Весна 1901 года выдалась поздней, но дружной – снег быстро стаял, деревья надели свои прозрачные, резные зелёные платья.
Аксинья Визинская и Иван Никифоров жили на разных концах Грушевки, но знали друг друга с детства. Они вместе пасли скотину, вместе ездили на поле и на покос. До поры Иван никак не выделял девушку – она была одной из грушевских девчонок – чаще застенчивой, изредка – озорной.
Всё изменил случай: в тот тихий вечер Иван удил рыбу. Широкая, быстрая река Белянка была богата рыбой – по рассказам былых рыбаков, здесь водился даже сом.
Вдруг тишину майского вечера разорвал истошный женский визг: он разлился над вечерней рекой и ударил по перепонкам. Иван не помнил, как, бросив снасти и схватив лежащую неподалёку палку, он бросился на крик.
Кричала Аксинья, пришедшая на речку полоскать бельё. Уронив тяжёлую корзину с бельём, сжавшись в комок на траве, она уставилась на что-то неподвижным, испуганным взглядом:
– Гадюки! Гадюки! – услышал Иван тихий, полный ужаса голос.
Парень ловко поддел палкой двух ползущих к девушке ужей и сбросил их в реку.
– Какие это гадюки – это ужи! – с ноткой превосходства сказал он и запнулся.
Аксинья смотрела на него во все глаза – смотрела с искренним восхищением. Её шелковистые чёрные брови удивлённо взлетели вверх, а глаза были голубые – пронзительно-голубые, как вода в родинке. Бездонные омуты, а не глаза.
Иван залюбовался девушкой и медленно опустился рядом с ней на траву. Он был очарован Аксиньей. В тот вечер и родилась их светлая, как берёзовый сок, любовь.
***
Для Аксиньи и Ивана это было незабываемое лето – первое лето их любви.
Аксинья – тоненькая, с длинной, тугой золотисто-русой косой, с красиво очерченными скулами – в то лето налилась красотой и силой. Да и то – самый сок, девятнадцать лет девке.
Вечерами молодёжь высыпала из хат на улицу, на завалинках смеялись девичьи стайки. Вот одна девушка затянула длинную грустную песню. Голосок у неё был тихий, несмелый, но подруги подхватили – и полилась над Грушевкой песня…
Иван и Аксинья избегали шумных, многолюдных посиделок: обычно они встречались за околицей, на крутом холме над рекой. Там между двух высоких, старых лип-шептуний были установлены качели.
Беспокойно шумели старые липы, вдалеке кучились тяжёлые облака, прохладный вечерний воздух был напоен тонким медовым ароматом.
Аксинья, одетая в алую сатиновую блузку и длинную серую клетчатую юбку, откинув голову и закрыв глаза, сидела на качелях, подставляя лицо ласковому вечернему солнцу.
Иван неторопливо раскачивал качели, рассохшееся дерево негромко скрипело. Его взгляд скользил по тонким, смуглым рукам девушки, по её гибкому стану, по всей Аксинье – стройной, ядрёной, желанной. Он увидел, как бьётся на её виске тоненькая голубая жилка, и сердце сладко заныло.
Аксинья открыла глаза и посмотрела прямо в глаза парню. Её лицо порозовело, голубые очи потемнели от расширившихся зрачков, губы потянулись к нему, червонным золотом горела длинная коса. Иван склонился к ней, его губы затрепетали, коснулись мягких, тёплых губ девушки. Минута, другая, а потом Аксинья отстранилась, легко соскользнула с качелей, повернулась и убежала прочь.
***
Лето перевалило через середину, наконец, поспели ягоды. В то утро горстка девчат сорвалась из деревни в лес – за земляникой.
Лишь первые оранжевые лучи солнца брызнули на стены хат, как Аксинья, наскоро позавтракав вчерашними оладьями, повязала цветастую косынку, взяла большое лукошко, узелок с хлебом, нацепила на шею связанные оборами лапти (на опушке их наденет, до леса и босиком дойти можно), и торопливо вышла с хаты. Тринадцатилетняя Аня, озорница-подросток, такая же тоненькая и смуглая, как старшая сестра, но чернявая – в отца – как привязанная, поплелась следом:
– Аксюша, я с тобой.
– Дома останься! Чего поднялась в такую рань?
– Ну, возьми-ии!..
Ну да, останется дома эта прилипала, как же!
– Ладно, иди, только потом не жалуйся – мы на целый день в лес, до вечера. Возьми лукошко в углу и новые лапти под лавкой.
Аня недоверчиво, исподлобья взглянула на сестру, а когда поняла, что та не шутит – расцвела улыбкой:
– Я – мигом!.. – она метнулась в избу и через минуту вернулась с лукошком в руке, дёрнула худым плечиком, поправляя висящие на нём связанные лапти.
С остальными девушками, что собрались по ягоды – Машей, Катериной и Татьяной – сёстры встретились на околице, и все вместе неспешно пошли к Белянке. Подступавший на другом берегу к самой реке сосновый бор манил запахом смолы и спелой земляники, но, чтобы добраться до него, надо было перебраться через реку.
Старый, трухлявый мостик ещё весной снесла вспучившаяся от растаявшего снега и бесконечных дождей река, поставить новый у грушевцев пока не дошли руки. Да и зачем – неподалёку от деревни был брод, где можно было перейти Белянку, лишь замочив колени.
Девушки вышли на берег. Здесь, у самой реки, буйствовала высокая злая крапива. Бродок был узкий: справа и слева – глубокая, бурная, коварная, полная водоворотов река.
– Иди за мной – след в след, – строго сказала сестре Аксинья.
Аня кивнула, Аксинья поставила на голову лукошко с хлебом, другой рукой подняла повыше длинную домотканую юбку и ступила в реку.
Девушки шли гуськом, молча, осторожно и медленно: первой – Катя – лучшая рукодельница Грушевки, за ней – худая, долговязая Маша, потом – Татьяна – маленькая рыжая хохотушка с усыпанным веснушками лицом, следом – Аксинья, и последней – Аня.
Душный, застоялый воздух недвижно висел над рекой. Сначала девушки шли по колено в воде, затем вода добралась до середины бедра, идти стало трудней. Маленькая группка была уже на середине Белянки, когда по ушам резанул истошный крик Ани:
– Аксюша-ааа!
Аксинья стремительно повернулась – младшая сестра, хватая руками воздух, качалась на самом краю узкого брода. Девушка рванулась к ней, схватила холодные, мокрые пальцы Анны и помогла ей удержаться на мелководье, но от этого резкого, быстрого движения ноги Аксиньи соскользнули с гладкого, мокрого камня, и она рухнула в самую глубину, в бездонный водоворот.
Её стремительно тянуло вниз, в чёрную глубину. Грудь сдавило, словно тисками, дыхания уже не хватало, страшный холод сковал всё тело…
Аксинья рванулась, извиваясь и отчаянно загребая руками воду, и на одно короткое мгновение ей удалось приподняться над водой, вдохнуть в последний раз воздух:
– Аксюша-ааа!
Девушка на мгновение отчётливо увидела лицо сестры, услышала надрывный, полный слёз голос Анны, а потом её вновь засосало в холодную глубину.
– Аксюша-ааааа! – снова отчаянно закричала Аня, но сестра её уже не слышала…
Ласточки подхватили отчаянный крик Анны и понесли его над рекой. И долго-долго звенел над Белянкой истошный девичий крик, и плыли по реке корзинка с хлебным узелком и связанные лапти.
***
Всю ночь Иван, как безумный, метался у реки и звал Аксинью. Молчаливый и мрачный, он вернулся домой только под утро. Глаза парня были сухи – все слёзы были выплаканы за эту бесконечную ночь.
Утопленницу так и не нашли – тело Аксиньи забрала река.
…Темноволосый, молчаливый, с тонким, крепко сжатым упрямым ртом, Иван всю осень каждый вечер приходил на качели – под старые липы, что видели их любовь.
Два года отчаяние не отпускало парня, на девчат он даже не глядел, а потом – полегчало. Через пять лет после того, как любимую забрала река, Иван посватался к Анне, младшей сестре Аксиньи, и девушка согласилась стать его женой.
Да, Анна была другой – в ней не было жизнелюбия и ядрёности Аксиньи, у неё не было этих чудных золотисто-русых волос, этих чарующих плавных движений, но фигурой, ростом и голосом она напоминала сестру. Тихая любовь Ивана к Анне была отголоском его страсти к Аксинье.
***
За несколько дней до свадьбы Анна пошла к реке – ей хотелось в одиночестве посидеть на берегу Белянки, поплакать – так, чтобы никто не видел её слёз.
Девушка пришла к реке, когда в безоблачном небе полыхал поздний июльский закат. Опустившись на траву у самой воды, под тремя толстыми, искорёженными старостью ивами, она долго плакала, а потом, наконец, успокоившись, тихо лежала в душистой тишине под тёмным, бархатным, вышитым звёздами небом.
Анна сама не заметила, как уснула, а проснулась она от какого-то тревожного внутреннего толчка. Девушка глянула на реку и обомлела: над водой стелился молочно-белый туман, и из него на берег выходили ундины-утопленницы.
Аня бросилась к старой иве, прижалась щекой к покрытому трещинками, шершавому стволу, будто ища защиту.
Ундины завели хоровод у самой воды и, осторожно выглянув из-за ивы, Аня увидела сестру. Аксинья, одетая в длинное тёмно-зелёное платье из водорослей, была так же лёгка и грациозна, как при жизни, её движения были всё так же чарующе плавны, и лишь лицо и тонкие, обнажённые руки ундины покрывала неестественная, мертвенная бледность.
Девушка не знала, сколько времени она, притаившись за ивами, наблюдала за сестрой – опомнилась лишь тогда, когда ундины длинной вереницею одна за другой скрылись в реке.
Тогда Аня, не помня себя, побежала домой.
Девушка никому не рассказала о встрече с сестрой-ундиной: это стало её горькой, мрачной, мучительной тайной.
***
Лето 1913 года выдалось на удивление жарким. Ранним утром, ещё до рассвета, Иван выбрался на рыбалку. Старший сын, пятилетний Стёпка, отчаянно просился на реку с отцом и отстал, только когда Иван на него цыкнул.
Иван положил сеть в лодку и осторожно оттолкнул её от берега. В этот предрассветный час от воды тянуло прохладой, рыбак зябко поёжился, взял с носа лодки аккуратно сложенный армяк и накинул его поверх неровно выгоревшей на солнце полотняной рубахи.
По-летнему стремительно взошло солнце и позолотило воду реки. Работая вёслами, он быстро согрелся и скинул армяк. Отплыв подальше от Грушевки, Иван закинул сеть с приманкой и приготовился ждать.
Минуты текли и складывались в часы, но ничего не клевало. Ближе к полудню сеть слабо дёрнулась и пошла вниз. Иван моментально выпустил вёсла, схватившись обеими руками за сеть. Рывок был осторожный, но сильный: похоже, рыба проверяла сеть на прочность. Рыбак аккуратно потянул сеть и почувствовал страшную тяжесть – рыбина была огромной.
Напрягшись, Иван сильно дёрнул за сеть, и вдруг он чуть не вылетел из лодки: огромная рыбина понеслась вниз по течению, таща за собой лодку, как на буксире.
– Сом, не иначе! – радостно сказал сам себе Иван и изо всех сил вцепился в сеть.
Рыбак не знал, сколько длилась эта сумасшедшая гонка – он не видел рыбины, но понимал, что она огромна. Сил у сома было предостаточно, он тянул лодку со страшной силой, до предела натянутая сеть нещадно резала руки, пот заливал глаза. Один раз рыбина сильно рванулась и едва не стащила Ивана в воду.
Лодка тихо скользила по реке, но вдруг она то ли налетела на мель, то ли зацепилась за торчащую из воды корягу, и Иван, не выпуская сети из рук, оказался в воде.
Громадная рыбина стремительно рванула в глубину, рыбак был бы рад выпустить сеть, но руки безнадёжно запутались в ней. Душу затопил предсмертный страх, лёгкие горели от недостатка воздуха.
Последнее, что увидел Иван, была мелькнувшая перед глазами женская рука – изящная, тонкая, бледная рука, которая с невероятной силой вдруг потянула его вверх – к воздуху, к голубому небу, к жизни…
…Рыбак глубоко вздохнул, открыл глаза, откашлялся и медленно сел. Рядом с ним на траве сидела молодая женщина в длинном зелёном платье из водорослей. От неё шёл мертвенный, пугающий холод, солнце блестело на мокрых волосах – таких знакомых, длинных, золотисто-русых. Аксинья-ундина, не мигая, смотрела на него своими голубыми, холодными, неживыми глазами.
Забыв про страх, про то, что она – ундина-утопленница, Иван потянулся к любимой, но Аксинья ощерилась, зашипела, встала и медленно пошла к реке, оставляя за собой на траве мокрый, широкий след.
Когда она исчезла, рыбак перевернулся на живот, уткнулся лицом в сочную зелёную траву и зарыдал, как никогда в жизни. Слёзы кончились нескоро, но, наконец, Иван поднял голову и огляделся.
На траве, рядом с аккуратно сложенной сетью, лежал огромный сом, его длинные усы бессильно поникли, а маленькие подслеповатые глаза, как показалось Ивану, смотрели прямо на него. Громадные тёмные грудные плавники гигантской рыбины ещё слегка шевелились, длинный хвост лениво трепыхался, а жабры ходили ходуном.
Это был подарок Аксиньи-утопленницы.
---
Автор: Наталия Матейчик