Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом…
В первой половине 19 века в светских кругах представлять этого человека не было необходимости. Дурная слава шла впереди него. Его знали все, если не лично, то по слухам, распространению которых он сам немало способствовал.
Граф Фёдор Иванович Толстой (1782 – 1846гг),
русский авантюрист, бретёр, азартный картёжник, участник кругосветного путешествия И. Ф. Крузенштерна, патриот, беспримерной отваги боевой офицер, сват Пушкина, двоюродный дядя Льва Толстого и несчастный семьянин.
Следует заметить, что Грибоедов, ради ямбической стопы, допустил неточность. Фёдор Толстой оказался на Камчатке не в ссылке - его высадил на берег с борта «Надежды» Крузенштерн, уставший терпеть хулиганские выходки графа. И вернулся он не «алеутом», а «Американцем». Пожизненное прозвище закрепилось за ним в память о его пребывании в Русской Америке. Татуировки же, которые он демонстрировал приятелям - не индейские, а были сделаны на Маркизских островах.
Фёдор Толстой имел прескверный характер.
Позволяя себе провокационные шутки в отношении других, он не прощал оскорблений в свой адрес, отличаясь злопамятностью и мстительностью, а вставать против него к барьеру было равносильно самоубийству. По слухам, он застрелил более десяти противников.
«Он был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, фехтовал не хуже Севербека (профессор фехтования Сивербрик Иван Ефимович) и рубился мастерски на саблях. При этом он был точно храбр и, не взирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении, и в поединке», - писал о Толстом-Американце Фаддей Булгарин.
В кругосветную экспедицию Фёдор Иванович отправился в свите Николая Петровича «Ты меня на рассвете разбудишь» Резанова, заняв место своего родственника, страдавшего морской болезнью. Во время продолжительных морских переходов, не отягощённый служебными обязанностями, он играл в карты, ссорился с попутчиками и чудил, за что иной раз сидел под арестом.
«Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии подпоручика Толстого, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти, от него поставленной. Сей развращённый молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех, беспрестанно сквернословит и ругает меня без пощады…», -
жаловался Резанов директорам Российско-Американской компании, когда Толстой встал на сторону Крузенштерна в споре о капитанских полномочиях.
Шутки Толстого были изощрёнными и циничными.
Так, однажды, он напоил корабельного священника и, когда тот уснул, приклеил к палубе его бороду сургучом и пометил капитанской печатью как судовое имущество.
В другой раз, подучил своего ручного орангутанга залить чернилами страницы бортового журнала. В журнале И. Ф. Крузенштерна, который ныне хранится в Петербургском архиве. И там, действительно, испорчено семь листов.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения Крузенштерна, добрейшей души человека, вероятно, стала дуэль Толстого, условием которой было удержание противника под водой. Толстой боялся воды, но принял вызов. Его откачали, а морского офицера, с которым он сцепился – нет.
С Камчатки в Петербург Толстой-Американец добирался через Дальний Восток, Сибирь, Урал и Поволжье. По возвращении, в августе 1805 года, его задержали у Петербургской заставы - указом Александра I ему запрещалось появляться в столице - и отправили на гауптвахту, после которой он был переведён из гвардейского Преображенского полка в захолустную крепость Нейшлот.
В 1808 Федор Толстой бежал от гарнизонной службы на Русско-Шведскую войну -
это был его шанс проявить себя по-настоящему, в полной мере показать свое бесстрашие. Князь Михаил Долгоруков, по старой дружбе, взял его к себе адъютантом. В ту пору штабная должность на войне нисколько не освобождала от участия в боевых действиях, даже наоборот, потому что генералы постоянно находились на передовой. В битве под Иденсальми Толстой наступал плечом к плечу с князем, когда тот вёл свой отряд в атаку и погиб от прямого попадания ядра.
Искупивший прежние грехи беспримерной отвагой, Толстой, 31 октября 1808 года, был восстановлен в чине поручика лейб-гвардейского Преображенского полка. В марте 1809 года он командовал отрядом, который совершил лихой разведывательный рейд по льду Ботнического залива, что позволило корпусу Барклая-де-Толли без потерь перейти пролив Кваркен и занять город Умео.
По итогам Русско-Шведской военной компании Финляндия стала одной из губерний Российской империи.
За героизм, способствовавший русской победе, 11 августа 1809 года Фёдор Толстой получил звание штабс-капитана, но уже в октябре – неисправимый бретёр – смертельно ранил в дуэльных поединках двух сослуживцев. Его взяли под арест, разжаловали до рядового и в октябре 1811 года, после нескольких месяцев заключения в Выборгской крепости, сослали в калужское имение.
В 1812 году, с началом Отечественной войны, Федор Толстой вернулся в армию добровольцем и рядовым 42-го егерского полка оборонял Москву. Его, рискового и везучего, восстановили в звании, и он продолжил военную карьеру. Он вышел в отставку в чине полковника.
«Тут надел он солдатскую шинель, ходил с рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й степени», -
писал Петр Вяземский, летописец Отечественной войны 1812 года.
С 1815 года Федор Толстой-Американец жил, в основном, в родной Москве,
в переулке Сивцев Вражек, посещал дворянские собрания и балы, сам устраивал приёмы. В круг его знакомых входили поэты Баратынский, Жуковский, Грибоедов, Батюшков, Вяземский, Денис Давыдов.
«Умён он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на всё, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выигрывать», -
вспоминал о Толстом-Амриканце литературовед Фаддей Булгарин.
Фёдор Толстой был азартным картёжником. Случалось, жульничал, говоря, что «только дураки играют на счастье», а он-де просто исправляет ошибки Фортуны. Однако, и сам не раз оказывался жертвой шулеров и спускал большие деньги.
Толстой-Американец – яркая, неординарная, неподражаемая личность – не мог не стать прообразом литературных героев в романах писателей-современников. О нём говорит Репетилов в стихотворной пьесе «Горе от ума» Александра Грибоедова:
«Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом,
Когда ж о честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Сам плачет, и мы все рыдаем».
После показа пьесы театральной публике между Толстым и Грибоедовым состоялся примерно следующий диалог:
«- Что ты имел в виду, когда писал, что «на руку нечист»?
- Помилуйте, Федор Иванович, все знают, что вы в карты передергиваете.
- Так бы и написал, а то подумают, что я табакерки со стола таскаю».
Отношения Толстого с Пушкиным складывались непросто.
Их знакомство могло окончиться трагедией. В 1820 году граф распустил слухи, будто Пушкина, впавшего в немилость за крамольные стихи, перед ссылкой на Кавказ выпороли в охранном отделении. Александр Сергеевич всерьёз готовился к дуэли, чтобы отстоять свою честь. Но дальше поэтической дуэли дело не пошло. Позже их помирили общие знакомые, и в 1829 году Пушкин отправил Толстого-Американца сватом к Гончаровым.
Пушкин в поэме «Евгений Онегин» создал узнаваемый портрет Фёдора Толстого в зрелые годы:
«Зарецкий, некогда буян,
Картёжной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!»
Загадочная строка «отец семейства холостой» - намёк на любовную связь Толстого с цыганской плясуньей Авдотьей Тугаевой, родившей ему трёх внебрачных детей.
Первый цыганский хор привез откуда-то из Бессарабии Алексей Орлов. С тех пор в России началась мода на цыган.
Взяв Дуняшу на содержание,
Фёдор Иванович вовсе не собирался на ней жениться и менять свой образ жизни. Подобный мезальянс даже для него, любителя эпатировать публику, был бы чересчур. Но в 1819 году в течение трёх месяцев он потерял всех своих дочерей, что стало для него сильнейшим ударом судьбы, а Авдотья снова была на сносях. После рождения четвертой дочки, названой Сарра, Толстой 10 января 1821 года повёл свою цыганку под венец.
За годы брака Авдотья Максимовна родила еще восемь детей, однако из них только одна Прасковья пережила родителей.
Прасковья Перфильева, не слишком ладившая с родительницей, подчеркнула в её наружности «типичность нации». Дочь сумела набросать такой портрет Авдотьи Максимовны:
«Мать моя была не русская. Правильный греческий нос, большие чёрные глаза навыкате, тонкие губы, с поднятыми кверху линиями на углах рта, делали её лицо самонадеянным и хитрым; походка у неё была лёгкая и скорая, с маленьким наклонением головы назад, что придавало ей самодовольный вид; при этой красоте как-то не хочется говорить о характере, который ей далеко не соответствовал».
Хороня своих деток одного за другим, Толстой-Американец, прежде не боявшийся ни бога, ни чёрта, уверовал в злой рок, божью кару и проклятье.
По воспоминаниям племянницы Марьи Каменской, у Федора Ивановича был синодик с именами одиннадцати людей, убитых им на дуэлях. Когда умирал его очередной ребенок, граф вычеркивал в своем поминальном списке одно из имен и рядом ставил «квит». После того, как сгорела от чахотки семнадцатилетняя Сарра, он сказал: «Слава Богу, хоть один мой курчавый цыганёночек будет жив».
И, действительно, только одна дочь, из двенадцати детей, осталась в живых.
Из воспоминаний Льва Толстого:
«Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека».
Умер незаурядный русский граф, прозванный Американцем,
24 декабря 1846 года в своём московском доме. Перед смертью он исповедовался священнику несколько часов. Отпевали в церкви Трехсвятительской у Красных Ворот, гроб с телом предали земле на Ваганьковском кладбище.
«Нынче так уж не чудят, жилы слабоваты», — сказал впоследствии про своего дядю Лев Толстой.
P.s.
Благодарю за помощь в создании статьи Т. Т.🙏