Памяти моей няни.
Детство.
Маленькая Муза смотрела на елку с восхищением приоткрыв рот.
И когда только мама с бабушкой успели ее нарядить? Еще вчера, когда Муза ложилась спать, елка лежала в передней, а сегодня она уже возвышается посреди зала, украшенная бусами, конфетами, стеклянными сосульками и настоящими свечами!
Интересно, если стащить одну конфетку с изображением медведя, кто-нибудь заметит?
Муза тихонько посмотрела по сторонам - никого! Но стоило ей протянуть ручонку к ветке, как тут же раздался голос бабушки:
-Дорогая! Надо дождаться рождественского обеда!
Девочка огорченно вздохнула, но тут же вспомнила, что за обедом ее ждут подарки, и снова повеселела.
На ней уже было надето синее бархатное платьице с белым воротничком тончайшего кружева. На ногах черные лаковые туфельки с красными пуговками. Смоляные локоны украшал атласный синий бант.
Приближался новый 1930 год.
Семья главного инженера завода Николая Игнатьевича Шеметова занимала 6-комнатную квартиру на одной из линий Васильевского острова.
Зал - 40 метров, столовая, детская, спальня родителей, комната бабушки, кабинет отца.
А так же - большая кухня с плитой, отделанной изразцами, кладовка для сушки белья, ванная комната, просторная передняя.
Домработница была приходящей, а перед праздниками приглашали еще полотера и повара.
Воспитанием Музы занималась бабушка, а мама - Ольга Александровна служила балериной в Александринке(Александринский театр).
Когда Музе было шесть лет, родился ее младший брат Никося, и мама на работу ходить перестала, чему девочка очень радовалась.
Она очень полюбила младшего братика. Он так восхитительно пах молочком и детской присыпкой, так умильно вытягивал губы трубочкой и пускал пузыри! Музино сердце таяло от нежности, Никося навсегда занял там одно из главных мест наряду с обожаемыми ею родителями и бабушкой.
Уже гораздо позже она поймёт, что совсем не хочет иметь своих детей…
То Рождество 1929 года стало последним, отмечаемым официально. Уже в следующем году главным зимним праздником страны стал Новый год, но еще много лет в семье Шеметовых по старой традиции поздравляли друг друга с Рождеством и обменивались подарками именно в этот день.
Стены комнат украшали мамины фотографии в разных сценических образах. Ольга Александровна - Ляля, как ее назвали дома, была сказочно хороша: точеная, как статуэтка, блестящие черные волосы, бездонные карие глаза.
Муза же личиком пошла в маму, а вот фигурой, увы, в папу - невысокая, не то чтобы полноватая, но крепенькая, без маминой изящности. Карьера балерины ей явно не светила. Мама и бабушка с сожалением отмечали, что никакими особыми талантами девочка не отличается, но от этого любили ее не меньше. Музочка росла немного избалованным ребенком, но милым и добрым.
А вот на Никосю родители возлагали большие надежды. Мальчик опережал в развитии своих сверстников. Он рано начал разговаривать, в два года уже говорил целыми предложениями. Живо интересовался музыкой. Еще будучи младенцем сразу успокаивался, когда Ляля садилась за рояль, и раздавались первые аккорды. А к четырем годам, к удивлению родных, сам начал высткукивать пальчиком незамысловатые «мелодии» собственного сочинения.
На первом этаже их дома располагался роскошный кондитерский магазин, и на чайном столе семьи никогда не переводились шоколадные конфеты в ярких красивых обертках, разноцветный мармелад, пастила, зефир, свежайшие эклеры и корзиночки. Но все это великолепие было доступно только взрослым, детям сладости выдавались очень дозированно.
Уже будучи взрослой, Муза вспоминала, какие восхитительно теплые маленькие «городские» батоны продавались в их булочной. Они были надрезаны вдоль, а в середину вставлен кусочек сырокопченой колбасы.
Разумеется семья жила в достатке, ведь главный инженер был весьма уважаемым человеком на заводе, его труд ценился очень высоко. Но бабушка все равно ругала советскую власть, отнявшую у нее отчий дом и родителей. С грустью вспоминала, как хорошо им жилось до революции, ведь ее отец был владельцем самоварной фабрики…
…Детство - счастье без конца и без края, воспринимаемое детьми, как должное.
Разве знают они, что еще царь Соломон давным-давно выбил на своем перстне пророчество: «Все проходит, и это пройдет»?
Без Никоси.
В 1937 году, в возрасте пяти лет, умер от дифтерита Никося, всеобщий любимец, надежда и гордость семьи, нежный и талантливый мальчик, все схватывающий на лету, с идеальным музыкальным слухом, знающий наизусть все детские книжки и уже умеющий читать.
«Мамочка, я копеечку проглотил» - были его последние слова, после которых он впал в забытье и больше так и не пришел в себя.
Дом погрузился в глубокий траур. Были задернуты все портьеры и завешаны зеркала.
После поминок мама Ляля продолжала сидеть за накрытым столом, когда все уже разошлись. Она словно перестала замечать все, что происходит вокруг.
Бабушка, вся в черном, с красным от слез лицом, помогала домработнице убирать со стола. Она понимала, что сейчас ее дочь бесполезно утешать, должно пройти время.
Папа заперся в своем кабинете.
Одиннадцатилетняя Муза рыдала на кровати, прижимая к лицу Никосиного плюшевого зайца.
Постепенно боль в сердце покрывается хрупкой корочкой, стоит немного сковырнуть - начинает саднить. Но годы идут, одно событие сменяет другое.
И вот, когда кажется, что ничего страшнее случиться уже не может, жизнь подбрасывает новые испытания.
Война.
1941 год. Муза закончила семилетку и поступила в восьмой класс средней школы. Она совсем уже девушка, на нее засматриваются не только молодые люди, но и взрослые мужчины, ведь физически она развита не по годам и очень привлекательна - огромные бархатные глаза, высокая грудь, стройные крепкие ножки.
В начале июня вся семья, как обычно, перебирается на дачу в Лисий Нос.
22 июня, рано утром бабушка уже хлопочет на веранде, накрывает завтрак, папа уехал на службу, остальные еще спят.
В 8.10 раздается телефонный звонок, подходит бабушка. Через несколько секунд она ахает и хватается за сердце:
-Ляля, Лялечка, проснись! Звонил Николай!
-Что, мама, что случилось? - Ляля сонно жмурится, пытаясь открыть глаза.
-Ляля, только что звонил Николай! Он велел собираться и ехать в город, машину за нами уже послал.
-С какой это стати? - Ляля садится в постели, откидывает с лица спутанные темные локоны.
-Война! - плачет бабушка и тяжело опускается рядом с дочерью.
-Дорогие мои, вы едете в эвакуацию, а я остаюсь здесь, на заводе - объявил папа. Лицо у него очень бледное, но голос твердый. - Не волнуйтесь, к зиме все закончится, и вы сможете вернуться.
-Мы никуда не поедем! - восклицает мама. - Что с нами может случиться за полгода? Нет, нет, Коленька, вопрос закрыт! - мама делает нетерпеливый жест рукой.
-Надо запастись продуктами, - озабоченно бормочет бабушка, - Маруся, возьми мешок, мы идем в магазин! - велит она домработнице.
Первые 2 месяца папа еще получает на заводе спецпаек. В сентябре немцы разбомбят Бадаевские склады, и продовольствия в городе почти не станет.
Последний поезд с эвакуированными ушел из Ленинграда 28 августа 1941 года, а потом на станции Мга, в 50 километрах от Ленинграда, высадился немецкий десант и железная дорога остановилась.
Стало очевидным, что это только начало, и война продлится еще долго.
12 сентября начала работать Дорога Жизни, проходящая по Ладожскому озеру.
Но семья Шеметовых ни в какую не хочет уезжать из зажатого в блокадном кольце города. Мама не может бросить папу одного, да и оставлять квартиру жалко, в городе орудуют мародеры.
Без папы.
Ляля обменивает на продукты сначала свои украшения, потом платья, обувь, шубку, хрусталь и фарфор. Она ведет себя очень непрактично, расточительно, «спускает» ценные вещи слишком быстро. Но кто же знал, что блокада будет длиться более двух лет!
Это была самая холодная зима за всю блокаду, столбик термометра падал ниже отметки -30 градусов. И тянулась она бесконечно…
Еда в доме есть, но неожиданно прямо на рабочем месте умирает папа. Сердце не выдержало перенапряжения, ведь он практически не покидал свой завод, выпускающий теперь боеприпасы.
Не стало единственного в семье мужчины и кормильца.
Блокада.
Весной город становится большим огородом, люди сажают картошку, капусту, морковь, репу.
Но и это не спасло людей от голода во вторую блокадную зиму...
Хлеба, получаемого по карточкам, катастрофически не хватает, в пищу уже идет обойный клей, ремни, сумочки и обувь из натуральной кожи - все то, что не удалось обменять на продукты.
Однажды по карточкам вместо хлеба выдали 3 палочки дрожжей. Что с ними делать, когда в доме нет абсолютно ничего? И мама просто поджарила их на печке-буржуйке. Боже, какая же это вкуснятина! Прямо как ливерная колбаса!
Спустя годы после войны Муза решила этот опыт повторить. Разумеется эту гадость есть было невозможно, а тогда, в феврале 1943-го, им казалось, что ничего вкуснее они не ели.
Они перебрались жить на кухню, только плиту не топили - слишком много требовалось дров. Уже сожгли в «буржуйке» почти всю мебель и начали отдирать и жечь паркет красного дерева. А потом на это уже не было сил.
Без бабушки.
-Лялечка, умоляю тебя, уезжай, спасай девочку!
-Мама, я тебя здесь не брошу!
-Ольга, я взываю к твоему здравому смыслу! - бабушка из последних сил пыталась придать голосу строгость, но язык плохо ее слушался. Пожилая женщина распухла от голода и холода и уже не вставала. - Я умру не сегодня-завтра! Нет-нет, не спорь! И это моя последняя воля: уезжайте!
И им чудом удаётся спастись. Их вывезли по Дороге Жизни в марте 43-го, по трещавшему ладожскому льду.
Потом был поезд, увозящий их на Урал.
Дорога.
На одной из станций Ляля увидела женщин с разложенными на ящиках продуктами. Она сняла с себя серебряный крестик - последнюю оставшуюся у нее ценную вещь, и побежала обменивать его на кусок хлеба. Именно в этот момент раздался вой немецких самолетов и вокзал начали бомбить.
Люди выскакивали из поезда и в панике разбегались в разные стороны.
А Муза не могла убежать не дождавшись маму. Вокзал горел, все вокруг заволокло дымом, ничего невозможно было рассмотреть в этом аду.
Муза упала на колени и стала молиться: «Господи, спаси мою мамочку! Умоляю тебя! Клянусь, что больше никогда ни о чем тебя не попрошу, только спаси мою мамочку!»
Самолеты наконец-то улетели, подъехавшие пожарные машины из шлангов заливали догорающее здание вокзала.
Люди возвращались в чудом уцелевший поезд.
Муза, дрожа от страха и волнения, вытягивала шею, пытаясь высмотреть мать.
И Ляля появилась! С черным от сажи лицом, она бережно прижимала к себе спрятанную за пазухой краюшку хлеба.
Челябинск.
В Челябинске разместились в бараке с другими эвакуированными, кое-как обустроились и даже сходили в баню. Наконец-то можно было поесть горячей еды! Правда потом животы скрутило так, что женщины не могли разогнуться от боли.
Слава богу, обошлось! А ведь были случаи, когда дорвавшиеся до еды истощенные ленинградцы умирали от заворота кишок.
Работать их определили в госпиталь - санитарками.
Когда кастелянша, выдававшая женщинам медицинские халаты увидела, как одежда болтается на них балахонами, лицо ее горестно сморщилось:
-Ох, ну и помощников нам прислали!
Да, новоприбывшие ленинградцы разительно отличались от «стареньких».
Потом Муза рассказывала, как за ними бежали мальчишки и кричали: «КовЫренные, ковЫренные!»
Сложное слово«эвакуированные» им было не выговорить.
Понемногу силы возвращались, и хотя Муза с Лялей все еще оставались худыми и бледными, но уже не были похожи на ходячие скелеты.
Музе исполнилось 17 лет - возраст первой любви и романтических свиданий. Медсестрички и санитарочки вовсю крутили романы с легкораненными.
Но Муза была так напугана происшествием в поезде, что все свободное время проводила рядом с матерью. Куда делась та озорная забалованная девочка? Навсегда осталась в безмятежном довоенном мире.
В январе 1944-го блокада была снята, и многие ленинградцы засобирались домой. Но не так-то просто было уехать! На Урале вовсю работали эвакуированные заводы, и люди были очень нужны. В больницах и госпиталях рук тоже не хватало, поэтому отъезд пришлось отложить.
Только летом 1945 Ольга Александровна с Музой вернулись в Ленинград.
Зрелище разрушенного города повергло их в шок. С бьющимся сердцем они торопились к своему дому на Васильевском острове.
Возвращение.
И о, счастье! Дом был на месте! Один из немногих, он совсем не пострадал. Задыхаясь от волнения Ляля поднялась на свой второй этаж, сжимая в руке связку ключей.
Вот она - такая родная дверь с прорезью почтового ящика. Дверь, за которой больше двух лет назад осталась ее умирающая мать...
Сквозь слезы Ляля не сразу разглядела несколько звонков с приклеенными под ними бумажками - фамилии.
«Что это?» - ахнула женщина и нажала на одну из кнопок. Раздалась противная резкая трель, и через минуту дверь распахнулась.
На пороге стояла неопрятная женщина в домашнем халате и платке, повязанном наподобие чалмы.
-Тебе чево? - злобно спросила она.
-Это наша квартира, - срывающимся голосом прошептала Ляля.
-Пошла на…! - рявкнула баба и захлопнула дверь.
Не чувствуя под собой ног, женщины спустились вниз и постучались в дворницкую. К радости Ляли вышел их старый дворник Федор. Увидев их старик не смог сдержать слез.
-Ольга Алексанна, голубушка, живая! И Муза Николаевна с вами! Да как же это?!
-Здравствуй, Федор, я тоже рада тебя видеть в добром здравии, - Ляля расплакалась.
-Да что же мы стоим?! Проходите, проходите! Сейчас я вот, кипяточку… - засуетился старик.
Женщины зашли к каморку и притулились на ящиках, служивших дворнику мебелью.
Федор поведал им обычную для того времени историю.
Мать Ольги нашел мертвой так называемый «бытовой отряд», обходивший квартиры в блокадном городе.
Тело женщины погрузили на грузовик и увезли на одно из кладбищ, чтобы похоронить в братской могиле. На какое? Федор не знал.
Вскоре в их квартиру въехала семья из разбомбленного дома, затем еще одна…
Квартира стала коммунальной.
-Все честь по чести, с ордерами, - сокрушенно качал головой старик. - Теперь вам только в домоуправление, Ольга Алексанна! Может подсобят чем!
И им «подсобили». После долгих препираний и поисков записей в домовой книге, Ольге разрешили поселиться в собственной квартире в пятиметровой кладовке без окна. Той самой, где они когда-то сушили белье.
С жильем в городе действительно было очень туго.
Плотник из домоуправления сколотил топчан из досок и врезал замок в их комнатушку. А входную дверь украсил еще один звонок.
Жизнь без войны.
Музе удалось устроиться санитаркой в детскую поликлинику, а Ольга Александровна попыталась вернуться в родной театр в качестве смотрительницы. Но медицинская комиссия обнаружила у нее ревматизм, и в приеме на должность ей было отказано.
Как прожить вдвоем на 400 рублей, когда 100 нужно отдать за коммунальные услуги, а пара туфель стоит 700?
Муза рассказывала, что кашу варили только на воде, а суп на «поджарочке», то есть без мяса.
Одежду и обувь покупали на барахолке, сильно поношенную, «всесезонную».
Музе было уже 20, и подружка с работы уговорила ее пойти на танцы. Она же одолжила ей свое крепдешиновое платье - на голубом фоне мелкие букетики ландышей, красота неописуемая!
На красавицу-брюнетку сразу же «положил глаз» молодой офицер. Он то и дело приглашал ее танцевать.
Когда «вечер» подошел к концу, парень бросился было проводить девушку, но та исчезла, словно Золушка с бала.
«У меня было такое старое, истертое пальтишко с «чужого плеча», что я просто не могла предстать перед ним в таком виде» - вспоминала Муза Николаевна. Замуж она так и не вышла.
Ольге Александровне удалось-таки устроиться на службу, в гостиницу «Европейская», туалетчицей.
Да-да. Она сидела в дамской комнате и следила за порядком - чтобы всегда были полотенца, мыло, салфетки, туалетная бумага.
В гостинице останавливались иностранцы, и уборная выглядела роскошно по тем временам.
Жить стало полегче. Мать и дочь могли даже позволить себе посещение театра - обе были заядлыми театралками.
И теперь в их шкафу висело по одному платью «на выход», бережно укутанные марлей.
В 1954 им дали двенадцатиметровую комнату в двухкомнатной квартире на Гороховой улице(в то время улице Дзержинского).
Во второй комнате жила пьющая вагоновожатая Люська. К ней приходили кавалеры-собутыльники, и каждая «вечеринка» заканчивалась одинаково - мордобоем.
Муза порывалась вызвать милицию, но мать ее отговаривала - боялась Люськинрй мести. Однажды та уже плюнула в их кастрюлю с бульоном, обозвав «сраными аристократками».
И действительно, при нищенских доходах Ляля и Муза каким-то чудом сохранили старые привычки(замашки, если точнее).
Они любили печеночный паштет из «Метрополя», трюфели из «Елисеевского», «буше» из «Севера». И ничего, что всего покупалось по 100 грамм, зато красиво сервировался стол, хрустели накрахмаленные салфетки. Вместо шампанского в бокалы наливалось пиво с сахаром, хлеб нарезался прозрачными ломтиками, на него намазывали еще более прозрачный слой масла.
Красиво жить не запретишь!
В начале 60-х Ольга Александровна вышла на пенсию, застарелый ревматизм давал о себе знать.
Муза к тому времени работала уже медсестрой. Она так и не получила образования, но у нее была легкая рука, она прекрасно делала инъекции, и руководство поликлиники закрыло глаза на отсутствие диплома.
В кредит был приобретен телевизор с линзой, и теперь любимым занятием пожилой дамы стал просмотр телепередач.
Без мамы.
8 марта 1972 года мать и дочь посмотрели свое любимое фигурное катание - как раз шел чемпионат мира. Потом Ольга Александровна пошла почистить зубы перед сном. Вернувшись в комнату, она сказала: «Ну вот, Музонька, а ты расстраивалась, что не имеешь возможности увидеть соревнования вживую. Прекрасно посмотрели все дома!»
В следующую секунду она упало замертво.
Так Муза осталась совсем одна. В середине 70-х их дом пошел на капремонт. Муза Николаевна получила 10-метровую комнату в трехкомнатной квартире нового дома на окраине Ленинграда. Ее соседями стала семья приехавшая когда-то с Украины.
Жили они дружно. Соседка всячески опекала непрактичную Музу, отдавала ей свою старую, но еще приличную одежду и даже сшила одно новое платье «на выход».
Муза Николаевна завела маленькую собачку и заботилась о ней, как о ребенке. Покупала ей паштет в Метрополе, брала с собой на работу - сажала в нижний ящик стола.
Дочь главного инженера завода и балерины императорского театра, внучка фабриканта, чье детство прошло как в рождественской сказке, доживала свою жизнь в одной квартире с чужими людьми, нося чужую одежду.
И вовсе не считала себя этой жизнью обделенной.
Послесловие.
Во второй половине 60-х Ольга Александровна два года была моей няней. Благодаря ей я научилась делать книксен и пользоваться разными столовыми приборами.
Летом мы выезжали на дачу в Старый Петергоф. Видимо тогда она уже неважно себя чувствовала, потому что я была предоставлена самой себе, целыми днями бегала с соседскими ребятишками, а к ней приходила только поесть, а потом и вовсе перестала.(Няня с дочерью снимали комнатку в другом доме)
На завтрак баба Ляля(так я ее называла) давала мне ненавистное яйцо всмятку, а на обед щи, носящие красивое название «вегетарианские», а по сути - вода и капуста.
Вечером приезжала с работы моя бабушка и начинался пир, бабуля любила вкусно покушать и прекрасно готовила.
Она-то и была приятельницей Музы Николаевны, а еще ее непосредственной начальницей. Именно она посодействовала ее повышению в должности.
И даже после смерти Ольги Александровны несколько лет подряд мы каждое лето проводили вместе. Вообще, женщины дружили до самой смерти моей бабули.
В этом повествовании я собрала воспоминания Музы Николаевны, все что она успела рассказать за время, проведённое вместе с нами.