Последние лет семнадцать, перед сном, Мария начинала свою долгую молитву «Об усопших»: «Молюся тебе, милосердный Господи, утоли скорбь мою о разлучении с родителями моими Надеждой и Иваном, сестрами и братьями моими Васей, Мишей, Верой, Зиной, мужьями моими Виктором, Николаем, Алексеем…». Этот список с годами рос и добавлялся в реквием.
Марии было девяносто семь. После молитвы старушка непременно просила Господа забрать и ее в свое Вечное Царство, но Господь, видно, разумел по-другому.
— Почему он меня не забирает, — рассуждала Мария, — что я еще не сделала? Сейчас я могу только всех любить и жалеть. Ноги не слушаются, глазки не видят, уши плохо слышат, только память не подводит.
Помню, как мы маленькие с сестрами по очереди бегали с горки кататься, валенки одни на всех были. Я старшая, первая бежала на горку — у меня валенки сухие были. Похоронила всех младших.
И мужей своих схоронила, всех любила. Виктор с войны израненным калекой пришел, говорил, что всю войну об одном думал — меня увидеть, да вскоре умер. Второй Николай, жалел меня и уважал, старшего сына усыновил, свою фамилию дал, но на выпивку слабый был. Как же меня судили за третью любовь, за мою песню соловьиную! Мне уж семьдесят было, а Алексей на пять лет моложе, тоже вдовец. Десять лет прожили душа в душу, берёг, а я вот не уберегла, и его схоронила.
За Марией приглядывали снохи и сыновья, по очереди забирая мать к себе.
— На день рождения желали до ста лет дожить, не хочу я, устала, да и дети устали, передают меня друг другу как вымпел.
Не виновата я, детки мои, что зажилась на этом свете! Судьба такая у меня, жить за родных, рано ушедших.
Так за воспоминаниями и рассуждениями прошел очередной день жизни Марии. Сноха помогла ей лечь в постель, и она затянула свой поминальный молебен.