Мотив метели в русской художественной литературе имеет длительную и интересную историю, ведь является одной из её постоянных тем. Образ метели в разные времена и литературные эпохи особо притягивал внимание писателей и поэтов. Таким образом, мотив метели фигурирует в поэзии и в прозе, в больших и малых жанрах – от новеллы до романа. Притягательность этого образа обусловлена тем, что метель – чрезвычайное состояние природы, для человека довольно опасное. В литературных сюжетах метель, подстерегающая путников на зимней дороге, – это не просто происшествие и приключение, ведь именно в метель происходят важные, сюжетообразующие встречи и столь же важные разговоры. Например, у А.С. Пушкина в «мутном кружении метели» Пётр Гринев встречает Пугачева, фигуру которого ямщик поначалу принял за волка. А у М.Ю. Лермонтова некий офицер, задержанный метелью на горном перевале, узнает от попутчика, штабс-капитана Максима Максимыча, историю Григория Печорина и Бэлы, которая в последствии становится одной из глав романа о герое нашего времени. Ужас русского путешественника, совершающего зимний путь, метель вызывает у литературных героев амбивалентные ощущения. В метели «страшно поневоле средь неведомых равнин», но она же рождает шальное чувство свободы.
Можно говорить о том, что в семантику «метели» входит аспект, связанный с понятием случая − «формы проявления судьбы». «Жизнь – метель, снежная буря, заметающая пред путником дороги, сбивающая его с пути…» − такое суждение выдвинул М.О. Гершензон, который поднял образ метели до уровня философского обобщения и соотнёс его с самой человеческой жизнью, которая полна различных происшествий, случайностей и всевозможных неожиданностей.
Необходимо отметить, что истоки литературной метелианы уходят в фольклор. Согласно народным поверьям, вьюги и метели происходят от того, что в зимнюю стужу черти, желая согреться, дуют себе в кулак. Этот фольклорный паттерн метели, вызванной проделками нечистой силы, отчётливо прослеживается в стихотворении А.С. Пушкина «Бесы», а после разрастается до картины космического шабаша, летящего «рой за роем в беспредельной вышине».
Однако изначально, мотив метели вошёл в русскую литературу вместе со стихотворениями П.А. Вяземского, который был первым из русских поэтов, что связывал специфику национального русского характера с любовью к зиме. Русский человек как «сын пасмурных небес полуночной страны» приветствует первый снег, поскольку именно зима, погружающая природу в состояние небытия или «сверхбытия», заставляет его по контрасту ощутить собственную «бытийность» – «горячность молодую», что «жить торопится и чувствовать спешит!». Особенно активно в немногочисленных стихотворениях П.А. Вяземского, упоминающих метель или вьюгу, подчеркивается ночная природа этого явления. Соединение вьюги с тьмой отчетливо звучит в стихотворении «Метель» – «День светит; вдруг не видно зги…»; и в стихотворении «Зима» взаимодействие двух начал продолжается – «И, может быть, в сей самый час, / Как ночи сон тревожит вьюга…».
Разрушительный, противный всему живому характер метели выходит на первый план и в зимних текстах В.А. Жуковского, связанных с вьюгой. Однако, как и у П.А. Вязмеского, его стихотворения по мотивам метели тоже немногочисленных. Вьюга у поэта является отражением злой сущности природы, что связано с традиционным осмыслением бури или другого природного катаклизма как Божьей кары за человеческие прегрешения, явленным в Ветхом завете. В стихотворении «Гимн» зима, а с ней вьюга как раз демонстрируют грозный лик божества: «И вьюгу, и метель, и вихорь пред Собою; / В развалинах земля; природы страшен вид; / И мир, оцепенев пред Сильного рукою, / Хвалебным трепетом Творца благовестит».
Интересно, что в балладе «Светлана» В.А. Жуковского образно-смысловой ряд метель-тьма-испытание расширяется за счёт мотивов смерти, могилы и потери пути. В балладе, как и в «Метели» Вяземского, вьюга обрушивается на путника, в данном случае Светлану, «вдруг», неожиданно, что является одной из закономерностей развития возможного варианта сюжета метели: «Вдруг метелица кругом; / Снег валит клоками; / Черный вран, свистя крылом, / Вьется над санями; / Ворон каркает: печаль!»
А вот в лирике Н.М. Языкова отчетливо звучит другой мотив, который тоже был заявлен П.А. Вяземским – это восприятие метели, которое отражает специфику национального русского характера, объясняет русский менталитет. Вьюга не только страшит северного человека, но успокаивает его душу, следовательно, метель здесь является символом крепости духа и тела, что не свойственна европейцу, широты русской натуры. Так в стихотворении «Переезд через Приморские Альпы» Н.М. Языков пишет следующие строчки: «Лихая дочь зимы, знакомка наша, вьюга, / Которой пение и сладостно подчас / Нам, людям северным: баюкавшее нас…».
Тему метели как символа «нерассветного» пространства продолжает М.Ю. Лермонтов. В его стихах метель становится частью «горного текста» и сопрягается с холодной вечностью, исключающей людское присутствие. Метель в горах – знак обреченности человека, его смертности. Это чётко звучит в его стихотворении «Метель шумит и снег валит…». В то же время метель для М.Ю. Лермонтова является и символом величавого бессмертия «пустынных» гор, отстраненных от всего живого. Примером могут служить его стихотворения «На склоне каменной горы» и «Вид гор из степей Козлова». Необходимо отметить, что именно метель в романе «Герой нашего времени» заставляет переночевать под крышей «дымной сакли» штабс-капитана Максим Максимыча с путешественником, который, благодаря этой встрече, представит на суд читателя историю Григория Александровича Печорина.
Таким образом, одним из универсальных литературных сюжетов с мотивом метели является следующий вариант: путник, замкнутый в степи вьюгой, не только оказывается во власти природной стихии, но и обращается в игрушку бесовских сил и, не имея ни малейшей возможности защитить себя, движется к гибели. В другом варианте развития сюжета метель выступает в качестве символа спокойствия души русского человека, что является отражением национального характера.
Однако, мотив метели больше преобладает в творчестве А.С. Пушкина. Именно он создал целый ряд произведений, в которых метель является неким семантическим центром, стягивающим к себе все смысловые нити: «Метель», «Капитанская дочка», «Бесы», «Зимний вечер». Интересно, что образ метели у писателя, как правило, связан с топосом поля, например, в таких произведениях как «Бесы» и «Метель» или же степи – «Капитанская дочка».
В своих «зимних» стихотворениях поэт продолжает вариант сюжета метели, введенный в литературу П.А. Вяземским. Однако, если у П.А. Вяземского противопоставленность стихии человеку воплощается в образах «лешего» и зверя, то у А.С. Пушкина это воплощение происходит в образе враждебных по отношению к человеку бесов. Интересно, что бесы у Александра Сергеевича сами оказываются существами страдательными: они гонимы, подобно осенним листьям – игрушке ветра, вой их похож на плач.
В «Метели» и «Капитанской дочке», как и в «Бесах», человек теряет верное направление пути, но итог развития метельного сюжета в этих произведениях принципиально иной. Метель представляет здесь стихию «умную», по словам М.О. Гершензона, «мудрейшую самого человека. Люди, как дети, заблуждаются в своих замыслах и хотениях, – метель подхватит, закружит, оглушит их, и в мутной мгле твердой рукой выведет на правильный путь, куда им, помимо их ведома, и надо было попасть. Она знает их подлинную, их скрытую волю – лучше их самих».
Необходимо отметить, что закрепление образа метели как судьбы в русской литературе происходит именно благодаря А.С. Пушкину. С образом метели тесно связана проблема соотношения случайного и закономерного, воплощенная в двух вариантах поведения персонажей. Одни следуют зову судьбы, другие идут наперекор предзнаменованиям, пытаясь собственными усилиями достичь желаемого.
Следует отметить, что после А.С. Пушкина символ снежной стихии, в частности, метели, обрастал всё новыми смыслами и оттенками. Снежные вихри пушкинской метели долетели вплоть до ХХ столетия, до поэзии Блока, Есенина, Пастернака, Булгакова, где образ метели, снежной бури стал символом революции. Метель станет символическим выражением народно-революционной России.