Я садился в уазик, когда она возникла ровно бы из ниоткуда и спросила:
— Вы меня не подбросите, полковник?
Про таких говорят: куколка. Если бы я не был в подпитии, то, может, и отказал бы. Но час назад мы хорошо приняли на грудь с Рубиком Картасяном. Он ждал какую-то «мадаму», потому выпроводил нас из офиса: меня и телохранителя Эркена.
Сейчас тот стоял у лестничных перил. Квадратный, совсем без шеи, он оглядывал нас цепкими, умными глазами и, казалось, усмехался. Хотя никогда не улыбался и не смеялся.
— Ну так что, полковник? — повторила куколка.
Я приглашающе распахнул заднюю дверцу, плюхнулся рядом с ней. Она тут же скомандовала водителю:
— По проспекту, солдатик, до мэрии, налево до кладбища и снова налево.
Слово «кладбище» мне не понравилось. За ним находился жилой массив по прозванию «Шанхай». Там, рядом с мертвецами, ошивалась крупная и мелкая шпана. На всякий случай я незаметно переложил газовый пистолет в правый карман кителя. Это Картасян мог расслабиться: его Эркен охранял. Какие ветры забросили кривоногого молчаливого киргиза в Забайкалье, не знал, наверное, и Рубик. Был Эркен когда-то прапорщиком. Прошел Афган, Карабах, Абхазию и начисто отказался от Чечни. Удивил меня тем, что с десяти метров попадал охотничьим ножом в червонное сердечко. О чем он, интересно, думал, когда я сажал куколку в «уазик»?
Она молчала. Позже чиркнула зажигалкой, закурила. Я придвинулся к ней, представился:
— Валерий. А вас?
— Наталья,— и больше ничего.
«Шанхай» начинался сразу за кладбищем. Возле одной из пятиэтажных хрущоб она сказала:
— Здесь налево между домами, еще раз налево, крайний подъезд.
«Слишком много «налево»,— мелькнуло в моей наалкоголенной голове.
— Остановите! — скомандовала.— Чем мне отблагодарить вас? — спросила, приоткрыв дверцу.
Семья моя была в отъезде, сам себе король.
— Может, побалуемся? — ответил.— Чайком.
— Идемте.
— Номер квартиры какой? — все-таки я состорожничал.
— Пять. А что? — Не дожидаясь ответа, выскользнула из машины.
Я сказал шоферу:
— Подожди меня полчаса. Если не появлюсь — в гараж. К восьми утра — сюда. Звякни в пятую.
Прихватив портфель с греческим коньяком и закусью, врученными мне на прощанье заботливым Рубиком Картасяном, я потопал за куколкой на второй этаж.
Нужды покидать ее заковрованную малометражку через полчаса у меня не возникло. И через час тоже. Мы общались через коньяк с Грецией. Выяснили, что у Натальи есть муж-геолог, который в сей момент рыщет в двухстах километрах от города в поисках бесполезных ископаемых. Никаких осложнений не предвиделось, и я снял китель и галстук. Но до постельной кондиции пока не дошло, в бутылке еще оставалось. Вторая «Греция» ждала очереди в портфеле, да и ночь только зачалась.
— Я не знаю, что произошло с мужем,— рассказывала она.— Появляется раз в месяц, а то и реже, и я будто не существую для него. Может, радиация?
— Возможно,— легко согласился я и представил, как же она, изголодавшаяся, станет меня терзать.
Выпили еще по одной. И еще.
— Раньше он любил стихи,— продолжала Наталья,— теперь только пожрать. А я ведь и сама стихи пишу. Хочешь, прочитаю? — Мы незаметно перешли на «ты». Но по имени она избегала меня называть. Спросила фамилию и обращалась «Быстров».— Хочешь послушать мои творения, Быстров?
— Хочу,— соврал я.
Она опрокинула рюмку и с подвывом начала: «Я снова плачу беспричинно / И лезу под холодный душ. / Со мной лежит чужой мужчина, / По паспорту — законный муж...»
При слове «муж» все и закрутилось. В дверь позвонили. Она смолкла. А у меня в душе возникла неуютность.
— Неужели муж? — особого испуга, впрочем, в ее голосе не слышалось.
Резко запихнула мой портфель под диван, подтащила стул к антресольной нише, распахнула дверцу.
— Лезь туда, Быстров.
Я заколебался, но она уже забросила наверх мои башмаки, фуражку, галстук. Китель я прихватил сам. Ухитрился без кряхтенья забраться. Она захлопнула дверцу. Я с трудом развернулся в тесноте, достал «газовик» и приготовился на случай нежелательной встречи.
Мужской голос показался мне странно знакомым:
— Вот и я, Наталишка!
— Ты же сказал, что занят сегодня,— она говорила, понизив голос, но все равно было слышно.
— Встреча, понимаешь, не состоялась, и я — мухой к своей Наталишке.
«Ах ты засранец! — мою настороженность сдуло, как муху ветром.— И ты сюда же, старый хрен!» —Я приоткрыл антресольную дверцу.
Да, это был Рубик Картасян собственной персоной. И, как обычно, с верным хранителем тела — Эркеном, который стоял изваянием у двери, цепляя взглядом все и вся. Выходит, я забрался в Рубиков огород, и слуга настучал хозяину, что куколка укатила со мной.
Картасян, скаля зубы, уже сбросил свой замшевый клифт. Хозяйка делала слабую попытку загородить проход в комнату. Тот, не обращая на нее внимания, сказал Эркену:
— Отдай пейджер Толяну. Пускай машину в гараж не ставит, ждет моего звонка.
Телохранитель молча кивнул.
— Ну а ты — отпускаю за невестой. Четверо суток хватит? — Тот опять согласно шевельнул головой.
— И чтобы к субботе — как штык!
Эркен бесстрастно развернулся и сгинул с глаз, а Рубик облапил хозяйку.
— Муж должен приехать, Картасян,— сделала она последнюю попытку.
— Ха! Он что — экспресс? «Чужой мужик, по паспорту законный...»,— шагнул в комнату.— Что я вижу? Одна рюмка, одна тарелка, одна «Гречка».
Видно, не растерялась, успела смахнуть второй прибор со стола.
— Пить в одиночку, Наталишка, все равно, что заниматься онанизмом.— Рубик щелкнул замками, выставил на стол свежую «Грецию» и шампанское, накидал деликатесов в иностранных упаковках.
А я решил выползать. Какого лешего должен торчать под потолком, когда на столе хватает выпить и закусить? С Рубиком-то мы уж как-нибудь разберемся, посмеемся над самими собой да и над хозяйкой. Мы служили с ним рядышком не один год, он заправлял всем окружным комсомолом, потом перестроился, свалил из армии и ухитрился выскочить в бизнесмены. Купил «Мерседес», завел личную охрану и шофера. Но связи с армией не рвал, даже офис заарендовал в нашем кэчевском здании. К нему, наверное, Наталишка и приходила, когда подловила меня у подъезда.
Я распахнул дверцу. И только собрался высунуть голову и сказать: «Привет, Рубик!», как снова заверещал звонок. «Стоп!» — скомандовал сам себе и зашторился. Но дверца все равно слегка отошла.
— Ну вот,— произнесла она.— Дождались.— И пошла к дверям.
2
Звякнула цепочка, послышался ее голос:
— Боренька! Я так рада, так рада! Мне сердце вещало, что ты приедешь. Я только что сказала об этом Роберту Вагановичу, он у нас в гостях...
Боренька шагнул в комнату, грохнул об пол рюкзак.
— Хахаль? — прорычал.
Я ужался на антресолях. Мне было видно, как Картасян суетливо подхватил дипломат, бочком пытаясь просунуться к выходу, но двухметровый Боренька повел плечом, и мой приятель застыл у серванта.
— Боря! Ты что, забыл? Роберт Ваганович наш семейный друг. Он же с диссертацией тебе помог!
— Чхал я на диссертацию! Ну-ка, армянская харя, выкладывай, как на духу!
— Тебе не стыдно, Борис! — вскрикнула она, вцепившись в его рукав.— Твою же маму надо устроить в больницу, я и позвонила Роберту Вагановичу.
— Так точно,— доложил Рубик.— Завтра.
— Отдельная палата и спецобслуживание,— добавила она.
Боренька развернулся к ней. Этого мгновения хватило, чтобы Картасян проскользнул к выходу, схватил с вешалки свою замшу и был таков. Муж лишь крикнул вслед:
— В шурф закопаю! — и тут же влепил куколке-жене пощечину.
— Кретин неотесанный! — взвизгнула она, отступив.— Убирайся сейчас же к своей мамаше!
Он сделал к ней шаг. Она отодвинулась к дивану. Села. Сказала вдруг спокойным стеклянным голосом:
— Этого я тебе никогда не прощу. Всю жизнь на тебя положила. Бросила литературный институт, уехала с тобой в провинцию. Вытащила тебя из курной избы в городскую квартиру. И ты мог поддаться своим гнусным подозрениям!
— А что это? — он показал на стол, сервированный на двоих.
— Это больница твоей родительницы. И это мои долги, чтобы купить угощение.
Он переступил с ноги на ногу. Шагнул к столу, налил полный фужер «Греции», опрокинул в рот. Спросил хмуро:
— А что я должен был подумать?
— Ты как был чалдоном, так и остался. Не желаю ничего объяснять и выяснять.
— А ты поставь себя на мое место.
— Все, Борис! Можешь идти в спальню. Я устроюсь здесь, на диване. Утром забирай свои вещи и к мамаше!
— В пять мне обратно — машина подойдет. Оказия подвернулась, я и заскочил к тебе на ночь.
— Никаких ночей. Хватит!
Заметно было, что весь его запал выгорел. Козе понятно, что куколка устроила спектакль. Но огромный Боренька — не коза, ему не было понятно. Он пробубнил:
— Ну погорячился.
Она молчала.
— Прости, Нат.
— Ты у Роберта Вагановича должен просить прощения. Он столько сделал для нас.
— Может, выпьем, а?..
В моем убежище пахло старыми тряпками, валенками и было теснее, чем в гробу. Вытянуть ноги не было никакой возможности. Лежал скрюченный и злой. «Ну и стерва!» — думал про юную куколку. Муж продолжал уговаривать ее, она брыкалась, пока он не бухнулся на колени. Затем протопал на кухню, что-то разогрел, принес. Тут уж она снизошла, села с ним за стол... Я не выдержал и с усилием повернулся на другой бок.
— Шуршит что-то,— сказал чалдон Боренька.
— Мыши завелись,— небрежно ответила она.
— Пойдем баиньки? — робко предложил он после пары рюмок. Видно, опасался снова вызвать гнев любимой жены.
— Пойдем. Но запомни: такой мелодрамы больше не потерплю...
Дверь в спальню она закрыла. А я в свою конуру пустил свежего воздуха. Может, удастся спрыгнуть, вытащить свои шмотки и смотаться? Когда заснут, стоит рискнуть... Но засыпать они не собирались. Мне были слышны шорохи и скрипы, ее бормотанье, перешедшее в вопль. И стало тихо, как на погосте. Минут через пять дверь отворилась, она прошлепала в ванную. После нее Боренька фыркал под душем. И утащил в спальню коньяк, шампанское и фужеры. Примерно через час опять заскрипела кровать. Я вспомнил, как она говорила: «Может, радиация?» Хороша радиация! Зажралась баба... Я высунул голову наружу. В окно пробивался мутный свет от дальнего уличного фонаря и через дверь спальни — слабая полоска от ночника. Спуститься бесшумно не было никакой возможности. Оставалось ждать до пяти утра, когда объявится «геологическая оказия». Не дай бог, если машина сломается!
Мне было душно и мерзко. Во рту пересохло. Хотелось пива или хотя бы холодной воды. И портфель с коньяком, как назло, под диваном. Куколка опять прошла в ванную, открыла воду и тут же вышла. Глянула на антресоли, я злобно мотнул головой. Она открыла холодильник, бесшумно подплыла к моей конуре, молча протянула вверх руку с банкой. Я выхватил банку. Пиво! «И за то спасибо, зараза!»
Не знаю, спали ли они в эту ночь. После пива мне полегчало. Время от времени я задремывал. Уснуть не давали скрюченные ноги и теснота. Ворочался, шебуршился, чихнул пару раз, уже не беспокоясь о том, что меня услышат. Даже крутилась в голове подлая мысленка: пускай Боренька еще одного обнаружит.
Наверное, я все же задремал. Очнулся от того, что мою голову заталкивают внутрь. Куколка стояла на стуле, упираясь кулачком в мою лысину. Я подчинился. Она плотно прикрыла дверцу. И через минуту:
— Борис! Пора!
Я понял, что время приблизилось к пяти.
Она сказала:
— Вот тебе бутерброды и куриный паштет.
«От Картасяна»,— мысленно добавил я.
У порога, прямо подо мной, он звучно чмокнул любимую.
— Буду через неделю, Нат. Извинись за меня перед Ваганычем.
И отправился за бесполезными ископаемыми. Я тут же распахнул головой дверцу. Куколка быстренько подтащила стул.
— Прости, Быстров. Так получилось!
Я с трудом развернулся ногами к свободе. Спустившись, какое-то время приходил в себя.
— Бедненький Быстров! — сказала она.— Наглотался пыли?.. Пока я собираю на стол, прими душ.
— Душ?! — прорычал я, вытаскивая из-под дивана свой портфель.— Может, еще и трах-трах будем делать? Р-радиацией бы тебя по кукольной роже!..
Пуговицы застегивал уже на лестнице. Вышел, глотнул кислороду. Голубовато-серый рассвет омывал «Шанхай». Денег на такси не было. «За полтора часа доберусь»,— подумал и зашагал по пустынной улице.
И уже когда миновал кладбище, вдруг придумал мстительную штуку, которая полностью успокоила мою обиженную душу. «Отыграюсь на Картасяне. Ох отыграюсь!»
3
В свой офис Рубик проходил мимо моего кабинета. Распахивал — обычно — дверь и, не заходя, приветствовал:
— Будем пухленькими!
Так было и в этот раз. Но я призывно махнул ему рукой и сказал:
— Прикрой дверь.
— Что случилось, Валера?
— Со мной ничего. А что с тобой?
Рубик уставился на меня лупастыми глазами.
— Полчаса назад,— продолжал я,— встретил меня в коридоре какой-то амбал и заорал: «Где эта армянская харя? Я его в шурф закопаю!» Ты что, должен ему?
Рубик сменился с лица.
— Никому не должен. Глупая история, понимаешь. Приревновал дурак к жене.
— Как же ты засветился? У него же кулаки как кувалды. Сказал, что часа через полтора снова придет.
— Вот пес! А я как раз Эркена до субботы отпустил. В Киргизию полетел. Жениться ему, понимаешь, приспичило...
Значит, не Эркен куколку заложил. Случай шутку сыграл.
— Слушай, Валер,— сморщил лоб Картасян.— Прикрой меня, а? Как придет этот, поговори с ним. Я запрусь в офисе. А ты звякни по внутреннему, когда уйдет.
— Пузырь, Рубик. А пока дай на пиво. Башка трещит.
— Какой разговор!..
Я сходил за пивом. С прояснившейся головой подписал пару бумажек и принял женщину, просившую навести справки о сыне-солдате, который уже три месяца не пишет домой. Позвонил, узнал, что солдат жив-здоров. Успокоенная мать ушла. И я звякнул Рубику.
— Выползай — амбал отвалил.
Рубик нарисовался мгновенно.
—Ну?
— Что «ну?» Я сказал этому молотобойцу, что тебя сегодня не будет,— не поверил. Целый час в коридоре караулил. Сказал, что завтра придет.
— У-у, пес!.. Завтра прикроешь, а?
— Тащи «Грецию» и пожрать. Сам знаешь: жена в отъезде, кофием питаюсь.
Рубик приволок две бутылки и упаковку куриного паштета. Сказал, подразумевая снабженку:
— Отлаял Абасиху: почему в офисе закончился провиант? Выгоню паразитку!.. Через час завезет, все что надо.
Назавтра Картасян опять сидел взаперти. Послезавтра — тоже. И так до конца недели. Мой шкаф ломился от «Греции». Ужинал и ночевал я у него дома. К своей двухкомнатной он прикупил соседнюю трехкомнатную, пробил стенку и жил с женой и дочерью в пятикомнатных хоромах с двумя кухнями и туалетами. Так что места мне хватало.
В пятницу я сказал ему:
— А ты знаешь, мы с амбалом Борей даже подружились. Я втолковал ему, что ты, может быть, единственный в СНГ, кто ни разу не изменял своей жене.
— Ха! А он что?
— Сказал, что уезжает в поле. Он, оказывается, геолог.
— Знаю. Мне его курвочка сегодня звонила: «Приезжай, Картасян!» Я ей популярно объяснил, что в шурф мне еще рано. Пускай ищет другого спонсора. А триста баксов, что я ей платил как зарплату, лучше прибавлю к Эркенову жалованью... Пошли в кабак обмывать Борин отъезд.
4
Рубик так и не узнал, что я его разыграл.
В самом начале медового месяца Эркена иностранный лимузин Картасяна был прошит возле кладбища автоматной очередью. Охранник-молодожен скончался сразу. Рубик жил еще два часа. Шофер отделался испугом. С его слов и объявили, что это была разборка между конкурентами.
Автор: Юрий Теплов
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.