Анна Сергеевна сидела на табурете, чувствуя, как затекают ноги и ноет спина. Казалось, что тело устало даже от этой неподвижности, но встать она не могла.
В кухне стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь дрожащим тиканьем старых часов на стене. В руке она сжимала тетрадь — обложка, изрядно потёртая, была в пыли, а страницы внутри пожелтели от времени.
Эти записи мужа она нашла случайно, перебирая его старые вещи, и теперь её руки не отпускали её, словно это был раскалённый кусок металла. Весь её мир, который она выстраивала десятилетиями, вдруг рухнул, рассыпавшись в прах.
Она прочитала одну из первых записей ещё несколько часов назад. Андрей Николаевич, её муж — её Андрей, её опора, её единственная связь с жизнью, её надёжный, молчаливый муж, — изменял ей.
Не просто случайная связь, мимолётная, о которой она могла бы забыть, пережить в тишине. Нет. В каждой строчке было видно: он любил другую женщину. Любил её так, как, возможно, никогда не любил Анну.
«Она смеётся, — писал он, — её смех заполняет пустоту, которую я так долго носил в себе. Я не знал, что способен чувствовать столько радости. С ней время не существует».
Анна Сергеевна перечитывала эти строки, и её руки дрожали. Смех. Сколько лет она не слышала в доме смеха? Их жизнь с Андреем Николаевичем была всегда тихой, уравновешенной, словно вода в глубоком колодце, над которым никто не склонялся.
Они не ругались, не ссорились, не всплескивали голосом — всё было ровно, предсказуемо, почти машинально. Она думала, что это нормально, что так и должно быть: семья — это не страсти, не пылкие объятия. Это работа, забота, уважение. А оказалось, что для него этого было недостаточно.
Она читала дальше, охваченная злостью, страхом и стыдом одновременно. В один момент ей хотелось разорвать тетрадь, сжечь её, будто огонь мог стереть то, что она узнала, но всё же продолжала читать, словно хотела дойти до самой сути боли и ощутить её полностью.
В записях муж описывал их встречи: как они гуляли по тихим московским улочкам, где никто их не знал, как они сидели в заброшенном парке, где никто их не видел, как он впервые взял её за руку, чувствуя, как земля под ним перестала быть твердой.
В его словах была тоска, жажда чего-то, что Анна никогда в нём не видела. Он был для неё всегда приземлённым, простым человеком, инженером до мозга костей — а оказалось, что в нём жил кто-то другой, незнакомец, который умел любить по-настоящему.
Через несколько дней Анна Сергеевна приняла решение. Она не могла жить дальше с этим знанием, с этим ядовитым чувством, что её жизнь была ложью.
Она нашла адрес той женщины. Увидела его в одной из записей мужа — он словно не боялся, что его когда-нибудь обнаружат. Она долго не решалась, но теперь путь был единственным — встретить её. Посмотреть в глаза той, что украла у неё годы, любовь, верность.
Она ехала на другой конец города, в маленькую квартиру в панельном доме, сжав в руках тетрадь мужа, как доказательство преступления. Внутри неё всё кипело, голова гудела от напряжения. Мимо проносились люди, машины, трамваи, но она не видела их — перед глазами стояло только одно: их встреча.
Дверь открыла женщина. На вид ей было лет шестьдесят пять, худощавая, с седеющими волосами, собранными в небрежный пучок. Она выглядела уставшей, но в её глазах мелькнуло что-то неуловимое, когда она встретила взгляд Анны. Женщина сразу поняла, кто перед ней.
Анна не помнила, как зашла внутрь. Стены квартиры были голыми, мебель скудной, в воздухе витал слабый запах затхлости. В этой квартире, такой пустой и угасающей, она увидела отблеск собственной жизни, но боль была слишком сильной, чтобы это принять.
— Это вы, — наконец произнесла Анна, с трудом разжимая губы. — Вы встречались с моим мужем.
Женщина медленно кивнула. Она не пыталась оправдываться. Её лицо оставалось спокойным, даже слегка покорным, как у того, кто уже давно принял свою вину, свою ношу.
— Мы были вместе, — сказала она тихо, почти шёпотом. — Но это было давно. Очень давно.
— Он любил вас? — спросила Анна, сжав руки в кулаки. Этот вопрос разрывал её на части, но ответ был нужен, как воздух.
Женщина опустила глаза. В её взгляде было что-то болезненное, но не грубое — скорее, сожаление. Она вздохнула, словно бы этот ответ был тяжестью, от которой она давно устала.
— Да, — ответила она тихо. — Любил.
Анна Сергеевна ощутила, как что-то оборвалось внутри неё, как если бы сверху вдруг сорвался камень, который она годами держала над головой.
Анна Сергеевна замерла. Ответ женщины был резким, как удар в спину. Её губы задрожали, дыхание перехватило, но слёз не было — в груди скопилась сухая, жестокая пустота.
Она стояла перед женщиной, которая только что, казалось, уничтожила остатки её жизни, и не знала, как говорить, как двигаться, как реагировать. В этот момент вся прошлая жизнь Анны, её десятилетия брака, её семейное спокойствие, казались ничем — всего лишь оболочкой, фальшивой картинкой, за которой скрывались холодные тени.
— И как вы могли… жить с этим? — её голос сорвался, но прозвучал твёрже, чем она ожидала.
Женщина перед ней не вздрогнула, не смутилась. Её лицо оставалось спокойным, как гладь воды, и в этой спокойной грусти Анна уловила что-то почти нечеловеческое, что-то, что напугало её. Было ли это безразличие или, может быть, глубокое понимание, которое пришло с годами?
— Как я жила? — тихо переспросила женщина, не торопясь с ответом. — Я жила, потому что иначе нельзя было. Мы не выбирали, кто кого полюбит. Вы думаете, мне было легко? Думаете, я не мучилась от того, что знала о вас? Что он возвращался к вам каждый вечер, что его долг — перед семьёй, а не передо мной? — Она сделала паузу, словно слова резали ей горло, но продолжила: — Но я не могла отказаться от него, как и он от меня.
Анна услышала эти слова, но легче ей не стало. Напротив, они лишь усиливали боль — понимание того, что она делила мужа с другой женщиной не из-за чьего-то коварства или её собственной вины, а просто потому, что так сложилась жизнь. Жестоко, бессмысленно, словно эта измена была предрешена.
— И что теперь? — Анна Сергеевна задала этот вопрос скорее самой себе, чем ей, но женщина ответила.
— Теперь ничего, — она пожала плечами, почти равнодушно. — Всё закончилось много лет назад. Андрея Николаевича не стало. Вы остались. Я осталась. А всё остальное — просто воспоминания.
Анна нахмурилась. Эти слова звучали как издевательство. "Просто воспоминания". Но разве можно так легко отмахнуться от того, что разрушило её жизнь?
— Для вас — воспоминания. А для меня это был каждый день! — её голос почти перешёл в крик. — Я прожила с этим человеком полжизни! И вы хотите сказать, что это теперь всего лишь прошлое? Что это ничего не значит?
Женщина посмотрела на неё спокойно, словно зная, что дальше будет тишина.
— Да, — ответила она, выпрямившись. — Теперь это ничего не значит.
Анна Сергеевна почувствовала, как у неё закружилась голова. Эта простая истина была невыносима, чудовищна. Всё, что казалось важным, оказалось временным. Даже любовь, даже предательство. Теперь, когда Андрея нет, его чувства, их отношения, даже её собственные страдания — всё это растворялось в воздухе, как дым от свечи.
— Уходите, — неожиданно сказала женщина, поднимаясь с места. — Мне больше нечего вам сказать. Он ушёл из жизни, и я уже давно отпустила его. Советую вам сделать то же самое.
Анна чувствовала, как слова этой женщины, её спокойный тон, будто сдавливают грудь. В этой квартире было что-то клаустрофобическое, как будто стены сжимались вокруг неё. Ноги вдруг стали тяжёлыми, но она всё же поднялась, схватила тетрадь, прижала её к груди, словно это был её последний якорь.
— Вы не понимаете, — сказала Анна Сергеевна уже у самой двери. — Для вас это был роман, страсть, увлечение. А для меня — вся жизнь. Как вы можете советовать отпустить это, если я сама не знаю, как жить дальше? Как дышать, зная, что всё, во что я верила, было ложью?
Женщина не ответила сразу. Она подошла к двери и медленно, молча открыла её, приглашая Анну уйти. Лицо её оставалось бесстрастным, как каменная маска, но в глазах мелькнула некая усталость — усталость от того, что эту борьбу они вели обе, но у каждой она была своя.
— Живите, как сможете, — тихо сказала она напоследок. — Мы все живём с ложью. Кто-то с чужой, а кто-то — с собственной.
Дверь захлопнулась.
Анна Сергеевна оказалась в подъезде. Звуки её шагов, глухие, почти невесомые, отдавались в пустоте лестничных пролётов. Она шла вниз, чувствуя, как что-то внутри растягивается, будто жилы, которые вот-вот порвутся. Этот дом — ничем не примечательный, как и женщина за его дверью, — вдруг стал тем местом, где её жизнь окончательно изменилась. Но не было ни катарсиса, ни отчаяния, которое могло бы выплеснуться наружу. Только глухая, тяжёлая тишина.
Она шла по улице, уставившись на асфальт под ногами. Прохожие, машины, шум города — всё это стало отдалённым фоном. В её голове медленно крутились последние слова женщины: “Мы все живём с ложью.” Но что теперь было делать с этой правдой, которая так резко обнажила её жизнь?
Она дошла до остановки, села на лавку. Рядом стояли люди, разговаривали, но ей не было до них дела. В её руках всё ещё была тетрадь. Анна Сергеевна медленно открыла её, ещё раз пробежала взглядом строки мужа. Эти страницы теперь были чужими, как и он сам.
Внезапно, без единого слова, она встала, подошла к урне и бросила туда тетрадь. Сначала была тишина, а затем, будто в ответ на её движение, налетел сильный порыв ветра.