«Два года мы добивались, чтобы нам разрешили открыть здесь народный дом, — поделилась воспоминаниями Анастасия Чубурова. — Ездила я в отдел культуры в Беломорск, мне говорят: «А что ты будешь делать там?» Я им отвечаю: «У меня теперь все направления». Дали нам разрешение, немного денег на ремонт выделили, мы стены обшили. Сами все делали, а теперь нас совсем мало осталось. Даже праздника не провести, но кто в деревню приезжает, сюда приходят, я им наши экспонаты показываю».
Возле Народного дома стоит в Тунгуде деревенский мемориал жертвам советских репрессий, и это едва ли не единственный памятник в Карелии, на котором упомянуты не только расстрелянные в сталинские времена, но и те, кто погиб в 20-е годы прошлого столетия. После Карельского восстания население Тунгудской волости сполна испытало на себе и раскулачивание, и коллективизацию, и борьбу с «антисоветскими элементами».
Памятник репрессированным в Тунгуде.
Памятник репрессированным землякам и пострадавшим деревням поставили сами местные жители. По словам хранительницы Народного дома Анастасии Чубуровой, она откормила и продала свинью, чтобы выручить на памятник деньги.
«А такие маленькие домики у нас называют «кельюшки», — продолжила экскурсию по деревне Анастасия Владимировна. — В них доживали свой век одинокие старики, но о них заботилась вся деревня. Кто помогал рыбой, кто хлебом».
Кельюшка.
Увы, теперь одинокие старики даже в карельских деревнях никому не нужны, а «кельюшка» на таежном озере или на Белом море стала в последние годы весьма привлекательной недвижимостью.
У многих домов в Тунгуде появились новые хозяева из больших российских городов, которым хочется отдохнуть от шума в карельской глуши.
Когда мы шли на катере по реке, нам встретились несколько караванов туристов, которые попадали на Тунгудское озеро. Супруг Антонины Чубуровой Анатолий, который вез нас в Лужмаваракку, рассказал немало историй про приезжих из Москвы и Питера, оставивших на реке дорогие лодки и моторы из-за топляка, которым усеяно дно Тунгуды. В советские времена по реке сплавляли лес, и сотни бревен до сих пор лежат в воде. Финские бизнесмены предлагали поднять эту древесину со дна, но карельские чиновники не дали им разрешения, и затопленный лес так и остался гнить в реке и озере.
Анатолий Чубуров.
Поделился Анатолий Чубуров и рассказом о том, как перед войной в этих краях появилась 20-километровая дорога из Тунгуды до деревни Березово (или Koivuniemi), которой теперь тоже нет на карте Карелии.
«В 1939 году сюда приехал депутат Верховного совета республики, отправился в Березово в колхоз. Повезли его на лодке, но на озере задули ветра, и вовремя вернуться из Березово он не смог. Поднялся шум: пропал депутат! В деревню выехал отряд НКВД его искать. Тогда тут была только конная тропа, но после этого случая жителей Тунгуды и Березово заставили лопатами строить дорогу. По десять километров с каждой стороны. Построили ее за год», — поведал Анатолий Чубуров.
На реке Тунгуде.
Однако до Лужмаваракки нам пришлось добираться и по реке, и по суше. У самого Тунгудского озера нас встретила старая плотина, и катер мы перетаскивали через нее по волоку.
— А когда Лужмаваракка стала нежилой? — поинтересовался я у Анатолия Чубурова.
— Деревня перестала быть жилой в июле 1941 года. Людей из нее отправили в эвакуацию, а вернуться назад уже не разрешили. Кто хотел, перевез свои оставшиеся дома в Тунгуду, — ответил наш проводник.
Берег Тунгудского озера, где когда-то стояла Лужмаваракка, давно зарос лесом и выглядит сегодня так, как будто никакой деревни с двухсотлетней историей тут никогда и не было. Но у самого берега еще можно увидеть груды камней, оставшихся в воде от бань, которые топились по-черному.
Берег Тунгудского озера. Вид на место, где стояла деревня Лужмаваракка.
Подъехав к Лужмаваракке, Анатолий Чубуров выключил мотор, и несколько минут мы просто слушали осеннюю тишину. Потом наш проводник рассказал о том, что с озера можно окликнуть тех, кто здесь когда-то жил.
«Симо!» — крикнул Анатолий Чубуров в сторону берега, и через мгновение звонкий лес повторил это имя.
«Иов!» — позвал я своего прапрадеда, и моя карельская родина ответила мне прощальным эхом.