Начало романа смотрите ниже или в подборке.
Приятного прочтения.
Эти дни в Торнфилд-Холле были полны веселья и столь же полны хлопот — какой контраст с первыми тремя месяцами тишины, однообразия и уединения, которые я провела под его кровом!
В тот вечер, когда кто-то предложил «разыгрывать шарады», я долго гадала, чем они намерены заняться, столь велико было мое невежество. Призвали слуг, из столовой унесли столы, водворили канделябры на новые места, стулья были расставлены полукругом напротив арки. Пока мистер Рочестер и остальные джентльмены руководили этими перестановками, дамы бегали вверх-вниз по лестнице и звонили своим камеристкам. Призвали миссис Фэрфакс от нее пожелали узнать, какие шали, платья, шарфы и прочее имеются в доме. (...)
Тем временем мистер Рочестер вновь собрал дам в кружок, чтобы решить, кто будет играть на его стороне.
— Мисс Ингрэм, разумеется, моя. — сказал он, а затем назвал обеих мисс Эштон и миссис Дент, которой я как раз помогла застегнуть браслет. Он посмотрел на меня, вы будете играть? — спросил он. Я покачала головой. Вопреки моим опасениям он не стал настаивать и позволил мне тихонько сесть на мое место.
А он и его помощницы скрылись за портьерой, остальные их возглавлял полковник Дент сели на расставленные полумесяцем стулья. Мистер Эштон посмотрел в мою сторону и, видимо, предложил, чтобы меня пригласили присоединиться к ним, однако леди Ингрэм тотчас воспротивилась.
— Нет, услышала я ее голос, — для участия в такой игре, — она слишком глупа.
Вскоре зазвонил колокольчик, и портьера была откинута, открыв грузную фигуру сэра Джорджа Линна, (...).
Он был закутан в белую простыню, на столике перед ним лежал открытый толстый том, а рядом стояла Эми Эштон в плаще и с книгой в руке. Кто-то невидимый энергично зазвенел колокольчиком, и тут Адель (настоявшая, чтобы ее взяли в компанию ее опекуна)
выбежала вперед, разбрасывая цветы из корзинки, висевшей у нее на локте. Затем появилась несравненная мисс Ингрэм,
облаченная в белое: с еë головы ниспадала длинная вуаль, а лоб венчал венок.
Рядом с ней шел мистер Рочестер, и они вместе при близились к столику, где опустились на колени(...)
Началась пантомима, несомненно изображавшая обряд бракосочетания. Когда она завершилась, полковник Дент и его компания посовещались шепотом, а затем он громко объявил:
— Bride!/Невеста! (англ.)
Мистер Рочестер ответил поклоном, и портьера опустилась.
Прошло порядочно времени, прежде чем импровизированный занавес вновь взвился, открыв декорацию, куда более замысловатую, чем в первой сцене. (...)
Рядом с чашей (мраморная чаша, в которой я узнала одно из украшений оранжереи, где она помещалась среди тропических растений и служила приютом золотым рыбкам)
сидел мистер Рочестер в костюме и тюрбане, сооруженных из шалей. Одежда эта удивительно гармонировала с его темными глазами, смуглой кожей и лицом язычника. Он выглядел настоящим восточным эмиром, «владыкой шелкового шнурка или его жертвой».
Вскоре появилась мисс Ингрэм, тоже в восточном наряде: талию обвивал кушак из алого шарфа, голова была повязана вышитым платком. Красивые руки были обнажены по плечи, и одной она грациозно придерживала кувшин, поставленный надо лбом.
Фигура, лицо, смуглость, весь ее облик приводили на ум красавиц Израиля времен патриархов. Несомненно, такое впечатление она и старалась произвести.
Она приблизилась к чаше и наклонилась над ней, словно зачерпывая кувшином воду, а затем снова поставила его на голову. Сидевший у колодца, казалось, окликнул ее, о чем-то попросил.
Она «тотчас спустила кувшин свой на руку свою и напоила его» (Бытие. 24, 18).Тогда из складок одежды на груди он извлек ларчик, открыл и показал ей великолепные браслеты и серьги.
Она изобразила изумление и восторг. Опустившись на колени, он поставил ларчик с драгоценностями у ее ног. Ее лицо и жесты выражали ошеломление и радость. Незнакомец застегнул браслеты на ее запястьях и вдел золотые обручи ей в уши. Елиезер и Ревекка! Не хватало только верблюдов.
Отгадывающие вновь тихо посовещались, но, видимо, так и не пришли к согласию, какое слово или слог изображала эта сцена. От их имени полковник Дент потребовал, чтобы было показано «целое», после чего занавес вновь опустился.
Когда он открылся в третий раз, видна была лишь часть гостиной, остальное загораживала ширма, на которую набросили какую-то темную грубую ткань. Мраморную чашу убрали, а на ее месте стояли сосновый стол и кухонный табурет, тускло освещенные лишь фонарем — восковые свечи были погашены.
Среди этого убожества сидел мужчина- сжатые кулаки покоились на его коленях, глаза были устремлены в пол. Я узнала мистера Рочестера, хотя вымазанное сажей лицо, беспорядок в одежде (один рукав был почти оторван, словно в драке),
отчаявшееся угрюмое выражение, взлохмаченые, спутанные волосы очень его изменили. Когда он шевельнулся, раздался лязг — на его руках были цепи.
— Bridewell! (Bride невеста; well колодец (англ.). Все вместе Брайдуэл, название лондонской тюрьмы) — воскликнул полковник Дент, и шарада была решена.
После того как участники переоделись в обычные костюмы, что заняло некоторое время, они вернулись в столовую. Мистер Рочестер шел с мисс Ингрэм, которая расхваливала его актерские способности.
— Знаете, — сказала она, — из этих трех ролей больше всего вы мне понравились в третьей. Ах, если бы вы родились немного раньше, каким незабываемым джентльменом с большой дороги вы стали бы!
— Я смыл с лица всю сажу? — спросил он, повернувшись к ней.
— Увы, да, как ни жаль. Ничто так не подходит к цвету вашего лица, как эта разбойничья пудра.
— Так, значит, вам понравился бы герой с большой дороги?
— Английский разбойник занимает следующее место за итальянским бандитом, а того способен превзойти только левантийский пират!
— Ну, кем бы я ни был, не забывайте вы моя жена. Мы ведь сочетались браком час назад на глазах у всех этих свидетелей.
Она игриво засмеялась и слегка покраснела.
— А теперь ваша очередь, Дент, сказал мистер Рочестер, и его компания заняла освободившиеся стулья.
Мисс Ингрэм села по правую руку своего режиссера, остальные лицедеи расположились справа и слева от них. Теперь я не следила за новыми актерами, уже не ждала с интересом. чтобы занавес открылся. Все мое внимание приковывали зрители, мои глаза, прежде обращенные на арку, неумолимо притягивал полумесяц стульев.
Какую шараду разыграла компания полковника Дента, какое слово они задумали, как оделись, я совершенно не помню, но у меня все еще встают перед глазами минуты, когда следом за каждой сценой зрители совещались.
Вновь я вижу, как мистер Рочестер поворачивается к мисс Ингрэм, а она к нему, я вижу, как наклоняется ее голова, так что локоны почти прикасаются к его плечу и щекочут его щеку.
Я слышу их приглушенный шепот, вспоминаю взгляды, которыми они обменивались, и в памяти оживают чувства, охватившие меня тогда.
Я уже призналась тебе, читатель, что полюбила мистера Рочестера и не могла его разлюбить потому лишь, что он перестал меня замечать, потому лишь, что я могла проводить часы в одной комнате с ним и он ни разу не обращал на меня ни единого взгляда, потому лишь, что я видела,
как им всецело завладела знатная красавица, которая брезговала коснуться меня и оборкой платья, а если ее темные надменные глаза случайно замечали меня, тотчас отводила их, как от ничтожества, недостойного и секунды внимания.
Я не могла разлюбить его потому лишь, что не сомневалась в его скором браке с этой самой красавицей, потому лишь. что я ежедневно замечала ее гордую уверенность в его выборе, потому лишь, что я ежечасно наблюдала его манеру ухаживать, (...)
Однако я не испытывала ревности, во всяком случае очень редко. Мучавшую меня боль это слово не объяснило бы. Мисс Ингрэм стояла ступенью ниже ревности, была недостойна этого чувства. (...)
Она была вся напоказ, но ни в чем не настоящая, она обладала прекрасной внешностью, многими светскими талантами, но ее ум был убогим, сердце пустым от природы: на этой почве ничто не взрастало само собой ни один плод не радовал душистой свежестью. Она не была доброй, она не умела мыслить самостоятельно и повторяла звучные фразы, вычитанные из книг, и никогда не высказывала — никогда не имела! — собственного мнения. Она превозносила сильные чувства, но не знала, что такое сочувствие и жалость.
В ее характере не было ни мягкости, ни искренности. И очень часто она выдавала это, без всякого повода давая волю злобной неприязни, которую питала к маленькой Адели: отталкивала с тем или иным презрительным эпитетом, стоило девочке приблизиться к ней,
или приказывала ей выйти из комнаты, неизменно обходясь с ней холодно и презрительно.
Не только мои глаза следили за этими проявлениями истинного характера и следили внимательно, пристально, проницательно.
Да! Будущий жених, мистер Рочестер, держал свою суженую под неусыпным наблюдением, и вот этот-то здравый смысл, эта его настороженность, это ясное и полное представление о недостатках его красавицы, это явное отсутствие страсти к ней и были неиссякаемым источником моих мук (...)
Если бы она сразу одержала победу, если бы он был покорен и со всей искренностью сложил сердце к ее ногам, я бы закрыла лицо, отвернулась к стене и (фигурально выражаясь) умерла бы для них.
Будь мисс Ингрэм истинно хорошей, благородной женщиной, наделенной волей, пылкостью, добротой, умом, (...), я бы с восхищением признала ее превосходство и успокоилась бы до конца моих дней. И чем выше было бы ее превосходство, тем сильнее она восхищала бы меня — и тем большее спокойствие я обрела бы.
Однако видеть, как мисс Ингрэм прилагает все усилия обворожить мистера Рочестера, видеть бесплодность этих усилий и ее неспособность понять, что она вновь и вновь терпит неудачу, хотя самодовольно верит в меткость своих стрел,
видеть, как она торжествующе поздравляет себя с победой, тогда как на самом деле ее гордыня и самовлюбленность все дальше и дальше отодвигают желанную цель, видеть все это и было мукой, борьбой между ежеминутным волнением и необходимостью безжалостно его подавлять (...)
«Почему ее чары бессильны, хотя ей дана привилегия быть от него в такой близости? — спрашивала я себя. — Нет-нет, он не нравится ей по-настоящему, не вызывает у нее истинного чувства! Не то она не стала бы так щедро чеканить свои улыбки, столь непрестанно блистать взорами, столь тщательно изыскивать позы и без устали пленять.
Мне кажется, она скорее тронула бы его сердце, если бы просто сидела тихо рядом с ним, говорила бы меньше и не тщилась поражать своей красотой.
Ведь я же видела на его лице совсем иное выражение, (...) достаточно было лишь просто встретить его на полпути, ответить ему искренне или в случае нужды обратиться к нему без ужимок вот тогда его лицо становилось все добрее, все ласковее и грело душу как солнечный луч. Как удастся ей дать ему счастье, когда они поженятся? (...)».
Тем временем, пока я думала только о моем патроне и его будущей жене видела только их, слышала только их разговоры и считала имеющим значение только то, что делали они, — остальное общество развлекалось и проводило время так, как было по вкусу каждому и каждой. (...)
Порой все словно по сигналу объединялись, чтобы смотреть на главных действующих лиц и слушать их. Ведь в конце-то концов, мистер Рочестер и из-за постоянной близости к нему Ингрэм были душой этого общества.
Если он отсутствовал в комнате час, его гости начинали заметно скучать, а по его появлении они сразу оживлялись.
Продолжение следует…
Пока-пока
.