***
Клетка была нерушима. И нет, «нерушима» — не просто красивое слово. Волк убедился в этом всем своим существом. Попытки сломать, смести, разорвать были отчаянны и неисчислимы. Но кроме ран и горького опыта, не принесли зверю ничего.
С ранами он готов был мириться. Но кое-что было совершенно невыносимо — в каждой попытке жила надежда. С каждым провалом она разбивалась. И эти осколки ранили уже слишком сильно, слишком глубоко, слишком надолго.
Волк был силен. Волк был упрям. Но любое живое существо доходит до предела, где боли уже достаточно. Доходит и замирает.
Замер и Волк. Остановился в движениях мощного тела, остановился в движениях не менее мощного духа. Завернулся в безразличие и апатию. Горячая некогда кровь замедлила ток по сосудам.
Холодный. Серый. Тотально безжизненный. Застывшая, лишенная искры идея волка.
Теперь так.
***
И в тот же миг, как погасли глаза Волка, запертого в клетке, появился другой — бегущий Волк.
Поджарый, подвижный. С быстрым горячим дыханием. С дьявольским огнем в глазах.
Мчит вперед, отталкиваясь от земли мощными лапами. А земля под ним расползается, проваливается, осыпается, лишается опорного своего свойства. Чуть замедлишься — погребет в своем чреве.
Но Волк и не думал замедляться. Он неизменно перебирал лапами быстрее, чем это происходило. И мощью своих лап он гордился и наслаждался.
Да, он был тощ и голоден. Душа держалась в теле на честном слове и азарте. Но этого азарта хватало, чтобы мчать быстрее, чем Хтонь. А заодно обгонять свой страх, свою усталость, свою обиду на невозможность остановиться и перевести дух. И кто знает, встречи с которым из преследователей желал он меньше...
***
А та, что связана с ними душой, радовалась своему потрясающему, почти волшебному самообладанию и не менее волшебной работоспособности.
Ее мир был предсказуем и безопасен. Последователен и благопристоен. Собран из аккуратных кирпичиков работы, рутины, быта, предсказуемых встреч. Скреплен прочной сетью корней интеллектуальных дебрей.
Она была почти счастлива. Почти. Выпирающий, тревожащий элемент, который все не давал расслабиться, упорно нашептывал, что со счастьем этим что-то глубинно не так.
Замерший волк иногда шевелился. Переминался с лапы на лапу, вздыхал, издавал тихий рык. Крошечное движение большого зверя. Крошечное и мимолетное. Но даже этого хватало, чтобы у бегущего волка выпадал один удар сердца и лапа проваливалась в пустоту, ломая стройный бег.
А ей в эти моменты невыносимо хотелось выть. Ее уютная безопасная реальность начинала походить на душную картонную коробку, которую необходимо прорвать, чтобы выбраться... И всегда она спотыкалась на этом моменте, не понимая куда. Не саму же ткань мироздания прорывать ногтями, в самом деле.
Искра прогорала, и Волк с пустыми глазами замирал снова. Бегущий восстанавливал ритм. Реальность же вновь начинала походить на нечто, в чем можно жить.
Она старательно отмахивалась от подобных моментов и только сильнее вцеплялась в свою Нормальную Хорошую Жизнь. А Нормальная Хорошая Жизнь нет-нет, да и мелькнёт изнанкой. Темной, со швами да обрывками нитей. Жуткое зрелище.
***
Сохранение Нормальной Хорошей жизни требовало мастерской игры с балансом. Стоило скопиться слишком большому количеству энергии, как Запертый Волк начинал шевелиться. Стоило слить слишком много — Бегущий Волк спотыкался и непростительно замедлял бег.
А как только что-то вмешивалось в устоявшуюся гармонию Бега и тревожило вязкую тишину Замирания, вся ее норма расползалась по швам, а из трещин начинало невыносимо тянуть экзистенциальными ветрами.
И все же на самом дне водоворота ее страха жило желание. Отчаянное желание сломать к чертям всю это выстроенную систему, странную гармонию, от которой веяло тленом.
Оно не давало Волку в клетке окончательно превратиться в камень. Оно упорно вселяло в бегущего противные сомнения в такой уж необходимости бега. Оно хоть на миг, но делало видимой изнанку.
Да, она ненавидела эти моменты. Боялась их. И в глубине страстно желала. И пока глаза ее смотрели в другую сторону, голос вел подпольную деятельность. И тогда бегущий Волк начинал слышать тихую песню...
***
Песню, в которой нежный и грустный женский голос предлагал ему остановиться. «Посмотри, милый, как ты устал, как измотан, отдышись и приляг, положи голову мне на колени. Вот вода для тебя, сильный зверь, вот добрая еда. Не спеши, не заглатывай не жуя. Останови свой бег».
Волк лишь усмехался, он был достаточно мудр, чтобы не попасться на медовые речи. Он знал, что остановка равна погибели. Пока он может бежать, он будет бежать.А может он ещё долго, он очень крепкий Волк.
Жаль, что от этого голоса не получалось убежать так же ловко, как от усталости. Жаль, что на самом деле более всего на свете он хотел бы его послушаться. Волк не давал себе погружаться в эти мысли, но иногда они захватывали его. Тогда на глазах Волка выступали слезы, но у него было верное средство - еще сильнее ускорить бег.
***
Держалась она, сколько могла. Сколько могла - это очень долго. Выдержка у нее стальная.
Но треснуло, надломилось, рухнуло. Сдалась и завыла. Громко, чисто, из самого своего существа. Такую песню Боли выдала, что сама удивилась, как помещалась она внутри.
А где-то вдали завыли в ответ.
***
Бегущий волк запутался в лапах, перекатился кубарем, не успел собраться, сгруппироваться и поглотила его земля, осыпающаяся под лапами. Поглотила куда-то в темное, теплое, уютное и вязкое, где хочешь, не хочешь — остановишься.
И заплакал волк, как щенок жаловался на такой долгий и такой изнуряющий бег, на усталость, рассказывал, как хочет просто лечь и поспать. А земля слушала, утешала и баюкала. И гас дьявольский огонек, расползался волк на слезы и тепло, и не нужно было ему уже никуда бежать...
***
А Волк в клетке в тот миг проснулся от своего забвения. Долетела и до него песнь, прошибла до каждой шерстинки, в каждую клеточку забралась, загудела, завибрировала. Осыпался бетон, осыпался жалкой пылью.
Взгляд стал осмысленным. Осмысленным и яростным. Заметался Зверь, и в рычании его угадывалось: «Нет, не хочу быть живым. Невозможно живым находиться здесь. Не хочу быть здесь. Не хочу быть здесь. Не хочу быть здесь. Не хочу быть здесь».
Зверь метался в обиде и отчаянии. Он так старательно притушивал в себе жизнь, чтобы не чувствовать боль. А она снова упрямо течет горячим по венам!
***
А она шла на этот вой. Пугающий и раздирающий душу.
Удивительно легко шла, ловко, преодолевала препятствия, даже толком и не замечая их.
И оказалась у нерушимой Костяной Клетки и смотрит на зверя. Жуткого зверя. А Зверь на нее. Недобро.
А она отказывается бояться. Прикасается к клетке и вдруг уходит из нее вся нерушимость, как и не было, хрупкими становятся кости.
«Давай!» - говорит волку.
Не доверяет. Не хочет опять зря тратить силы, не хочет снова ломать надежду.
«Давай!» - повторяет она - «теперь получится».
И бросается волк, на ставшие хрупкими кости. И выпрыгивает, не замечая сопротивления.
И огласил пространство вой еще более громкий, но не отчаянием наполненный, а торжеством.
Поежилась она от этого воя, вздрогнула от того, какая же мощь теперь на свободе. Страшно, конечно же, это страшно.
Но такую правильность происходящего при этом ощущала, такое согласие всего, что внутри было, что страх ничего уже не решал. Слишком долго он всем управлял. Теперь будет иначе.
Эпилог
Пересушенная, выжженная земля. Деревья, упрямые, жесткие, цепляющиеся за жизнь. Земля выжжена, а пахнет льдом. Водой, которой не напиться, в которой жизнь замерла.
Нет птиц, нет зверей. В земле копошатся какие-то насекомые. Тоже жесткие, сухие, узловатые. Напряженные. Среда небогата на ресурсы.
Земля черная. Угольная. Пылью вздымающаяся от небольшого ветерка.
Воздух насыщен угольной пылью и оседает в легких мазутным, тяжелым, отравляющим слоем.
Небо серое. Все серое. Фильтр серый, даже кровь здесь льется жижей невнятного цвета.
Деревья сплетают ветви, сплетают корни, образуют единую путанную жесткую систему. Ни продраться, ни пробиться.
Сколько существует эта земля в таком состоянии? Кто знает. Кажется, вечность. Кажется, вечность так все и будет.
Но что-то происходит. Что-то глобальное, неотвратимое. Похоже, где-то рядом проснулся вулкан. Проснулся, потянулся, чертыхнулся.
И полилась потоком из него горячая, оранжевая кровь, полилась прямо к угольному лесу.
Зашипела почва, стала жадно пить лаву.
Вспыхнули ветви, вспыхнули под пьющей землей корни. Вспыхнули и прогорели вмиг, но не исчезли деревья. Осыпалась с них форма старая пылью, а под ней изящная, гибкая, живая и металлическая. Из 10 ветвей осталось 3 не более. Распалась сеть непроходимая, стала чащей уютной.
А земля все пьет и пьет яркую горячую лаву, насытиться не может.
Нет больше льдистого запаха, пряным стал воздух, горячим и пряным.
А деревья из металла корнями через землю пьют лаву тоже. Пьют и наполняются горячностью, пряностью, неистовой жизнью. И медь обращается в теплое дерево, сталь обращается в теплое дерево... Дышат они пряным воздухом, пьют они горячую лаву.
И становится вдруг пыльный уголь влажным черноземом.
И дышит лес.
И дышится в лесу.
