- Ты только не ори сейчас, я зайду. Я мало к кому хожу, людишки для меня, что клопы, а вот к тебе пришла. Поговорить надо.
Аленка так и села, где стояла - прямо на лавку у окна. Холодный утренний свет падал неверно, полого, солнце в конце декабря не радовало, бывало не часто, вот и сегодня начавшийся ночью мокрый снег завалил двор, залепил стекла, и сейчас в доме было полутемно, сумрачно. Все еще спали, только Аленка встала пораньше, очень хотелось пирожков с картошкой да с сушеным укропом, решила напечь. И вот тебе… Старуха в этом холодном свете выглядела совсем пришелицей с того света, вроде мертвая, а ходит, страшно смотреть. Да и свет ее выхватил неловко, неопрятно обрисовал угловатые контуры тощего тела, как будто нарочно сделал еще страшнее. Бабка поняла, о чем думает Аленка, хмыкнула, развязала концы толстого пухового платка
- Так зайду? Не забоишься?
Аленка кивнула, оглянулась на дверь спальни, где еще дремал Прокл, шепнула
- Чего тебе? Проходи.
Ведьма села на табурет перед дверью, стянула галоши с огромных черных валенок, поправила черную косынку, оказавшуюся под платком, шмыгнула носом.
- Метет, собака. Назад уж и не знаю, как дойду. К вечеру в логу по пояс будет, хоть вплавь. Чаю вскипяти, замерзла я.
Аленка, как околдованная налила в чайник воды, поставила на плиту, хорошо успела печку растопить, плита нагрелась уж. Кивнула гостье, поставила на стол мед, масло и хлеб, отодвинула стул, садись, мол. Бабка с интересом заглянула в квашню, где Аленка уж распустила дрожжи. открыла банку с медом, нюхнула
- Мед у тебя дрянь. Ко мне приходи, хорошего дам.Да ты меси свое тесто, на меня не обращай внимания, я отогреюсь чутка.
Аленка резко помотала головой, сняла закипевший чайник, бросила в заварник чай и травы, буркуна
- Какое уж тесто. Не до теста мне. Говори, что пришла!
Ведьма сунула в рот ложку меда, со вкусом чмокнула, запила, отломила кусочек хлеба, глянула на Аленку в упор.
- Ты, девка, за плату ту не боись. Она сама собой оплатится, да и заплатили вы уже. Ты вот что!
Старуха, обжигаясь, глотала чай, видно было, что она уже обмякла в тепле, расслабилась, крошечные птичьи глазки заслезились от тепла, взгляд помягчел.
- Мы с тобой родня теперь почти. А я родню знаю, хоть и вытравили у меня из сердца всякие чувства, было кому. Потому помогу. Да и жаль мне мальчонку твоего, у самой такой был, да людишки поганые жить ему не дали. Привезешь своего болезного ко мне. Как санный путь встанет, на сани загрузишь и привезешь. И оставишь. Месяц у меня жить будет, хочешь и сама живи, иначе никак. Сделаешь, надежда будет. Нет - помрет парень. И скоро.
Аленка смотрела на старуху с ужасом. Она вообще не понимала о чем та! Как это оставишь? Где - в землянке этой, в норе этой мышиной? Что - одного?
Бабка снова прочитала ее мысли, резко двинула чашку в сторону, встала
- Сказала же! И сама поживи, коль оставить не можешь. Вытянем парня, ему жить да жить.
- А как же дед, бабушка? Его-то я на кого оставлю? Да и муж…Что ты говоришь-то?
Ведьма плотно замотала костлявый череп платком, сунула ноги в галоши и вдруг, легко склонившись, как молодая натянула их на валенки.
- Дед твой помрет на днях. Не жилец. Ну а с мужем уж как-никак договорись. Хотя - дело ваше. Вам и решать.
Бабка исчезла из виду сразу, как только показалась на улице. Аленке показалось, что ее невесомое тело подхватил очередной порыв снежного ветра, спрятал в своем белом непроницаемом покрывале и унес туда, к берегу Карая, где мотали тонкими черными косами голые, озябшие, мокрые ивы…
…
Мишаня лежал навзничь на своей кроватке и смотрел в потолок. Аленка вчера, видя что мальчик вообще не реагирует ни на кого и ни на что, только и смотрит куда-то вверх, взяла у Прокла стремянку, развела синьку покрепче, и, забравшись, на лестницу, кое-как справляясь с головокружением, нарисовала на беленом потолке стаю ярко голубых птиц. Они летели куда-то, выстроившись в клин и расправив синие, неумело выписанные крылья, вытягивали головки в сторону окна, и, казалось, протяжно кричали. Мишаня, как только увидел этот рисунок, немного расслабился, откинул голову, вцепился взглядом в птичий клин и чуть улыбнулся. И так до вечера и не отвел глаз, даже когда Аленка аккуратно совала в его сжатые губы манную кашу, посыпанную тертым печеньем.
…
- Ален! Ты где, Господи! Скорее…Дед!
Илья Петрович лежал навзничь на кровати, чуть приоткрыв рот. Он тоже смотрел на потолок остановившимся взглядом… Вот только в его небе не было ни облаков, ни синих птиц. А, может быть, они только появились. Впервые в его жизни…Которой больше не было.