Валентина Петровна, 76 лет, была известна в своей семье как женщина строгих принципов. Её жизнь была полна забот и непрекращающихся забот о близких. С утра до вечера она кипятила борщи, шила и вязала, но это не мешало ей активно следить за порядком в доме и в жизни своих внуков. С её подачи у них всегда был идеальный порядок распорядок дня: уроки, чтение книг и домашние дела. Словом, у Валентины была своя система, и она не собиралась её менять.
Система поощрений и наказаний. Если ты хороший мальчик, то бабушка будет гладить по голове и испечет калечь. А то и денег даст на газировку.
А вот если кто-то себя вел плохо, Валентина выходила из себя, и даже со своей одной немощной рукой лупила внуков так что крики стояли на всю квартиру, она не разбирая брала что под руку попадет и наносила увечья.
Саше было 12 лет, и он был тихим, но очень сообразительным мальчиком. С раннего детства он увлекался книгами и мог часами сидеть, погружённый в чтение приключенческих романов или историй про космос. Иногда бабушка думала, что он унаследовал её же настойчивость, потому что если Саша за что-то брался, то доводил дело до конца. Но она не понимала его «замкнутости» и всё время ругала его за это.
Ваня, младший, 8 лет, был полной противоположностью. Живой, любопытный и непоседливый, он мог найти приключение даже в самых, казалось бы, обыденных вещах. Он часто приводил бабушку в раздражение своими бесконечными вопросами и шалостями. Ваня легко заводил друзей и умел рассмешить даже самого угрюмого человека. Бабушка всегда считала его слишком легкомысленным.
Оба мальчика любили свою бабушку, хоть и боялись её резких замечаний и строгого взгляда. Они не понимали, почему она всегда казалась такой суровой и ворчливой, но, несмотря на это, каждый вечер перед сном они всегда шли к ней на кухню, чтобы попрощаться перед сном, и в их сердцах теплилась надежда, что однажды она их похвалит.
Несмотря на свои физические ограничения, бабушка не жаловалась на здоровье. Но однажды, проснувшись с сильной болью в груди, она, не раздумывая, позвонила в скорую помощь. Вскоре её забрали в реанимацию, где врач объяснил, что у неё произошел инфаркт. Она лишь хмурилась, слушая его объяснения, и вела внутренний диалог о том, как же плохо они работают, если она оказалась здесь.
Валентина Ивановна лежала на белоснежной больничной койке, худощавая и будто выточенная временем. Её тонкие, обострившиеся черты лица подчеркивали годы, прожитые в деревенских работах. Глубокие морщины, словно дороги жизни, пересекали её лоб и скулы. Её правая рука, слегка скрюченная и покалеченная давней травмой, лежала неподвижно. Валентина никогда не жаловалась на неё, привыкнув к боли как к вечному спутнику.
Чёрные густые брови, резко контрастирующие с поседевшими волосами, придали её лицу суровость и даже некоторую угрюмость. Эти брови всегда выдавали её характер — решительный и несгибаемый. Глаза, хоть и потускневшие от лет, всё ещё были проницательными и острыми, как у хищника. Когда медсестра вставляла ей иглу для капельницы, Валентина лишь сжала губы в тонкую линию, молча терпя процедуру, но в глазах читалось недовольство.
— Какой ужас! — ворчала Валентина, когда её подключили к капельнице. — Да вы хоть раз видели, как это делается? Как можно так неаккуратно вставлять иглу!
Медсестра, молодая и немного испуганная, лишь смущенно улыбалась в ответ, стараясь выполнить свою работу. Валентина была не из тех, кто проявляет снисходительность, особенно когда дело касалось её здоровья.
В реанимации время шло медленно. Бабушка пыталась ненавязчиво рассмотреть всё вокруг. Врачи и медсестры спешили, не обращая внимания на её постоянные замечания и недовольства. Она снова и снова повторяла:
— Неужели вы не понимаете, что мне нужно? У вас нет более удобной постели? Или хотя бы хорошего доктора?
Её недовольство только росло. Она чувствовала, что окружающие должны обращать на неё больше внимания. Все эти врачи и медсестры просто обязаны быть наготове, чтобы удовлетворять её желания. Она начала раздумывать о своих внуках, о том, что они остались одни..
Ночью, когда палаты были погружены в полумрак, Валентина почувствовала жжение в груди и проснувшись решила, что пора действовать. Она с трудом встала с постели, ощутив, как кровь приливает к её щекам. Спустя несколько минут, прислонившись к стене, она вышла в коридор. Оглядевшись, увидела, что больница была пуста и тихо дремала.
— Долбанные бездельники, где тут ординаторская спят поди, сейчас я им устрою, — произнесла она с улыбкой, упрямо продолжая свой путь.
Проходя мимо пустых больничных кабинетов, Валентина Ивановна хмуро прищурилась, вспомнив, как не раз грозилась за вчера «поставить на место» санитаров и врачей. Её вечно недовольный взгляд скользил по белым дверям и стерильным стенам, она готовилась в любую минуту остановить кого-то и высказать своё негодование. НО никого не было. Внутреннее раздражение не покидало её, но с каждым шагом появлялось странное ощущение, будто что-то вокруг изменилось.
Наконец в конце одного коридора, её внимание привлекла дверь, которую она раньше не замечала. Она была приоткрыта, и оттуда лился странный мягкий свет. С трудом переступив через порог, она приоткрыла дверь, и её глаза мгновенно залил ослепительный свет. Этот свет был не холодным, как от больничных ламп, а тёплым, почти обволакивающим.
Валентине стало жарко, словно этот свет проникает прямо под кожу, согревая её, но не обжигая. Она прикрыла глаза рукой и вышла на улицу, делая неуверенные шаги. Гул галогеновых ламп больницы исчез, уступив место мягкому шороху листвы и звону птичьих голосов. Всё вокруг выглядело нереально — лес, полный зелени, словно из детских сказок. Воздух был тёплым, и он наполнил её лёгкие свежестью, какой она не чувствовала уже много лет. Ветерок нежно касался её кожи, напоминая о временах, когда она была молодой и могла беззаботно гулять по деревенским просторам.
Валентина остановилась, поражённая этим чудом природы. Её глаза обратились к величественному дубу, стоявшему прямо перед ней. Его ветви тянулись к самому небу, словно хотели достать облака. Ствол был мощным и древним, корни уходили глубоко в землю, будто дерево держало в себе всю мудрость мира. Она сделала несколько шагов вперёд, чувствуя, как её сердце немного успокаивается под этими зелёными сводами.
Всё вокруг было настолько живым и наполненным жизнью, что она на мгновение забыла обо всём: о больнице, о своём недомогании, даже о том, что где-то ее ждут внуки.
— Где я? — произнесла она, озираясь.
Старик с длинной белой бородой и доброй улыбкой вынырнул из-за ствола дуба неожиданно.
— Здравствуй, Валентина, — произнёс он, словно ждал её.
— Вы кто? — с подозрением спросила бабушка, поджимая губы. — И почему вы знаете моё имя?
— Я — бог, охраняющий это место. Ты пришла сюда, чтобы понять, что с тобой произошло.
— Я не собираюсь здесь оставаться! У меня есть дела, я должна заботиться о своих внуках, — настаивала она, но внутри начала ощущать легкую тревогу.
Мудрец улыбнулся, и его глаза светились.
— Ты была строгой и часто недовольной. Ты думаешь ты и впрямь заботилась о них, вспомни как ты била младшего в прошлый четверг.
— Не понимаю, о чём вы. Я всегда заботилась о своих внуках, — бурчала Валентина.
— Но как? Ты их ругала за каждую мелочь, не давала им знать, как сильно их любишь. Теперь ты здесь, и возможно нам придется провести здесь много времени. С убийцами и лиходеями все понятно. Но вот в таких случаях приходится разбираться долго, так что устраивайся где тебе удобно.
Слова мудреца глубоко проникли в её душу. В голове начали всплывать воспоминания о том, как она ругала своих внуков за то, что они оставили игрушки разбросанными или не помыли посуду. Она вспомнила их лица, когда лупила старым поводком коорый волялся в коридоре и остался от давно умершего пса,
— Я была не права, — признала она, на мгновение окаменев. — Я всегда думала, что это правильно.
— Ты должна была ценить время, проведённое с ними. Время ограничено, — произнес мудрец, и его голос стал более серьёзным.
— Стойте! — закричала Валентина. — Я не хочу оставаться здесь. Я хочу быть с ними!
— Ты слишком долго закрывала своё сердце, Валентина, — голос Бога, хриплый и глухой, как эхо далёкого грома, пробирался до самого её сознания. Он не звучал ни с упрёком, ни с жалостью, он не кричал ни говорил шепотом, он просто проникал в самое нутро. — лишь как безжалостная констатация факта. — Здесь нет места для слёз и сожалений. Всё, что было сделано, не изменить.
Валентина почувствовала, как ноги её подкашиваются, но она не могла остановиться. Мысли смешались, сердце бешено колотилось, а слова застревали в горле, как горький комок. В глазах её мелькнули образы внуков: Саша с его тихим, настороженным взглядом, как он вечно сидел, свернувшись с книгой на коленях, будто боялся, что его снова отругают; Ваня, который с каждым новым наказанием становился всё тише, словно его пыл выгорал под её криками.
— Прошу... — голос Валентины дрожал, она шагнула ближе к старцу, как будто убедить его было возможным своей уверенностю. — Они... они должны знать. Я не могу уйти, не сказав им. Они всё это время думали, что я... что я их не любила.
Старик, словно живое воплощение дуба, перед которым он стоял, медленно поднял глаза на неё. В его взгляде была боль и сожаление словно Валентина была оступившимся ребенком, его собственным ребенком.Безмолвие между ними растянулось, как тяжёлый груз на её сердце. Он не спешил отвечать, позволяя ей окунуться в своё собственное горькое осознание.
— Ты их не любила, Валентина, — его слова прозвучали как гром. Она сжалась, словно удар получила в лицо. — Любовь — это не страх перед наказанием, не крики и не приказы. Ты выбрала путь дьявола, думая, что контролируешь их избивая. Но на самом деле ты только разрушала свою бессметную душу, ты постигла плеть демонов, так действуют черти возле котлов адских.
— Нет! — её голос сорвался на крик. Руки задрожали, она шагнула ещё ближе к нему, слёзы уже ручьями стекали по её лицу, застилая глаза. — Я любила их... Я хотела для них лучшего! Я не знала, как иначе!
Старик вздохнул, и в его взгляде мелькнула едва уловимая искра сострадания. Но слова его оставались тверды, словно камень:
— Время не вернуть. Невозможно стереть всё, что было. Ты оставила свой след в их сердцах. Вопрос лишь в том, какой этот след, и что они теперь понесут своим детям в будущем.
Валентина ощутила, как в груди нарастает волна отчаяния. Её разум метался в поисках оправданий, но каждая мысль сталкивалась с суровой правдой. Она видела, как часто в глазах внуков читался страх, а не доверие. Как Саша, её тихий и начитанный мальчик, всё реже искал с ней общения, боясь нового замечания. Как Ваня, её маленький сорванец, пытался избегать её, лишь бы не получить очередной нагоняй.
— Я не знала... я не знала, как показать им любовь... — произнесла она едва слышно, но в этот момент кто-то взял ее под локоть. Когти вцепились в ее спину и стали рвать. Будто на нее сзади неожиданно накинулось разъяренное животное. Запах, появился такой запах будто она попала в амбар со скотиной.
Валентина обернулась и увидела, что страшное черное существо тащит ее в даль от того дуба где стоял старец, а по его щекам уже текли слезы.
Разверзлись под ногами врата, и вели эти врата в ады глубокие. Валентина стояла на краю, и смотрела вниз, там среди бесчисленных островков стоящих в лавовом озере, возвышались чаны, а в чанах кипело масло.
Людей вели к этим чанам такие же существа как то что стояло возле Вали, эти существа подталкивали людей и те в свою очередь падали в раскаленное масло заполняющее эти чаны.
В некоторых уже плавали сваренные тела, и между ними словно не ощущая своего веся юрко перемещался огромный толстый мужчина с рогами переплетающимися между собой.
Он то и дело деловито совал черпак в жижу и отхлебнув покачивал головой.
Когда Валентину Петровну начали тащить по извилистым, усыпанным чёрной пылью коридорам, вокруг начали вспыхивать огоньки. Они не давали тепла, только озаряли пространство жуткими, дрожащими тенями. Перед ней вставали адские существа — уродливые, перекрученные, будто их тела были сломаны, но они продолжали двигаться. Их лица, не до конца различимые в полумраке, были сплошь изуродованы — губы, будто расплавленные, свисали кусками, а из-под потрескавшейся кожи просачивалась чёрная кровь.
Они шептали, но это были не просто шёпоты — это были её собственные слова, сказанные когда-то в гневе. "Ты будешь сидеть тихо и не пикать, пока я не разрешу!", "Думаешь, тебе это просто так сойдёт с рук?". С каждым словом её сердце колотилось всё сильнее, словно каждая фраза откликалась внутри болью, от которой невозможно было убежать. Эти существа вытягивали к ней свои худые, изуродованные пальцы, стараясь дотянуться до её лица, их ногти оставляли на её коже невидимые, но болезненные порезы.
Тут из темноты появилась фигура — чёрное существо, высокое, будто сшитое из тьмы самой ночи. Его глаза не светились, но Валентина чувствовала, как оно смотрит прямо на неё, заглядывая глубоко в душу. Оно начало тянуть её к огромному котлу, из которого в воздух поднимался тяжёлый, едкий пар. Внутри бурлила раскалённая жидкость, и оттуда доносились звуки — крики, визг, стоны боли. Валентина Петровна попыталась вырваться, но существо схватило её за руку, и её тело будто парализовало. Его шёпот вонзался ей в уши:
"Ты не просто воспитывала их... ты ломала их. А теперь почувствуй боль на себе."
Её сердце сжалось от ужаса, она вспомнила, как когда-то шлёпала маленького Ваню, удерживая его за руку, и теперь это существо держало её точно так же. Оно тащило её к котлу, и каждый его шаг отдавался эхом в голове, словно удары гигантского молота, каждый всё громче и громче. Пламя вокруг поднималось всё выше, его жар опалял кожу, но больше всего её пугал не огонь, а эти голоса, повторяющие её же собственные слова — слова наказания, угроз и равнодушия.
Когда существо почти подтянуло её к самому краю, она вдруг увидела, как в раскалённом масле шевелились чьи-то искалеченные фигуры. Это были не просто мученики ада — это были образы её детей и внуков, изуродованных её собственной жестокостью. Их руки тянулись к ней, искажённые лица молили о пощаде, но она чувствовала, что не может помочь им, ведь она сама толкнула их в этот котёл...
Тьма вокруг вдруг замерла, словно время остановилось. Шёпоты, удары сердца, стоны из котла — всё исчезло, оставив Валентину Петровну в тревожной тишине. Чёрное существо, тянувшее её к котлу, застыло, его рука на миг ослабла, а потом неожиданно отпустила её. Она отступила назад, чувствуя, как ноги слабеют от облегчения, но страх ещё не отпускал её до конца.
В этот момент в сводах пещеры появился разлом, сквозь который пробился яркий луч света. Свет был настолько неестественным для этого места, что на миг ослепил её. Из него медленно начал спускаться человек — её отец, в своей старой военной форме, выцветшей и потерявшей блеск, но всё ещё внушительной. Его лицо было серьёзным, с глубокими морщинами, впитавшими в себя тяготы военных лет, но взгляд оставался твёрдым, как в её детских воспоминаниях.
Он медленно сошёл по невидимой лестнице, опираясь на свою винтовку как на трость, словно каждый шаг по этому мрачному месту отнимал у него силы. Его тень, отбрасываемая светом, росла за ним, и когда он подошёл к Валентине, пространство вокруг будто очистилось от всего грязного и ужасного. Он не произнёс ни слова, только молча смотрел на неё, и в этом взгляде было больше, чем она могла бы выдержать — боль, прощение, печаль.
Отец обнял её. Его объятия были тёплыми, такими, какими она их помнила в детстве. Без слов он мягко, но уверенно поставил её в центр этого светлого луча. Сначала Валентина не поняла, что происходит, но потом ощутила, как её ноги начали подниматься над землёй, как какая-то невидимая сила начала уносить её вверх, уводя прочь от этого ужаса.
Взгляд её отца оставался на ней, но она уже не могла двинуться или позвать его. Лишь на миг она увидела, как он сам повернулся к кипящему котлу, от которого всё ещё исходил тяжёлый жар. Без тени сомнения или колебаний он залез в этот адский чан, опуская своё усталое тело в кипящее масло. Сначала лицо его оставалось спокойным, но затем боль, очевидно, охватила его всего. Валентина смотрела сверху, как его лицо скривилось в мучении, но он не закричал — только тихо стонал, стиснув зубы.
Огромный, жирный чёрт, весь в пятнах и вонючем дыме, с мерзким хохотом начал мешать его в котле огромным половником, утопляя его всё глубже. С каждой новой порцией кипящего масла отец корчился, его лицо всё больше искажалось, пока в один миг он не исчез полностью под поверхностью адского варева.
Валентину же продолжала уносить эта светлая сила всё выше, прочь от мрака, прочь от криков. Но вместо облегчения внутри неё осталась только боль, отчаяние.
Валентина проснулась в палате. В окно бил яркий луч света падая на ее кровать.
Двое внуков стояли возле нее держа цветы. Младшенький обронив слезу удивленно растопырил глаза, — Бабушка? Ты жива?