Это девятнадцатый-то?!
Но восприятие прошлого тоже подчиняется логике. Так устроена человеческая память, что плохое вытесняется. Невозможно жить болью за предков. А вот гордиться победами предков - нормально. Умиляться неспешностью жизни, простотой нравов и востребованностью искусства - нормально. И обнаруживать, что у рукотворных вещей из антикварного магазина "есть душа" - тоже в порядке вещей.
Коллективная память сохраняет предания о легендарных характерах и... анекдоты. Случаи, не обязательно смешные, но непременно с неожиданной развязкой.
Так что же, казалось бы, проще? Собери анекдоты в единый сюжет, придумай (или найди в истории) главного героя - вот тебе и повесть, а то и целый роман! Такое произведение не будет историческим? А что, в конце концов, интереснее? "Производительные силы и производственные отношения" - или приключения, мысли и чувства людей, живших до нас?
По такому пути пошёл Леонид Соловьёв, создавая свою "Повесть о Ходже Насреддине", и точно так же поступил наш современник Сергей Олюнин, создавая повесть "Письма путешественника по казённой надобности".
Интерес к истории далеко не случаен. Сергей Ростиславович, скульптор и сын скульптора, создатель исторической миниатюры и единственного в своём роде музея "Имена и эпохи" в Москве, просто вынужден был знакомиться с историей, которой не найдёшь в школьных учебниках: одеждой, подробностями повседневной жизни, особенностями быта и нравов населения Российской империи. Не столь уж многочисленного - но невероятно многообразного.
Рассказ о музее здесь:
Итак, в девятнадцатом веке, "то ли в начале его, то ли в середине, а может, и в конце", едет по Сибирскому тракту молодой человек, служащий бог весть в каком департаменте. И на каждой остановке он пишет письма любезной Лизаньке обо всём, что по его мнению заслуживает внимания. Разрозненные, но весьма любопытные заметки о столь любезном ему Отечестве.
Хотите узнать, каково путешествовать в таких саночках? На перинах, застеленных сверху рогожей, и накрывшись сверху медвежьей полостью. При этом один бок угнетают самовар и жаровня, а другой - замороженный борщ и прочий припас. Тот, кто решается бросить вызов сибирскому морозу, должен упаковаться так предусмотрительно, даже если едет всего - навсего вёрст за тридцать. Потому что невозможно предугадать, не начнётся ли метель, не придётся ли заночевать... где придётся. Может статься, что и на почтовой станции не отогреешься: не топлено, и двери настежь. В чём дело?!
- Кофейного француза вымораживаем!
Оказывается, избавляются от тараканов. А почему "француз"?
- Так ведь числом не считан, усами богат, силой его не перебьёшь. Только морозом.
Благовещенск, Томск, Иркутск... Порой чувствуешь себя "в картине живописца, пребывающего в отчаянии от невыносимости существования". Да и в каком российском городе вы не рискуете "угрузнуть в миргородской луже"? Однако же, не случайно человеку даны два глаза: один на худое, другой же - на доброе. Чтобы без конца возмущаться, или напротив только восхищаться, надо окриветь. Но общество у нас предпочитает писателей именно "окривевших"...
А разве не восхитительны люди? Чего стоят хотя бы беглецы с каторги. Да, население их подкармливает, не веря в справедливость суда, но все знают: в разговоры лучше не вступать, о себе не рассказывать. Потому что беглецу нужны документы, или хоть какая легенда. Может назваться твоим именем. А может и пристукнуть ради "пачпорта", да ещё и запасти несколько паспортов, лишние продать. Обнаружили, что одному, согласно документам, двести пятьдесят лет от роду! Оказалось, "тугамент" двести лет переходил из рук в руки.
Дамы - бомбистки - это отдельный разговор. Необыкновенны, конечно, но их логика непостижима.
А "одичавшие грамотеи" из Омска, а кукольники-петрушечники из Екатеринбурга?
А курский купец, который обожал свою жену, но ни разу ей об этом не сказал: полагал нежные слова ниже своего достоинства! И лишь когда умер, вдова стала получать от него письма с того света с объяснениями в любви. Мистика? Да, если народная молва не приукрасила.
Но вот рассказ о Параше Луполовой, прозванной Сибирячкой, не приукрасишь. Девушка проделала бесконечный путь пешком в столицу, чтобы просить у государя милости для сосланного отца. О ней даже оперу поставили!
В пути так хорошо думается, вспоминаются события прошлого. И недавнего, и уже готового стать легендой. Вот хорошо ли притворяться-прикидываться глупее, чем ты есть? А ведь именно такая хитрость позволила Елизавете Петровне достичь престола. "Уберёг её от удавления притворно-невеликий ум".
Но если есть попутчики - не получится поразмыслить. Спутники в путешествии бывают двух родов: сычи и воробьи. Сыч сидит молча, так что невозможно отделаться от мыслей, что именно он о тебе думает, почему молчит? Может, что-то замышляет? А воробей напротив, чирикает и чирикает о себе, о своей родне, соседях, о знакомых и полузнакомых. И зачем тебе все эти сведения?
Стоит записать и то, чему сам свидетелем не был, но свидетели живы. Историю Толстого-Американца, например.
Адмирал Крузенштерн готов был подумать, что взял на корабль самого чёрта. А ведь ему рекомендовали Фёдора Ивановича Толстого как человека благовоспитанного, а главное - занятого своим делом: художник!
"Художества" начались с первого же дня: то подвыпившего священника припечатает за бороду к мачте казённой печатью, то притащит на корабль "нового друга" - дикарского вождя, то вдруг весь разрисовался татуировками, дабы по возвращении в Петербург удивлять свет своими "телесными картинами"... Наконец, "подружился" с рыжей обезьяной.
И сам научил её заливать бумагу чернилами. Так что обезьяна усердно, страницу за страницей залила записки Крузенштерна. Лопнуло ангельское терпение адмирала, ссадил он шалуна вместе с обезьяной на камчатский берег. Далее слухи разнятся: то ли съел Толстой свою рыжую приятельницу, то ли женился на ней, а только в столицу добрался один. Своим ходом. "В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку не чист!"
Да как же он вообще попал в экспедицию?! Оказывается, художник Фёдор Толстой должен был ехать сам, но в последний момент подменил себя своим двоюродным братом! Подмену не вдруг обнаружили, ведь брат - тоже Фёдор, и фамилия у них одна. Зачем подменил?! Да просто этому озорнику за особо крупное озорство грозил суд и разжалование - вот и помог бежать.
Есть, есть над чем посмеяться в нашей истории, да только почитаешь иного историка - выходит, что правители наши - кто глуповат, кто трусоват, кто пьяноват, кто простоват, а все вместе - сущее посмешище. Хочется спросить, как же мы с этими буффонами все грозные годы пережили? Не всякая глава нашей истории достойна похвалы, но ведь всё, что было и есть славного, "свободным умам" неинтересно, ибо не даёт повода для протухшей язвительности. Язвительность - самоцель!
"Нестерпимо мне поношение любезного мне человека, и того более нестерпимо поношение любезного Отечества".
Если такая книга и не может стать учебником истории, то дополнение к учебнику просто великолепное. Воочию убеждаешься, что люди позапрошлого столетия - не "типичные представители", не свято-юродивые "богоносцы", не памятники, готовые отлиться в бронзу.
Они - ЛЮДИ. Живые и настоящие.