Обращаем внимание просвещенных и всезнающих глубокоуважаемых комментаторов, что отличие нижеследующего текста от имеющейся (возможно) у них информации всецело лежит на совести ныне почивших М.И. Сизова и В.М. Грибовского, а также редакции журнала "Исторический вестник" (это до революции, если что).
Так кто такой Гапон?
Б.Григорьев
Источник: воспоминания М.И.Сизова и В.М.Грибовского, см. журнал «Исторический вестник» CХХVII за 1912 год
Справка: Михаил Иванович Сизов (1884-1956) – биофизик, литературный критик, переводчик и антропософ, близкий друг А.Белого, после революции 1917 года остался в России и работал в научных и исследовательских институтах СССР.
Вячеслав Михайлович Грибовский (1867-1924) – юрист, писатель, доктор государственного права, профессор, действительный статский советник. Умер в Риге.
Имя Гапона вошло в историю в связи с расстрелом мирной демонстрации рабочих 9 января 1905года – он был организатором этой демонстрации. Достоверно известно, что Георгий Гапон (1870-1906) сотрудничал с чиновником Департамента полиции России С.В.Зубатовым, но агентом полиции он не был. С именем Зубатова связано понятие «зубатовщины». Социалисты всех направлений считали «зубатовщину» вредным и опасным явлением, уводившим рабочий класс от политических требований и направлявшим его в сторону исключительно экономических требований.
После 9 января Гапон бежал из России и некоторое время жил в Женеве, где с ним встречались лидеры партии эсеров, Плеханов и Ленин. М.И.Сизов как раз повествует о своих встречах с Гапоном в Женеве. Воспоминания В.М.Грибовского касаются встреч с Гапоном после его возвращения из эмиграции. Эти воспоминания интересны с точки зрения характеристики Гапона как личности.
Уже 10 января вся женевская эмиграция «встрепенулась», вышла из спячки и зашумела: уж не началось ли вправду то, чего они добиваются? Имя Гапона появилось на устах у всех: и у профессиональных революционеров, и у сочувствующим им, и вообще у всех обывателей, включая швейцарцев. «Кто же такой Гапон?» - спрашивали все.
Потом появились слухи, что Гапон примкнул к эсерам. Другие партии тоже, по словам Сизова, начали гоняться за своими героями. Они появились в достаточном количестве поле восстания на броненосце «Потёмкине», так что у каждой партии оказалось по несколько героев.
В конце января Сизов пошёл в кафе «Handwerk», место встреч ниспровергателей царизма всех сортов и оттенков. Сизов обратил внимание на смуглого господина в котелке, с красным галстуком, похожим на болгарина или серба и не похожего на примелькавшиеся типы русских эмигрантов. После доклада начались прения о крестьянском землепользовании. И господин с красным галстуком неожиданно попросил слова. Речь господина, с типичным малороссийским акцентом, лилась плавно, она вызывала стоявшие за словами образы, а потом он начал говорить о значении 9 января для последующих событий в России. Сизов вдруг догадался, что это был Гапон, и оказался прав.
- Близок час победы, - звонким голосом заканчивал человек с красным галстуком. – Вперёд же, братцы, без оглядки вперёд…Разобьём все оковы…Растопчем кровожадных двуногих пауков!
Речь эта напомнила Сизову выступления итальянских ораторов. Он получил подтверждение от своего знакомого, что только что выступивший господин и в самом деле является Гапоном, которого по соображениям конспирации надо называть Николаем Петровичем.
Первые 2-3 месяца Гапон был самым популярным человеком в Женеве. Все партии относились к нему восторженно, считали его героем. «Увенчанный славой, видя повсюду преклонение, находя полное удовлетворение своему честолюбию и властолюбию, Гапон первые два-три месяца дышал воскуриваемым в его честь фимиамом», - пишет Сизов. Уповая на свою славу, Гапон решил примирить эмигрантские партии, но потерпел неудачу и в мае 1905 года освободился от опеки партии эсеров. С этого времени он стал действовать самостоятельно и сосредоточился на укреплении т.н. рабочих «отделов» в России. В этих хлопотах прошло всё лето и начало осени. Он стал зарабатывать деньги, в частности получил гонорар за свою «Автобиографию», опубликованную на английском и французском языках.
Знакомство Сизова с Гапоном произошло уже в конце сентября. Михаил Иванович ехал в трамвае, в котором оказался Гапон, и разговор начал сам Гапон, увидевший в Сизове знакомое русское лицо. Гапон пригласил Сизова к себе домой – небольшую двухкомнатную квартиру с весьма скромной обстановкой.
Выпив рюмочку, Гапон стал рассказывать о своих ресторанных похождениях в России и встречах с известными деятелями, в том числе и полицейскими чинами. Сизов пишет, что с самого начала скептически относился к словам Гапона, видя в них нечто напускное, окутывание их таинственным туманом и «желание представить себя главнокомандующим над неведомыми тёмными силами». Сизов перевёл разговор на животрепещущую тогда тему: провоз запрещённой литературы в Россию. Гапон сказал, что он не видит смысла в этих делах, потому что предпочитает провозить через границу запрещённые мысли, содержащиеся в его голове.
Когда Сизов собрался уходить, Гапон неожиданно задержал его и сказал, что он отлично умеет угадывать людей, и что немногие могут выдерживать его взгляд. Сизов вспомнил рассказ о том, как какая-то барышня при знакомстве с Гапоном упала в обморок. Потом хозяин сказал, что он не является атеистом и верит в Бога. Кстати, замечает Сизов, о своей священнической ипостаси Гапон говорил редко и скупо.
- Все средства хороши… Цель оправдывает средства… А цель у меня святая – вывести страждущий народ из тупика и избавить рабочих от гнёта, - сказал Гапон напоследок.
Выйдя от Гапона, Сизов столкнулся с героем «Потёмкина» матросом Афанасием Матюшенко (1879-1907), который направлялся к двухэтажному дому, в котором жил Гапон.
События 17 октября[1] снова всколыхнули женевских эмигрантов, и когда Сизов отправился в кафе «Handwerk», то увидел у входа толпу, для которой в кафе не оказалось свободного места. Толпа митинговала, произносились речи, Сизов протиснулся внутрь кафе, поднялся по лестнице в битком набитый зал и увидел позади себя прижатого к стене «Николая Петровича». Гапон предложил спуститься на первый этаж кафе, они сели за свободный столик и заказали по кружке пива.
Гапон сидел, погружённый в думы и молчал.
- Хочу ехать в Россию, - прервал он молчание, - душно здесь, тяжко, душа простора ищет.
Михаил Иванович спросил, почему Гапон не выступил на митинге и отчего он не поехал, например, в Америку, где мог бы собрать и деньги и дополнительную славу. Тот ответил, что деньги, конечно, нужны, но выступать здесь не видит смысла. Он выступит там, в России, где его ждут. Сизов сказал, что обстановка в России после 17 октября изменилась, и что правительство может объявить всем амнистию. Гапон ответил, что правительству он не верит – так же, как с опаской относится к левым партиям, эсдекам и эсерам, но надеется вырвать из-под их влияния рабочий класс.
Сизов задал Гапону вопрос, как ему до 9 января удалось стать во главе движения, и тот стал рассказывать о том, что идея о помощи рабочему классу возникла у него ещё в духовной семинарии, потом перешёл к описанию своего знакомства с рабочими в тюрьме, где он служил и проповедовал. Потом у него возникла мысль познакомиться с влиятельными людьми во власти, чтобы с их помощью добиться своей цели. Он рассказывал, как на религиозной почве он сначала увлёк рабочих к борьбе за экономические права и как потом его рабочие «отделы» стали на путь революционной борьбы.
- Трудно было, но для дела я на всё готов был идти, - с воодушевлением произнёс Гапон, - приходилось хитрить, как змию и строить козни, но у меня есть одно великолепное качество – я произвожу неотразимое впечатление на дам.
С их помощью он проник во влиятельные дома и делал всё, что только ему заблагорассудилось, в частности, не читать нотации о вреде пьянства, а читать лекции по политической экономии.
Через несколько дней Сизов, проходя мимо «виллы» Гапона, встретил одного своего знакомого Х., который рассказал, что идёт к Гапону и несёт для него вид на жительство в России, выданный какому-то швейцарцу. Сизов сказал, что вид на жительство швейцарца вряд ли понадобится Гапону, потому что Гапон в Лондоне недавно вёл переговоры с каким-то влиятельным русским чиновником и выразил догадку, что паспорт понадобится кому-нибудь из приближённых Гапона. На это Х. категорически заверил Сизова, что вид на жительство предназначен для самого Гапона и предложил вместе зайти к нему.
Гапон инструктировал каких-то молодых людей, отъезжающих в Россию. Х. сказал Гапону, что швейцарец предоставляет свой вид на жительство исключительно в его распоряжение. Гапон сказал, что даёт честное слово не передавать вид никому другому и сообщил, что выезжает в Россию уже на следующий день. Он добавил, что его усиленно приглашают приехать в Россию, поскольку дело рабочих «отделов» там налаживается, и предстоит большая и напряжённая работа.
Гапон вышел в другую комнату и принёс 4 браунинга, которые тут же передал молодым людям. Видя, что дальнейшее присутствие может показаться нескромным, Сизов и Х. распрощались с хозяином квартиры и ушли. Гапон пригласил их прийти на следующий день в другой дом и назвал его адрес. На следующий день Сизов пришёл в этот дом, принадлежавший какому-то русскому семейству, и застал Гапона в мрачном и неразговорчивом состоянии. Он обратился к сидевшему за столом Б. и спросил его о том, каким образом захватывалась власть во время французских революций. Выслушав соответствующие разъяснения, Гапон подытожил их словами:
- Одним словом, кто палку взял, тот и капрал.
На вопрос Б., не едет ли Гапон в Россию за палкой, тот промолчал.
Затем он со всеми облобызался и ушёл. У всех провожавших, пишет Сизов, осталось чувство чего-то таинственного и недоговорённого. «Чувствовалось в его словах много хитрого, скользкого, сомнительного и наивного для такого народного демагога, каким был Гапон», - замечает Михаил Иванович.
После этого Сизов неожиданно столкнулся ещё раз с Гапоном на улице.
Гапон откровенно сказал, что он испытывает перед отъездом страх, и Михаил Иванович попытался его успокоить.
- Повесят меня, - подавленно произнёс Гапон, задумчиво смотря на сверкавшие в солнечных лучах реки Арвы.
- За что? – спросил Сизов.
Гапон задал свой вопрос:
- Как вы думаете, могут меня повесить?
Сизов ответил, что революции – дело важное и серьёзное, так что может всё случиться.
- А кто меня повесит? – спросил опять Гапон.
На это вопрос Сизов ответа не нашёл, он молча шагал рядом с отъезжающим по набережной Арвы и молчал.
Молча они и расстались.
Позже Х. рассказал Сизову, что полученный вид на жительства Гапон, проезжая через Вену, выслал обратно.
…Предоставим слово В.М.Грибовскому.
Два знакомых молодых человека накануне событий 9 января рассказали ему, как они пытались «пощупать» отца Георгия и пригласили его к себе на «рюмку чая». Гапон долго слушал их разглагольствования на всякие острые темы, а потом стукнул кулаком по столу и предложил им вступить в революционное общество. Молодые люди так и присели от неожиданности.
Некоторое время спустя Вячеслав Михайлович встретил этих молодых людей на улице, и они указали профессору на идущего им навстречу господина, который оказался Гапоном. Гапон тоже увидел их и попытался увильнуть в сторону, но молодые люди перегородили ему дорогу и познакомили его с Грибовским. После короткого разговора Гапон «освободился» от них и ушёл. Грибовский на некоторое время позабыл о Гапоне, но тот напомнил о себе событиями 9 января.
Потом наступило 17 октября, и в Петербурге прошёл слух, что ушедший за границу руководитель январской манифестации вернулся в Россию. Он не попал под амнистию и находился фактически на нелегальном положении. В обществе и в газетах обвиняли его в предательстве и двойственной роли, принятой им на себя при руководстве рабочих отделов, но Гапон явно пренебрегал грозившей ему опасностью и часто появлялся повсюду. Он жил в Териоках, формально за пределами России, но чуть ли не ежедневно приезжал в Петербург и даже встречался с некоторыми бывшими своими покровителями из полиции.
Журналист Н.В.Насакин-Симбирский рассказал Грибовскому, что у Гапона к нему есть какое-то дело, и предложил познакомиться с ним у себя на квартире. Знакомство состоялось во второй половине февраля 1906 года. Вячеслав Михайлович занимался в это время журналистикой и полагал, что интерес Гапона к нему связан именно с этим. Гапон к назначенному часу (22.00) не явился, и в квартире Грибовский застал хозяина и Соломина (Стечкина), приятеля отца Георгия.
Гапон опоздал на час и явился в сопровождении двух рабочих – Кладовикова и Кузина. Грибовский сразу узнал в нём господина, с которым его годом ранее познакомили на Морской улице двое его молодых знакомых, Гапон же повёл себя так, как будто видит Грибовского в первый раз. В конце встречи Гапон рассказал Вячеславу Михайловичу о сыплющихся на него со всех сторон обвинениях в предательстве и попросил его организовать над собой непредвзятый общественный суд, который мог бы снять с него все обвинения.
Гапон сразу как-то выпрямился, он высоко поднял голову, глаза его сверкали, и, несмотря на свой небольшой рост, он казался величественным:
- Говорят, Гапон предатель, - воскликнул он, - кричат: «распни Гапона», но Гапон не повинен. Пусть судят Гапона, но не синедрион, который уже раз осудил даже Христа, пусть судит сам народ… русское общественное мнение. Я раскрою перед этим судом всё, у меня есть документы!
Грибовский предложил к услугам Гапона газету «Слово», с которой он сотрудничал, но Гапон, поблагодарив, это отверг, полагая, что прежде чем печататься, ему надлежит оправдаться. Насакин озвучил желание Гапона, пояснив, что нужно создать особое судилище. Гапон добавил, что он видит это судилище в виде группы деятелей от различных политических партий, кроме социал-демократических. Когда Грибовский сказал, что он примыкает к октябристам, Гапон сказал, что это то, что ему нужно и попросил Вячеслава Михайловича собрать суд и войти в него самому.
- Пока я ещё жив, вы поможете мне оправдаться, и это надо скоро, возможно скоро…
- Разве вы собрались умирать7 – пошутил Насакин.
- Кто знает, может, дни мои сочтены… На меня охотятся, меня преследуют…
При обсуждении возможных кандидатур в члены суда Гапон назвал только П.Н.Милюкова и А.А.Столыпина[2] (1863-1925), а остальных он доверил выбрать Грибовскому. Через два дня Грибовский получил от Гапона письменное уполномочие на обращение от его имени к представителям партий и приступил к делу.
Милюков сразу дал согласие и сказал, что ему жаль Гапона, и он будет рад его оправданию. Дали согласие также присяжный поверенный В.И.Добровольский, приват-доцент В.В.Святловский и г.г. Н.И.Иорданский (меньшевик) и С.Н.Прокопович. А.А.Столыпина не оказалось в Петербурге, а Н.Н.Перцов и В.А.Мякотин отказались. Гапон два раза побывал на квартире Грибовского и дал отвод Иорданскому как социал-демократу и вредному для рабочего движения человеку. Кроме социал-демократов, не нравились Гапону вообще русские интеллигенты как люди непрактичные, сатанински гордые, кичащиеся своей образованностью:
- Поменьше бы этого образования, поменьше чужого ума, да побольше своего, а то заведут нас в болото.
Грибовский объяснил, что пригласил Иорданского для полноты букета и посоветовал Гапону воздерживаться на суде от обличительных речей в адрес его членов.
- Да я сам в судилище не пойду, - неожиданно заявил Гапон и объяснил это опасностью своего ареста. Он сказал, что пошлёт на суд своего поверенного, а с ним – необходимые документы.
На первом же заседании суда Н.И.Иорданский заявил, что не может заседать в одном собрании с Грибовским как октябристом и попросил его удалиться. Вячеславу Михайловичу сразу вспомнились слова Гапона о социал-демократах, и он хотел было уже уйти, но Милюков удержал его как единственного члена суда, имевшего контакт с Гапоном.
Заседание было посвящено организационным вопросам, в частности было принято решение о возможности кооптирования в суд новых членов. Явившийся на следующий день Гапон был разгневан результатами заседания:
- Фарисеи и мытари: они нарочно хотят подобрать людей, которые бы меня засудили!
Грибовский пытался увещевать Гапона, но всё было напрасно: Гапон считал, что рассерженные на него социал-демократы не могут простить его за то, что он увёл из-под их влияния тысячи рабочих. Потом в «Биржевых ведомостях» было опубликовано письмо Гапона, в котором в бранных выражениях характеризовалось русское общество и члены суда («желтоглазые филины и совы, которые ничего не видят среди бела дня»). Суд больше не собирался, и контакт с Гапоном прекратился.
Неделю спустя Гапон неожиданно появился в служебном кабинете Грибовского. Одет он для «нелегала» был слишком экстравагантно: на нём был суконный светлый, чуть ли не белый, пиджак и красный галстук. В руках он держал портфель, сильно нервничал и дёргался. Он выразил опасение, что с ним что-то может случиться, сожалел, что уже не может пользоваться своим положением священника («я стал как Самсон, у которого отрезали волосы»), что ему предлагают уехать за границу, но он не может жить вне России, а затем приступил к делу, по которому он пришёл.
Гапон сказал, что в портфеле находятся те самые документы, от публикации которых многим не поздоровится, и назвал одно имя, которое связано с появлением манифеста 17 октября. Он сказал также, что для осуждения своих врагов хочет прибегнуть к услугам коронного суда, и что он нанял уже адвоката Марголина[3]. Гапон предложил Грибовскому вместе съездить к Марголину, чтобы вместе удостовериться в его надёжности, и попросил его подержать портфель у себя дома.
Грибовский категорически отказался взять на хранение портфель, поскольку не может гарантировать его сохранность, и Гапон был вынужден свою просьбу оставить. Но к Марголину они скоро после этого съездили: Грибовскому было интересно узнать, что же задумал предпринять Гапон. Консультационную помощь от Грибовского (Вячеслав Михайлович тоже занимался адвокатурой) Марголин отклонил, но не возражал вместе выступить на суде. Но суд был не главной задумкой Гапона: он хотел опубликовать за границей часть тех самых «взрывных» документы и портфель с ними он уже передал на хранение Марголину. Другую часть документов Гапон желал опубликовать в России после своей смерти. На вопрос Грибовского, ознакомился ли Марголин с содержанием документов, тот ответил отрицательно и перевёл взгляд на Гапона. Тот сказал, что торопится в банк Лионский кредит предложил ознакомиться с ними вместе на днях.
- Вы не беспокойтесь, - сказал своему клиенту Марголин, - Мы всё с них получим. Сперва кинем одну-две карты, покажем игру, а потом от них будет зависеть.
Марголин добавил, что публикацию документом за границей он берёт на себя, что весной он едет в Париж и Лондон и заверил, что интерес к Гапону во Франции и Англии по-прежнему высок и потому публикация проблем не составит.
Выйдя от Марголина, Гапон спросил Грибовского, как он находит его адвоката. Вячеслав Михайлович ответил, что Марголин создаёт впечатление дельного человека, и Гапон с этим согласился и выразил надежду, что он его не обманет.
- Я так много ошибался в людях, - сказал Гапон. – Дай Бог, чтобы я в нём не ошибся. А всех документов я всё-таки ему не отдал, как он предлагал, - с хитрой улыбкой заключил он свои слова на прощанье.
Грибовский пишет, что больше Гапона он не видел.
В марте последовала его насильственная смерть. Летом 1906 года адвокат Марголин поехал за границу, в газетах появились сообщения, что он повёз с собой какие-то важные документы, чтобы их там опубликовать. Спустя некоторое время газеты сообщили, что поверенный неожиданно скончался от желудочных страданий после обеда в гостинице маленького немецкого или французского городка, где он остановился для отдыха.
Справка интернета: Адвокат при невыясненных обстоятельствах скончался 23 июля в г. Нейснаре (Пруссия). По свидетельству коллег, Марголин страдал атеросклерозом и готовился к смерти. Однако вскрытие тела не производилось, и в Петербурге ходили упорные слухи, что он был отравлен лицами, заинтересованными в деле Гапона. После смерти адвоката документы Гапона исчезли.
[1] Манифест о провозглашении начал конституционного устройства России.
[2] Писатель, журналист, политик и младший брат премьер-министра П.А.Столыпина.
[3] Вероятно, речь шла об известном адвокате С.П.Марголине , 1853 г.р. и умершем в июле 1906 года.