, врачи говорят, что есть риск. Не знаю, выйду ли я из этого. Приезжай, если сможешь. Живу всё там же, на Васильевском. Лида".
Она помнила Лиду такой яркой, жизнерадостной. Всегда первая в школе, всегда в центре внимания. А потом Лида уехала, как многие мечтали, — в Ленинград. "Я останусь здесь, — думала тогда Нина, — мне здесь всё родное". Она считала, что живёт правильной жизнью — спокойной, оседлой, наполненной добрыми, понятными людьми. Она вышла замуж за Михаила, школьного друга, который всегда заботился о ней. Рождение детей, работа в школе, вечные хлопоты. И письма от Лиды становились всё реже, пока совсем не прекратились.
Нина решила ехать.
Поезд на Ленинград уходил рано утром. Платформа была пустынной, только какие-то редкие фигуры мелькали на горизонте, окутанные утренним туманом. Старый чемодан, который она вытащила из шкафа, оказался на удивление тяжёлым. В него вошли не только вещи — несколько книг, платок, шерстяные носки, — но и воспоминания, те самые, что она долгие годы прятала под слоем рутины.
Когда поезд двинулся с места, и пейзаж за окном стал быстро сменяться, Нина испытала странное чувство — как будто она плывёт не вперёд, а назад, обратно, в ту жизнь, которую она давно оставила позади. Вспоминались лица — юные, свежие, с румянцем на щеках. Лида, смеющаяся, в лёгком светлом платье. Михаил, ещё молодой, влюблённо следил за ней издали. Тепло этих воспоминаний было обманчивым — она знала, что, вернувшись к ним, она столкнётся с тем, чего давно избегала: с чувством утраты. И не людей, а самой себя.
В купе был одинокий мужчина лет сорока, который всю дорогу читал газету. Нина пыталась заговорить с ним, но мужчина лишь коротко кивнул и вновь уткнулся в печатные страницы. Ей это напомнило Михаила — он тоже всегда был немногословен, предпочитал слушать радио или читать, вместо того чтобы говорить. Странно было осознавать, что человек, с которым она прожила всю жизнь, так и остался для неё закрытой книгой.
Ленинград встретил её холодным осенним дождём. Васильевский остров... Сколько лет она не слышала этих слов. Нина шла по мокрым улицам, считая номера домов, боясь найти нужный слишком быстро. Когда она наконец добралась до нужного подъезда, сердце гулко стучало — не от усталости, а от того, что её ждало впереди.
Лида открыла дверь почти сразу, как будто знала, что Нина уже стоит на пороге. Они долго стояли, молча, разглядывая друг друга. Лида изменилась: морщины прорезали её лицо, глаза были усталыми, но всё же в них светилось что-то прежнее — та лёгкая искра, что когда-то притягивала всех вокруг.
— Заходи, — сказала Лида, её голос был мягким, почти шёпотом, как будто она не хотела нарушить тишину.
На кухне было уютно и тепло. Лида налила чай, и они сели за старый деревянный стол. Разговор не клеился. Они пересказывали друг другу свои жизни, как будто читали чужие истории, не зная, что сказать о себе на самом деле. Лида рассказала о своей работе, о том, как после развода осталась одна. Нина слушала, но её мысли витали далеко. Воспоминания об их детстве, о том, как они мечтали вместе уехать, как Лида была её близкой подругой — всё это вдруг стало зыбким и нереальным.
Только поздним вечером, когда за окном уже темнело, Лида вдруг сказала: — Нина, я давно хотела тебе сказать... Твои письма… Они не доходили до меня.
Нина подняла глаза. — Что ты имеешь в виду?
— Я узнала, что твоя мать перехватывала мои письма. Она не хотела, чтобы мы общались. Потом, когда ты вышла замуж, Михаил… он тоже просил меня не писать тебе. Я долго ждала, но ответа не было.
Нина замерла. Как будто кто-то вытащил из её сердца всё тепло. Мать… Михаил… Почему? Она никогда не думала, что её жизнь могла пойти по-другому, если бы она знала об этом тогда. Если бы письма дошли, если бы... Странное чувство разлилось в ней — не ярость, нет, а что-то более тихое, глубинное. Сожаление.
В тот вечер, когда они сидели на кухне в тишине, Нина поняла: время не вернуть, но и укрыться от него больше нельзя.