Следующим пунктом нашей попытки обобщить трактовки "Преступления и наказания" станет целая группа идей, которую мы условно назовём мифопоэтической. Степень увлечённость авторов здесь сильно разнится. Если одни ограничиваются простым поиском евангельских аллюзий, то другие доходят до утверждения, что "Преступление и наказание" - роман полностью символический, и речь здесь идёт не о людях, а об олицетворённых мифологемах.
Попытаемся описать только самую общую картину и ограничиться несколькими ключевыми сценами.
Знакомый нам Петербург, согласно этой трактовке, символизирует собой ад. Это нас удивлять не должно, так как такое сравнение вполне традиционно для петербургского мифа (можно вспомнить по ссылке). Разве что вместо привычного холода, ветра и дождей у Достоевского действие происходит в более подходящей для ада атмосфере удушающей жары.
Здесь наши герои живут в ожидании Страшного суда. В сцене первого разговора Раскольникова и Мармеладова в трактире Мармеладов так описывает этот будущий суд:
а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия. Приидет в тот день и спросит: "А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела?" И скажет: "Прииди! Я уже простил тебя раз... Простил тебя раз... Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много..." И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит... Я это давеча, как у ней был, в моем сердце почувствовал!.. И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных... И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: "Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!" И мы выйдем все, не стыдясь, и станем. И скажет: "Свиньи вы! образа звериного и печати его; но приидите и вы!" И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: "Господи! почто сих приемлеши?" И скажет: "Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего..."
Невозможно не заметить отсылку к Апокалипсису: “образа звериного и печати его”. Печать с числом 666, напомню, была нанесена тем, кто поклонился зверю. Да и свиньи сразу отсылают нас к Евангелию от Луки, цитата из которого позже станет эпиграфом к "Бесам":
Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся.
Евангелие от Луки
Вот такие персонажи населяют наш романный Петербург. Неудивительно, что брюсовский вестник Апокалипсиса на бледном коне спустя десятилетия появится именно в этом городе.
Контрастом этому земному аду выступает образ Сони. Само имя отсылает нас к Софии премудрости Божией. Сюжет о ней немного позже, уже в Серебряном веке, станет популярным благодаря работам философа и поэта Владимира Соловьёва, кстати, дружившего с Достоевским. Соловьёв, конечно, не придумал ничего кардинально нового: сюжет этот древний и для литературы традиционный. Кратко это выглядит так.
София - это Душа Мира, соединяющая в себе души всех живых существ. Она находится между единым Богом и земной реальностью. София обладает собственной волей, по которой решает утвердить обособленность от Бога, отпасть от него. Как результат, мир становится разобщённым, души земных существ больше не едины. На земле начинает царствовать самое опасное (по Соловьёву) зло - эгоизм.
Выход из этого положения и смысл мировой истории только один - возвращение к всеединству. Так как начало зла - стремление Софии к самоутверждению, то есть всё тот же эгоизм, то путь к спасению - преодоление зла эгоизма через самоотрицание. А настоящее самоотрицание, по Соловьёву, возможно только через перенесение смысла своего существования с себя на другого. То есть через любовь.
В литературе Серебряного века это трансформировалось в сюжет о том, как земное воплощение Софии превращается в демоническую женщину или проститутку, которую герой должен отыскать и спасти. Об этом всём можно почитать в трёхтомнике Блока или вкратце в его статье о Соловьёве “Рыцарь-монах”.
Но вернёмся к Достоевскому. Образ Мировой Души, попавшей в земной ад в обличии проститутки, и видят в Соне. Она не оставлена окончательно Богом, несёт в себе отпечаток его света. Это очевидно уже после её первого краткого появления в романе, в сцене смерти Мармеладова. В её обстановке нет ничего радостного: Раскольников видит ужасающие условия, в которых живёт семья, перед ним в муках умирает человек. При этом он, выйдя из дома, чувствует странный душевный подъём. Встреча с этим высшим существом вселяет в него надежду на “наступление царства рассудка и света”.
В этой сцене он особенно запоминает огненное перо на шляпе Сони. Здесь принято видеть отсылку к новгородскому варианту иконографии Софии, где она как раз изображается с огненными крыльями:
Ещё одна сцена, в которой проявляется это свойство Сони, - поминки. Как мы помним, Лужин обвиняет её в краже 100 рублей. Обвинение страшное, а в свете её и так нехорошей репутации - губительное. Когда деньги действительно находятся в кармане Сони, Катерина Ивановна трижды выкрикивает: “Господи! Да защити ж, наконец!” - и тут появляется Лебезятников, совершенно не тот герой, от которого можно ожидать благородства, рассказывает правду о деньгах, спасая Соню.
Теперь о Раскольникове. Если есть София, то должен быть и герой, который спасёт её из земного ада. В случае "Преступления и наказания" это спасение взаимное.
Сложилась устойчивая традиция ассоциировать Раскольникова с Христом или, скорее, с человеком, который должен раскрыть в себе Бога. Более осторожные комментаторы называют его “христоподобным” героем, так как убийства не очень хорошо сочетаются с прямым уподоблением. Какие сближения находят между ними?
Во-первых, это стремление спасти мир, непременно спасти и пожалеть всех окружающих. Заметим, как болезненно он отзывается на каждое встреченное несчастье, каждому пытается помочь и раздать деньги.
И деньги эти не украденные. Такие деньги не могут идти на пользу. Он раздаёт только “свои настоящие”, как он их называет. И они всегда находятся, несмотря на жуткую бедность. Абсолютно каждый раз он опускает руку в карман и с удивлением находит там очередной завалявшийся пятак.
Он всех жалеет, и все над ним смеются - так часто характеризуют Христа, и Раскольников в этом смысле с ним совпадает. Несколько раз в ходе действия романа ему кажется, что над ним насмехаются: во сне над ним смеётся старуха, в реальности над ним насмехаются прохожие, Порфирий Петрович.
Одна из любимых сцен сторонников сближения Раскольникова и Христа - сон о лошади в самом начале романа. После пробуждения на траве он трижды обращается к Богу с мольбой о том, что не вынесет им же задуманного испытания, просит показать ему другой путь. Звучит это именно так, как впоследствии будет звучать не раз: как будто это не его решение, а приговор. Раскольников так и назван в первой части - “приговорённый”. Эту сцену, как можно сразу догадаться, сравнивают с молением в Гефсиманском саду.
Убийства - самая сложная часть этой трактовки: уж слишком тяжело они сочетаются с образом Христа. Обычно объяснение находят в том, что Раскольников не знает, как иначе спасти мир. Он видит вокруг себя только ад, поэтому и действует его методами. Процентщица для него - воплощение социального зла. Некоторые напрямую называют её ведьмой. И для этого есть некоторые основания.
Она знает, что Раскольников собрался сделать, он это чувствует. Перед убийством она смотрит на него с насмешкой целую минуту(!). Она прекрасно понимает, зачем он здесь, и что этим поступком он никого не спасает, а только сам переходит на сторону зла. Не зря Раскольников ударяет её обухом, то есть острый край топора смотрит на него. Позже он повторяет, что убил в этот день не старуху, а себя.
И последний пример - первая встреча героев в квартире Капернаумова, где живёт Соня. Об этой детали не писал только ленивый: Капернаум - город, где начал проповедовать Христос. Далее сделан акцент на времени:
-- Я поздно... Одиннадцать часов есть? -- спросил он, всё еще не подымая на нее глаз.
-- Есть, -- пробормотала Соня. -- Ах да, есть! -- заторопилась она вдруг, как будто в этом был для нее весь исход, -- сейчас у хозяев часы пробили... и я сама слышала... Есть.
Этот час повторяется в романе несколько раз, поэтому обойти его стороной было бы неправильно. Здесь есть разные версии, я расскажу самую понятную и, как мне кажется, подходящую к тексту. Она связана с так называемой “Притчей о работниках в винограднике”, рассказанной Христом в Евангелии от Матфея.
Виноградник здесь - символ Царства Небесного. Его хозяин вышел утром нанимать работников. Затем вышел в третий, шестой, девятый и одиннадцатый час. Когда закончился день, он выдал всем работникам одинаковую плату, вне зависимости от того, кто был нанят раньше:
эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенёсшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему [то же], что и тебе; разве я не властен в своём делать, что хочу? или глаз твой завистлив от того, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.
Для героев наступил решающий одиннадцатый час, последняя надежда на спасение.
Это не единственная евангельская отсылка, связанная со временем. Мы знаем, что Соня впервые выходит на улицу в шестом часу, а возвращается в девятом, что совпадает с началом и концом казни Христа.
И эпилог. Многим он кажется немного искусственным на фоне романа. Мифопоэтическая трактовка рассматривает его как полностью символический эпизод перехода героев в иную реальность. Такой вывод сделан на основе последних слов романа:
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, -- но теперешний рассказ наш окончен.
На этом закончим с примерами, так как для их полного анализа нужно написать не один том. В очередной раз хочу напомнить, что моя цель - рассказать о сложившихся в литературоведении трактовках романа, а не настаивать на верности какой-либо из них. Каждый читатель имеет право принимать или не принимать ту или иную версию при том условии, что он прочитал сам роман. Чего всем и желаю.