- Я люблю тебя, - призналась Даша, лежа на пахнувшей ветром и свежим орехом крепкой мужской груди.
Висок ее касался мусульманской ладанки, которой заканчивалось плетение тяжелой цепи. Полтора килограмма чистейшего золота Рашид носил на своей шее каждый день!
Массивная вещь была на редкость тонкой ювелирной работой. Изготавливавший драгоценные украшения для казанских криминальных кругов мастер постарался на совесть, выгравировав на ладанке мельчайшей арабской вязью целую суру из Корана.
Даша как-то поинтересовалась ее содержанием, но Рашид лишь усмехнулся, буркнув что-то про путь пророка Мухаммеда и что следует почитать родителей. Текст молитвы записала ему мать, и Даша догадалась, что он скорее всего сам толком не знает, о чем там речь.
Они ночевали на чьей-то даче.
Оббитые деревом стены, накрахмаленные синие занавески на окнах, в углу пышный букет розовых цветов в мутной хрустальной вазе, как из бабушкиного серванта. Кажется, то были пионы. Такие же росли у входа в дом.
Рашид ничего не ответил. Даша почувствовала, как он прижал ее чуть крепче.
- А ты… любишь меня? – спросила она, и вопрос повис в дачном воздухе.
Пионы зарделись в предрассветном воздухе, словно набравшись цвета за ночь.
- Как тебе сказать… - задумчиво начал он. – Я вообще не уверен… не уверен, что понимаю, что такое люблю …
- Значит… не любишь?
- Не знаю...
Цветы обиженно аллели в углу комнаты. Похоже, противоположное «люблю» вовсе не «не люблю», а «не знаю». Так безразличнее. И оттого больнее.
«Я люблю тебя сильнее, чем родную дочь!» - скажет он спустя время, и она будет умолять его замолчать. Будет умолять пощадить ее.
Всеми силами она будет умертвлять то, что год за годом наполнялось их кровью. Прорастало их нервами. Крепло их мышечными клетками. Нечто - одушевленное ими и продолжившее жить после смерти их отношений. И даже после смерти Рашида… Она будет умолять его замолчать, потому что его «люблю» исполосует ей сердце новой, куда более жестокой и изощренной болью, чем она могла представить себе раньше.
Такая боль не уходит и не забывается. Инфицировав сознание, боль проникает глубже, разрушая, деформируя и становясь расплатой за саму себя.
Если бы Даша только знала в ту ночь, как высока цена его «люблю», и как бесценно «не знаю» под взором предрассветно-алеющих пионов. Но она не могла знать, как не знал этого и он. То будет совсем другая, взрослая боль. Боль, до которой им обоим еще предстоит дорасти…
Скоро в комнату незаметно вошел рассвет, стало почти светло, и цветы приобрели свой первоначальный розовый цвет.