Гарольд Дэвис сидел за своим столом в почти пустом офисе банка, смотря на монитор, где безжизненно мерцали таблицы в Excel. Он поправил галстук, который упорно сбивался набок, как будто и сам не хотел оставаться на месте. Свет ламп едва освещал скучные серые стены, украшенные корпоративными плакатами, призывающими к командной работе и достижению целей. Гарольд, или просто Гарри, был винтиком в этой однообразной корпоративной машине уже пятнадцать лет и, честно говоря, редко задумывался о том, что могло бы быть иначе. Он часто чувствовал себя невидимкой, безликой деталью огромного механизма, который явно был предназначен для чего-то большего, чем его собственная жизнь.
Ему было сорок два года. Он был среднего роста, среднего веса и обладал такими же средними амбициями. Среди коллег он не выделялся, а его лицо терялось в череде таких же офисных лиц. Гарри был тем человеком, о котором забывают спустя пять минут после знакомства. «Ну, этот... ну, ты понял, о ком я» — вот как его обычно вспоминали коллеги на пятничных вечеринках. И Гарольд не возражал. Он радовался, что никто не замечал, как в три часа дня он отправляет секретаршу за кофе и достает фляжку виски из ящика стола. Пара глотков — не больше, чтобы успокоить дрожь в руке и вернуться к утомительной рутине бюджетных отчётов.
Сегодня был один из таких же обыденных дней. Обычные цифры, скучные отчеты, скрипучие стулья коллег и шелест документов. Офисное болото, ставшее привычным. Гарольд думал о том, как вечером пойдет в бар за углом, где его ждут холодное пиво и приятели, такие же увязшие в рутине, как и он сам. Они обсуждали спорт, политику, женщин, пытаясь хотя бы на пару часов убежать от повседневности. Иногда Гарольд заходил к своей любовнице Лизе. Они не были влюблены, но их встречи приносили ему странное, пусть и мимолётное, удовлетворение. Это была ещё одна ложь, о которой никто не знал, кроме него самого.
Собравшись уходить, Гарольд обернулся на звонок телефона. Звонила жена. Её голос, мягкий и знакомый, напоминал, что в жизни есть что-то ещё, помимо офисной рутины. Она говорила о том, что нужно забрать дочь с танцев, напомнила о дне рождения её сестры в субботу, а затем добавила:
— Ты давно не принимал никаких решений, Гарри. Ты вообще понимаешь, что делаешь?
Гарольд промолчал. Вопрос, который должен был вызвать раздражение, он воспринял спокойно. У него не было ответа. Как, впрочем, и всегда. Он пообещал заехать за дочерью и попрощался. Вздохнув, он поднялся, надел пальто и вышел из офиса.
На улице дул резкий осенний ветер и накрапывал мелкий дождь. Гарольд застегнул пальто, поднял воротник и направился к автобусной остановке. Город шумел, мерцал огнями, пах гарью и мокрым асфальтом. Он сел на своё обычное место у окна и наблюдал за тем, как мимо проносятся лица прохожих, словно размытые пятна на старой киноплёнке. Гарольд всегда садился именно на это место. Привычка.
Погружённый в мысли, он вспоминал о жене, дочери, Лизе и своей работе. Всё это напоминало бесконечную петлю, из которой не было выхода. Вдруг рядом сел человек, от которого исходил настолько омерзительный запах, что Гарольд отшатнулся. Селёдка, тухлая, пропавшая селёдка. Бомж, одетый в лохмотья, с бородой, в которой запутались грязь и клочки старых газет, смотрел на него через спутанные волосы. Несмотря на его общее состояние, глаза у него были удивительно ясные и яркие.
— Ты не настоящий, знаешь? — произнёс он вдруг тихим, но уверенным голосом.
Гарольд замер, не зная, что ответить. Его тело напряглось, и он, прищурившись, посмотрел на бомжа.
— Вы это мне сказали? — переспросил он, стараясь казаться спокойным.
— Да, тебе. Ты персонаж чьего-то рассказа. Вымышленный герой из дерьмового сюжета, — бомж говорил шёпотом, но каждое слово звучало ясно, словно ржавый гвоздь, вбитый в сознание.
По спине Гарольда пробежал холодок. Он засмеялся, пытаясь скрыть смущение.
— Забавно. Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Я... я настоящий.
Бомж грустно усмехнулся и покачал головой.
— Тебя придумали. Видишь за окном? Там сидел человек, автор. Он придумывал тебя. Он даже не вспотел, создавая твою жизнь. Такая же посредственность, как и ты. Ни капли оригинальности. Ты думаешь, что живёшь, что выбираешь что-то, но на самом деле всё уже решено.
Гарольд замер. Внутри что-то сжалось, как комок застрявшей в горле пищи. Он молчал, не зная, что сказать. Это звучало абсурдно, но почему-то ему стало страшно.
— А ты? — сдавленно спросил он. — Если я не существую, значит, и ты выдумка?
Бомж улыбнулся, но в этой улыбке было что-то жуткое, болезненное.
— Да. И это меня чертовски пугает. Ты — просто фон, тень. А я... я, кажется, что-то большее. Мне пора. Береги себя, Гарри.
Автобус остановился, двери с шипением распахнулись, и бомж, тяжело ступая, вышел. Гарольд остался сидеть, глядя в окно. Он не мог пошевелиться, всё внутри замерло, словно его приковали к сидению. В ушах звенело. Впервые за долгое время его охватила волна страха. «А что, если он прав? Что, если я действительно ничего не решаю, и всё, что я делаю, — просто тени на стене?»
Гарольд пытался прогнать эти мысли, сосредоточиться на чём-то обычном: матч, зарплата, новая машина. Всё по плану, всё, как всегда. Но внутри что-то не отпускало, как заноза в душе. Он не мог избавиться от чувства, что всё это не просто игра разума.
Автобус подъехал к его остановке. Гарольд встал, глубоко вздохнул и вышел, стараясь успокоиться. Он прошёл в бар, где его ждали друзья, привычные разговоры. Но когда они начали обсуждать матч, и Гарольд поднес кружку к губам, он вдруг почувствовал, что вкус пива стал странным, почти неприятным. Внутри всё переворачивалось, как от запаха тухлой селёдки.
«Я не персонаж рассказа», — думал он, сидя у стойки. — «Я не тень. Я настоящий. Я живой». Но что-то внутри шептало: «А что, если это правда? Что, если вся твоя жизнь — просто строчка в чужом сценарии?»
С того вечера Гарольд не мог уснуть. Лёжа в темноте, он смотрел в потолок, ощущая, как внутри разрастается непонятное чувство — то ли страх, то ли болезненное осознание. Он встал, прошёл по комнате и остановился перед зеркалом. Долго смотрел на своё отражение, пытаясь увидеть в нём что-то, что могло бы убедить его в собственной реальности.
Но в зеркале он видел лишь себя: средний мужчина со средним взглядом. Гарольд вдруг понял, что не знает, кто он на самом деле. Впервые в жизни он почувствовал пустоту, от которой нельзя было избавиться. Пустоту, которую не заглушишь ни выпивкой, ни семьёй, ни работой.
Он вышел на балкон и посмотрел на ночной город. Огни манили его, как маяки. Гарольд стоял, глядя в пустоту, и впервые за много лет ощутил, что этот мир для него чужой и незнакомый. Что он прожил всю жизнь, ни разу не заглянув за ширму. Он подумал о бом
же, о его страшных словах и понял, что, возможно, тот был прав.
Но было ли это знание освобождением? Гарольд не знал. Ему оставалось лишь одно — жить дальше, как и прежде. Делать вид, что всё в порядке. Прятать свой страх и отчаяние за привычной улыбкой. Потому что только так можно не сойти с ума в мире, где ты — всего лишь персонаж чужого рассказа.
