Добрый день, дорогие друзья! Говоря о любви, стоит отметить, что каждый человек понимает ее по-разному. Для кого-то любовь – всеобъемлющее и прекрасное чувство, для кого-то прагматическая привязанность, а кто-то и вовсе не верит в ее существование.
И, прежде чем погружаться в такую интересную тему, хотелось бы рассказать о том, какую роль любовь занимает в истории и творчестве, как о ней рассуждали известные личности.
И начать хотелось бы с истории Антона Павловича Чехова – мужчины, который ввел в моду любовь на расстоянии, и сумел сохранить светлое чувство до конца жизни с помощью… обычных писем. Об этом мы и узнаем сегодня!
Если говорить о большой любви Чехова, в первую очередь на ум приходит имя Ольги Книппер – именно она была единственной и любимой женой писателя. Но уникальность этого союза можно прочувствовать, узнав полную картину жизни Антона Павловича. Поэтому, как бы банально не звучало, начнем сначала!
Чехова знают и чтут в писательском мире как искусного рассказчика, автора и емких смешных историй, и серьезных философских романов. Но далеко не все интересовались его личной жизнью. А о ней есть что рассказать! В Чехова влюблялись, им восхищались, о нем мечтали, а он… да-да, отвечал тем же.
Первым серьезным увлечением писателя стала Дуня Эфрос. Девушка училась на педагогических курсах вместе с сестрой Антона Павловича – Марией. Самому Чехову на момент их знакомства было уже 26 лет, и он задумал жениться на возлюбленной.
Забавно, но об этих своих намерениях он рассказал только своему близкому другу – художнику Ивану Билибину. Да и в целом картину отношений Чехова и Эфрос потомки узнали из переписки двух друзей и из рассказа «Тина», в котором писатель высмеял свою бывшую невесту.
И первое письмо было таким: «Вчера, провожая домой одну барышню, сделал ей предложение. Хочу из огня да в полымя... Благословите жениться».
Помолвка Антона Павловича была тайной и краткой. Дуня Эфрос была еврейкой, после вполне оформленного предложения будущего писателя и самой помолвки она все же не захотела принимать православие. Так что свадьба не состоялась. Да и сам Чехов очень быстро охладел к невесте, зато позже Дуня Эфрос вышла за друга Чехова.
Вот что он доверил в письме Билибину уже в феврале 1886: «Невесту Вашу поблагодарите за память и внимание и скажите ей, что женитьба моя, вероятно, - увы и ах! Цензура не пропускает... Моя она - еврейка. Хватит мужества у богатой жидовочки принять православие с его последствиями - ладно, не хватит - и не нужно. К тому же мы уже поссорились... Завтра помиримся, но через неделю опять поссоримся... С досады, что ей мешает религия, она ломает у меня на столе карандаши и фотографии - это характерно... Злючка страшная... Что я с ней разведусь через 1-2 года после свадьбы, это несомненно...».
Сейчас бы сказали: обещать – не значит жениться. Но все-таки, важно узнать ближе своего партнера, чтобы доверить ему самое ценное – руку и сердце. И, пожалуй, хорошо, что Чехов так и не прыгнул «из огня да в полымя».
Следующей возлюбленной Антона Павловича стала Лидия Яворская, актриса театра. Эта трудолюбивая девушка умела добиваться своего. И даже слухи о романе с известным драматургом Чеховым распространяла самостоятельно!
Антон Павлович встречался с актрисой с большими перерывами и недолго – она-то надеялась, что писатель будет создавать для нее пьесы.
Но отношения Яворской и Чехова были сложными и запутанными, начиная со знакомства и заканчивая последними событиями «романа», когда актриса вышла замуж за другого.
В жизни Чехова была еще одна женщина, тесно связанная с его творчеством – Лика Мизинова. Девушка вдохновляла писателя на новые произведения, хоть официально возлюбленной и не являлась.
Вокруг Лики вились мужчины, а она сама обладала взбалмошным характером. Однажды чуть не увезла Чехова на Кавказ, обманув своих родителей, будто едет с подругой, но в последний момент писатель отказался.
Антон Павлович, руководствуясь здравым смыслом, так и не признался ей в любви, но, в отличие от Яворской, Мизинова стала прототипом для известного произведения Чехова: с ее образа списана Нина Заречная из пьесы «Чайка».
С другой женщиной Чехова вновь познакомила его сестра, Мария. Ольга Кундасова была очень умной, увлеченной дамой. Но полноватой (что не нравилось Антону Павловичу). Девушка влюбилась в писателя и часто наведывалась в их дом под разными предлогами. Чехов с удовольствием общался с эрудированной Ольгой, но... не более. Вообще, у нее было много своеобразных привычек, которые не нравились писателю. Поэтому, кроме приятельских отношений, Ольга больше ни на что рассчитывать и не могла.
Была еще девушка, которая полюбила Чехова еще в детстве. Нина Корш – дочь владельца частного российского театра. Маленькая Нина увидела Чехова, когда ей было всего 12 лет. Но сам писатель заинтересовался ею спустя 11 лет.
Они встречались два года, за это время Нина Корш успела забеременеть от талантливого автора. Однако с ребенком он так ни разу и не встретился – как раз в это время Чехов начал отношения с Ольгой Книппер, остальные представительницы прекрасного пола отошли на второй план. Нина навсегда уехала во Францию.
Вот мы и подошли к самому интересному, самому яркому и захватывающему роману Антона Павловича Чехова. А зачем же тогда все эти рассказы про его бывших возлюбленных? Наверное, чтобы порассуждать о том, что идеальных людей и идеальных отношений не существует… И каждый человек сам выбирает свой путь, становясь счастливым или… нет.
Брак Чехова и Книппер был непонятен простым людям: жили в разных городах, муж не упрекал жену за измены... а это была любовь людей, которые выше всего на свете ценили творчество и свободу.
«Дайте мне такую жену, которая, как Луна будет являться на моем небе не каждый день» - то ли в шутку, то ли в серьез просил Антон Чехов.
На момент знакомства, Ольге Леонардовне Книппер было 30 лет, а Антону Павловичу Чехову – 38. Писатель на тот момент был уже смертельно болен, и роман продлился шесть лет, став последней, но самой яркой главой биографии Чехова.
Впервые писатель увидел Ольгу Книппер в Московском художественном театре на репетиции спектакля «Царь Фёдор Иоаннович», где она играла царицу Ирину.
Чехов был поражён искренностью актрисы – и мгновенно влюбился. В Москве писатель оставаться не мог, по рекомендациям врачей он в 1899 году окончательно перебрался в Ялту. Жизнь Ольги Книппер проходила в Москве – она не могла без сцены, бенефисов, оваций и богемных вечеров с шампанским. Отношения на расстоянии стали единственным возможным вариантом для них обоих. В разлуке влюблённые писали письма, наполненные нежностью и заботой.
В конце статьи я опубликую некоторые такие письма, а сейчас буду краткой.
«Милая, необыкновенная актриса, замечательная женщина, если бы Вы знали, как обрадовало меня Ваше письмо. Кланяюсь Вам низко, низко, так низко, что касаюсь лбом дна своего колодезя, в котором уже дорылись до 8 сажен. Я привык к Вам и теперь скучаю и никак не могу помириться с мыслью, что не увижу Вас до весны…» – так писал Чехов в ответ на послания Ольги Книппер.
Несмотря на светлое чувство и будто невозможность жизни без любимой, писатель не торопился звать ее замуж.
Но свадьба все-таки состоялась, они поженились тихо и скромно 7 июня 1901 года – Ольга Книппер настояла на этом сама, устав от неопределенности. С этого момента Книппер и Чехов стали официально мужем и женой, хотя их жизнь от этого никак не изменилась. Ольга по-прежнему жила в Москве, Антон Павлович в Ялте – и только письма помогали супругам сохранить любовь.
«Дуся моя, ангел, собака моя, голубчик, умоляю тебя, верь, что я тебя люблю, глубоко люблю; не забывай же меня, пиши и думай обо мне почаще. Что бы ни случилось, хотя бы ты вдруг превратилась в старуху, я всё-таки любил бы тебя — за твою душу, за нрав. Пиши мне, пёсик мой! Береги твоё здоровье. Если заболеешь, не дай Бог, то бросай всё и приезжай в Ялту, я здесь буду ухаживать за тобой. Не утомляйся, деточка», — писал Чехов своей жене.
Чехов писал, и роли в его пьесах, конечно же, доставались Ольге Книппер. Близкие друзья писателя не любили Книппер, считая ее безрассудной. Поползли слухи о том, что знаменитая актриса затеяла роман с Чеховым исключительно ради выгоды для себя и своего любовника Немировича-Данченко. Конечно же, эти сплетни имели мало общего с действительностью. Хотя Ольга и не могла расстаться с театром, но в искренности ее чувств сложно сомневаться. Ольга очень хотела, чтобы в их семье появились дети.
«...Антонка, родной мой, сейчас стояла перед твоим портретом и вглядывалась, села писать и заревела. Хочется быть около тебя, ругаю себя, что не бросила сцену. Я сама не понимаю, что во мне происходит, и меня это злит. Неясна я себе. Мне больно думать, что ты там один, тоскуешь, скучаешь, а я здесь занята каким-то эфемерным делом, вместо того чтоб отдаться с головой чувству. Что мне мешает?!».
Книппер и Чехов очень хотели детей, но этому не суждено было произойти. Ольга забеременела, но у нее случился выкидыш.
Расстояние не могло не отразится на отношениях между писателем и актрисой. Будучи на гастролях в Санкт-Петербурге Ольга неудачно упала и перенесла операцию, потеряв ещё одного ребёнка. Антон Павловичу ничего не сообщила об этом. О случившемся он узнал из переписки с доктором Ольги и понял, что этот ребёнок никак не мог быть от него. Однако, свою жену он не упрекал, даже догадываясь об её изменах.
«Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я, человек неэкономный, просил тебя разориться на одну – две телеграммы… Ну что ж! Так тому и быть, а я всё ещё люблю тебя по старой привычке…»
Антон Павлович умер в Германии 15 июля 1904 года. Последние дни жизни писателя прошли рядом с любимой женой. Она была рядом и заботилась о своём муже. После его смерти Книппер на несколько месяцев пропала из виду, она жила затворницей и писала нежные письма мужу. Через некоторое время Ольга вернулась в театр, ее деятельная натура взяла своё. Она пережила мужа на 55 лет. Умерла актриса в возрасте 90 лет и была похоронена на Новодевичьем кладбище рядом со своим мужем – Антоном Павловичем Чеховым.
«Ты спрашиваешь: что такое жизнь? Это все равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно... Будь здорова, не скучай, не хандри, скоро увидишься со своим супругом. Обнимаю тебя и дергаю за ножку. Твой А.»
Романтично, сложно, трагично, глубоко… как еще можно описать их супружескую жизнь? Можно ли сказать, что они были счастливы в своей любви? Однозначно и не ответишь. Но, пожалуй, за нас это может сказать сам Чехов, в своих письмах.
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 27 сентября 1900, Ялта
«Милюся моя Оля, славная моя актрисочка, почему этот тон, это жалобное, кисленькое настроение? Разве в самом деле я так уж виноват? Ну, прости, моя милая, хорошая, не сердись, я не так виноват, как подсказывает тебе твоя мнительность. До сих пор я не собрался в Москву, потому что был не здоров, других причин не было, уверяю тебя, милая, честным словом. Честное слово! Не веришь?
До 10 октября я пробуду еще в Ялте, буду работать, потом уеду в Москву или, смотря по здравию, за границу. Во всяком случае буду писать тебе.
Ни от брата Ивана, ни от сестры Маши нет писем. Очевидно, сердятся, а за что неизвестно.
Вчера был у Средина, застал у него много гостей, все каких-то неизвестных. Дочка его похварывает хлорозом, но в гимназию ходит. Сам он хворает ревматизмом.
Ты же, смотри, подробно напиши мне, как прошла «Снегурочка», вообще, как начались спектакли, какое у вас у всех настроение, как публика и проч. и проч. Ведь ты не то, что я; у тебя очень много материала для писем, хоть отбавляй, у меня же ничего, кроме разве одного: сегодня поймал двух мышей.
А в Ялте все нет дождей. Вот где сухо, так сухо! Бедные деревья, особенно те, что на горах по сю сторону, за все лето не получили ни одной капли воды и теперь стоят желтые; так бывает, что и люди за всю жизнь не получают ни одной капли счастья. Должно быть, это так нужно.
Ты пишешь: «ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты делаешь его черствым?» А когда я делал его черствым? В чем, собственно, я выказал эту свою черствость? Мое сердце всегда тебя любило и было нежно к тебе, и никогда я от тебя этого не скрывал, никогда, никогда, и ты обвиняешь меня в черствости просто так, здорово живешь.
По письму твоему судя в общем, ты хочешь и ждешь какого-то объяснения, какого-то длинного разговора с серьезными лицами, с серьезными последствиями; а я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, т. е. что я тебя люблю и больше ничего. Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству.
Прощай, прощай, милая бабуся, да хранят тебя святые ангелы. Не сердись на меня, голубчик, не хандри, будь умницей.
Что в театре нового? Пиши, пожалуйста.
Твой Antoine.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 2 января 1901, Ницца
«Милая моя дуся, хорошая, славная девочка, удивительная, сейчас мне принесли с почты твое письмо, которое ты послала еще 11 дек. Письмо чудесное, великолепное и, слава небесам, оно не пропало. Твои письма, вероятно, все уже получены, и теперь не беспокойся, таракаша, — все благополучно. От матери и Маши до сих пор не получил ни одного письма, хотя 20-го декабря они уже имели мой точный адрес.
Здесь жить беспокойно, знакомых больше, чем в Ялте, нигде не спрячешься. Просто не знаю, что делать. Получил длинное письмо от К. С. Алексеева. Написал он его до 23 декабря, а получил я только вчера. Пишет насчет пьесы, хвалит исполнителей, в том числе и тебя. Немирович под арестом; Катишь не отпускает его ни на шаг от себя, и я его поэтому не вижу. В пятницу водил его к Ковалевскому обедать, без нее. Вчера я ел блины у здешнего вице-консула Юрасова. Получил вчера громаднейший букет от неизвестной дамы; повертевши его в руках, разделил на малые букеты, которые и послал нашим русским дамам (из Pension Russe), чем и умилил их.
Здесь, дуся моя, удивительная погода. Хожу в летнем. Так хорошо, что даже совестно. Уже два раза был в Monte-Carlo, послал тебе оттуда телеграмму и письмо. Милая моя дуся, ты сердишься, что я не пишу, и пугаешь, что не будешь писать мне. Но ведь без твоих писем я зачахну. Пиши почаще и подлиннее. Длинные письма у тебя очень хорошие, я люблю их, прочитываю по нескольку раз. Я даже не знал, что ты такая умная. Пиши, деточка, пиши, заклинаю тебя небесами.
Ты сказала Сулержицкому, что в Египет я не поеду? Скажи, милая. Я теперь пишу и буду писать, чтобы летом ничего не делать. Да и здесь так тепло, что никуда не хочется. Я тебя люблю, но ты, впрочем, этого не понимаешь. Тебе нужен муж, или, вернее, супруг, с бакенбардами и с кокардой, а я что? Я — так себе. Как бы ни было, все-таки я целую тебя крепко, обнимаю неистово и еще раз благодарю за письмо, благословляю тебя, моя радость. Пиши мне, пиши. Умоляю!!
Твой Тото, титулярный советник и кавалер.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 2 января 1901, Ницца
«Ты хандришь теперь, дуся моя, или весела? Не хандри, милюся, живи, работай и почаще пиши твоему старцу Антонию. Я не имею от тебя писем уже давно, если не считать письма от 12 декабря, полученного сегодня, в котором ты описываешь, как плакала, когда я уехал. Какое это, кстати сказать, чудесное письмо! Это не ты писала, а, должно быть, кто-нибудь другой по твоей просьбе. Удивительное письмо.
Немирович не бывает у меня. Третьего дня я послал ему телеграмму с просьбой, чтобы он приехал ко мне «seul» (один (фр.).) вот и причина, или, как говорят семинаристы, притчина. А между тем нужно повидаться с ним, поговорить насчет письма, которое я получил от Алексеева. Сегодня я весь день сижу дома, как и вчера. Не выхожу. Причина: приглашен к обеду одной высокопоставленной особой, сказался больным. Нет фрака, нет настроения. Сегодня заходил ко мне москвич Маклаков. Что еще? А больше ничего.
Опиши мне хоть одну репетицию «Трех сестер». Не нужно ли чего прибавить или убавить? Хорошо ли ты играешь, дуся моя? Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, да, но не печальное. Люди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто. Так и ты частенько задумывайся на сцене, во время разговоров. Понимаешь?
Конечно, ты понимаешь, потому что ты умная. Поздравлял ли я тебя с Новым годом в письме? Неужели нет? Целую тебе обе руки, все 10 пальцев, лоб и желаю и счастья, и покоя, и побольше любви, которая продолжалась бы подольше, этак лет 15. Как ты думаешь, может быть такая любовь? У меня может, а у тебя нет. Я тебя обнимаю, как бы ни было...
Твой Тото.
Изредка присылай мне какую-нибудь газетку (кроме «Русских ведомостей»), приклеив 2-х коп. марку.
Получил поздравительную телеграмму из Киева от Соловцова.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 11 января 1901, Ницца
«Жестокая, свирепая женщина, сто лет прошло, как от тебя нет писем. Что это значит? Теперь письма доставляются мне аккуратно, и если я их не получаю, то виновата в этом только ты одна, моя неверная.
На сих днях, если море не будет так бурно, как теперь, я уезжаю в Африку. Адрес мой остается все тот же, т. е. Nice, 9 rue Gounod, и тут будут знать, где я. В Африке пробуду недолго, недели две.
Все время здесъ чудесная летняя погода, тепло, чудно, цветы, дамы, велосипеды, но — увы! — все это только олеография, а не картина, для меня по крайней мере.
Пиши, собака! Рыжая собака! Не писать мне писем — это такая низость с твоей стороны! Хоть бы написала, что делается с «Тремя сестрами». Ты еще ничего мне не писала о пьесе, решительно ничего, кроме того, что была-де на репетиции или репетиции сегодня не было. Отколочу я тебя непременно, чёрт подери.
Приехала в Москву Маша?
Дни прибавляются, скоро весна, моя славная, хорошая актриска, скоро увидимся. Пиши, голубчик, умоляю тебя.
Твой Тото.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 7 марта 1901, Ялта
«Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я человек не экономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы... Ну, что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке, и видишь, на какой бумажке пишу тебе.
Скряга, отчего ты не написала мне, что на 4-й неделе остаешься в Петербурге и не поедешь в Москву? А я все ждал и не писал тебе, полагая, что ты поедешь домой.
Я жив и, кажется, здоров, хотя все еще кашляю неистово. Работаю в саду, где уже цветут деревья; погода чудесная, такая же чудесная, как твои письма, которые приходят теперь из-за границы. Последние письма из Неаполя. Ах, какая ты у меня славная, какая умная, дуся! Я прочитываю каждое письмо по три раза это minimum. Итак, работаю в саду, в кабинете же скудно работается, не хочется ничего делать, читаю корректуру и рад, что она отнимает время. В Ялте бываю редко, не тянет туда, зато ялтинцы сидят у меня подолгу, так что я всякий раз падаю духом и начинаю давать себе слово опять уехать или жениться, чтобы жена гнала их, т. е. гостей. Вот получу развод из Екатеринославской губ, и женюсь опять. Позвольте сделать Вам предложение.
Я привез тебе из-за границы духов, очень хороших. Приезжай за ними на Страстной. Непременно приезжай, милая, добрая, славная; если же не приедешь, то обидишь глубоко, отравишь существование. Я уже начал ждать тебя, считаю дни и часы. Это ничего, что ты влюблена в другого и уже изменила мне, я прошу тебя, только приезжай, пожалуйста. Слышишь, собака? Я ведь тебя люблю, знай это, жить без тебя мне уже трудно. Если же у вас в театре затеются на Пасхе репетиции, то скажи Немировичу, что это подлость и свинство.
Сейчас ходил вниз, пил там чай с бубликами. Получил я письмо из Петербурга от академика Кондакова. Он был на «Трех сестрах» и в восторге неописанном. Ты мне ничего не написала об обедах, которые задавали вам, напиши же хоть теперь, хотя бы во имя нашей дружбы. Я тебе друг, большой друг, собака ты этакая.
Получил сегодня из Киева от Соловцова длинную телеграмму о том, что в Киеве шли «Три сестры», успех громадный, отчаянный и проч. Следующая пьеса, какую я напишу, будет непременно смешная, очень смешная, по крайней мере, по замыслу.
Ну, бабуся, будь здорова, будь весела, не хандри, не тужи. От Яворской и я удостоился: получил телеграмму насчет «Дяди Вани»! Ведь она ходила к вам в театр с чувством Сарры Бернар, не иначе, с искренним желанием осчастливить всю труппу своим вниманием. А ты едва не полезла драться!
Я тебя целую восемьдесят раз и обнимаю крепко. Помни же, я буду ждать тебя. Помни!
Твой иеромонах Антоний.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 11 января 1902, Ялта
«Милая моя актрисуля, будь ласкова с Куркиным, это хорошо, я не ревную. Он очень хороший человек, давний мой приятель; и он несравненно больше, чем кажется.
Я не писал тебе про встречу Нового года, потому что не встречал его, хотя и не спал в 12 часов.
Завтра Маша уезжает, и я опять останусь один. Она кормила меня, так что я пополнел очень. Да и при ней порядка больше.
Сегодня мне нездоровится немножко. Но это случайно, между прочим; завтра опять буду здоров.
Как прошел спектакль с докторами? Подносили они что-нибудь? Я читал в газетах, будто они собираются поднести труппе мой портрет. А для чего портрет? Куда его?
Ах, актрисуля моя хорошая, когда же, когда мы увидимся? Мне так скучно без тебя, что я скоро начну караул кричать. Меня ничто в Ялте не интересует, я точно в ссылке, в городе Березове. Мне нужно жить в Москве, около тебя, нужно видеть и наблюдать жизнь, нужно жить в Москве и мечтать там о поездке в Крым, за границу.
Елпатьевскому, пишешь ты, понравились «Три сестры»? Ну, нет, извини, душа моя.
Пью молоко, по два стакана в день. Маша, впрочем, расскажет тебе про мою жизнь, буде захочет.
Ну, дусик мой, попугайчик, собака, актрисуля, будь здорова, богом хранима. Я тебя люблю, помни! Помни, собака!
Как идут репетиции «Мещан»? Выходит пьеса?
Кланяюсь в ножки.
Твой Antoine.»
Письмо Антона Павловича Чехова – Ольге Книппер. 7 января 1903, Ялта
«Актрисуля, собака моя милая, Фомка, здравствуй! Дела мои хороши, ничего себе, только, представь, на правом боку мушка, и доктор велел положить дня на три компресс. Это у меня небольшой плевритик. Сплю я прекрасно, ем великолепно, настроение хорошее, а болезнь, о которой я пишу, пустая. Не беспокойся, Фомка.
Ты все ездишь в кондитерские и на сахарные заводы, а я все праздники нигде не был, сижу все дома и ем хрен. О том, как я встречал Новый год, уже было писано тебе. Никак не встречал. В пироге досталось счастье мне с тобой.
Сегодня получил из вашего театра список пьес, предполагаемых к постановке. Есть, между прочим, «На всякого мудреца довольно простоты» Островского. Мне кажется, эта пьеса у вас совсем не ко двору. Ведь это русифицированный «Тартюф», это крымское бордо. Уж если ставить что, так «Тартюфа», или не ставить ни той, ни другой пьесы. Вот ты порылась бы: не найдется ли чего-нибудь у Виктора Гюго? Для праздничных спектаклей? Хорошо бы также «Женитьбу» Гоголя поставить. Можно ее очаровательно поставить.
Если Халютина выходит за Андреева, то я поздравляю ее, но не особенно. Андреев пустой парень. С тех пор, как я стал немцем, т. е. твоим мужем, свадьбы в Художественном театре стали обычны. Значит, легкая у нас с тобой рука.
Дуся моя родная, я не получаю «Новостей дня». Похлопочи-ка у Эфроса. Что за свинство, каждый январь приходится напоминать ему. Не забудь же, родная, напомни, внуши Эфросу, что так-де нехорошо.
Щиплю тебя за шею, щекочу, балуюсь, обнимаю сорок раз и целую в грудку. Ах, собака, собака, если б ты знала! Если б ты знала, как я скучаю по тебе, как мне недостает тебя. Если б ты знала!
Твой А.»
Друзья, поделитесь своими впечатлениями об этой истории в комментариях!