....Если скучно и однообразно в Нарыме летом, то о зиме и говорить не приходится. Куда ни кинь взгляд - снег, снег, снег. Бело до рези в глазах. Не только озера и реки, луга и гривы запорошены снегом - прибрежные леса и те тонут с макушками в сугробах. Редко-редко на этом необозримом белом поле покажется бурое пятно и по горизонту пробежит черная полоска. Как ни силен тут временами мороз, как ни беснуются вьюги, а все же нарымская земля живет своей подспудной жизнью. Нет в природе сил, которые могли б заковать ее намертво. Бурые пятна на снегу ни больше, ни меньше как наледь. Бьют из-под земли ручьи, выбрасывают на поверхность ржавую воду, и никакой снег не может пригасить этот густо-рыжий, с красным отливом цвет. Иной раз нападает снегу на четверть - на две. Ну, кажется, исчезло пятно навечно! Ан смотришь, через день-другой снег пропитался ржавчиной, как марлевый бинт кровью свежей раны. А черные полоски вдали - это кромки нарымских урманов.
Почти на всем протяжении Обь течет под стражей берегов в два яруса. Первый ярус - это кромки поймы, по которой в паводок распахивает свою силушку могучая река. На пять, на десять, а то и больше верст отодвигаются тогда ее берега. Только высокие яры и холмы, заросшие на сотни и тысячи верст лесом, смиряют буйный нрав разлившейся реки. Уж тут, как она ни бьется волной, как ни точит остриями своих струй спрессованную веками землю, - вырваться никуда не может. Материк - так зовут в Нарыме эту твердь, не подверженную наводнениям. Жители края хорошо знают крутой нрав реки. Деревеньки, заимки, стойбища остяков и тунгусов лепятся непременно на материковом берегу. Здесь, под защитой сосновых и кедровых лесов, спокойнее не только в половодье - весной и летом, но и зимой, когда метели сдирают с промерзших рек и озер снеговой покров, поднимают его до небес и земля тонет в непроглядном сумраке, как тяжелая, промокшая насквозь коряга в реке...
Не доплыв до Колпашевой верст тридцать, Поля и Горбяков встретили на песках остяков с неводом. Осенняя неводьба на Оби хоть и трудна, так как обжигает уже руки студеная вода, упорная волна сбивает невод с хода, но попадается рыбы в эту пору в невод куда больше, чем в другие дни года...
Еще только приближаясь к артели с неводом, Поля с отцом поняли, что тут происходит что-то необыкновенное. Как-то уж очень шумно было у рыбаков, да и многовато их толпилось на берегу. К тому же неподалеку от притонения пылал костер, на тагане висели котлы, а возле огня, поблескивая боками, стояли выстроенные в прямую линию бутылки. Штук десять, не меньше. Когда до берега осталась сотня шагов, Горбяков, подавая обласок сильными взмахами весла, сказал дочери:
— Смотри-ка, сам Фома Волокитин здесь со своими приказчиками.
Поля слышала о Фоме Волокитине. Его знали по Нарыму все - большие и малые. Купец Фома Лукич Волокитин обосновался по реке Парабели, отстроил на одном из мысов целое поместье. Окрестные стойбища остяков и кочевья тунгусов, равно как и поселения крестьян-староверов, шагу шагнуть не могли без Волокитина. В урманах промысловиков подстерегали вездесущие волокитинские скупщики пушнины,
....Если скучно и однообразно в Нарыме летом, то о зиме и говорить не приходится. Куда ни кинь взгляд - снег, снег, снег. Бело до рези в глазах. Не только озера и реки, луга и гривы запорошены снегом - прибрежные леса и те тонут с макушками в сугробах. Редко-редко на этом необозримом белом поле покажется бурое пятно и по горизонту пробежит черная полоска. Как ни силен тут временами мороз, как ни беснуются вьюги, а все же нарымская земля живет своей подспудной жизнью. Нет в природе сил, которые могли б заковать ее намертво. Бурые пятна на снегу ни больше, ни меньше как наледь. Бьют из-под земли ручьи, выбрасывают на поверхность ржавую воду, и никакой снег не может пригасить этот густо-рыжий, с красным отливом цвет. Иной раз нападает снегу на четверть - на две. Ну, кажется, исчезло пятно навечно! Ан смотришь, через день-другой снег пропитался ржавчиной, как марлевый бинт кровью свежей раны. А черные полоски вдали - это кромки нарымских урманов.
Почти на всем протяжении Обь течет под стражей берегов в два яруса. Первый ярус - это кромки поймы, по которой в паводок распахивает свою силушку могучая река. На пять, на десять, а то и больше верст отодвигаются тогда ее берега. Только высокие яры и холмы, заросшие на сотни и тысячи верст лесом, смиряют буйный нрав разлившейся реки. Уж тут, как она ни бьется волной, как ни точит остриями своих струй спрессованную веками землю, - вырваться никуда не может. Материк - так зовут в Нарыме эту твердь, не подверженную наводнениям. Жители края хорошо знают крутой нрав реки. Деревеньки, заимки, стойбища остяков и тунгусов лепятся непременно на материковом берегу. Здесь, под защитой сосновых и кедровых лесов, спокойнее не только в половодье - весной и летом, но и зимой, когда метели сдирают с промерзших рек и озер снеговой покров, поднимают его до небес и земля тонет в непроглядном сумраке, как тяжелая, промокшая насквозь коряга в реке...
Не доплыв до Колпашевой верст тридцать, Поля и Горбяков встретили на песках остяков с неводом. Осенняя неводьба на Оби хоть и трудна, так как обжигает уже руки студеная вода, упорная волна сбивает невод с хода, но попадается рыбы в эту пору в невод куда больше, чем в другие дни года...
Еще только приближаясь к артели с неводом, Поля с отцом поняли, что тут происходит что-то необыкновенное. Как-то уж очень шумно было у рыбаков, да и многовато их толпилось на берегу. К тому же неподалеку от притонения пылал костер, на тагане висели котлы, а возле огня, поблескивая боками, стояли выстроенные в прямую линию бутылки. Штук десять, не меньше. Когда до берега осталась сотня шагов, Горбяков, подавая обласок сильными взмахами весла, сказал дочери:
- Смотри-ка, сам Фома Волокитин здесь со своими приказчиками.
Поля слышала о Фоме Волокитине. Его знали по Нарыму все - большие и малые. Купец Фома Лукич Волокитин обосновался по реке Парабели, отстроил на одном из мысов целое поместье. Окрестные стойбища остяков и кочевья тунгусов, равно как и поселения крестьян-староверов, шагу шагнуть не могли без Волокитина. В урманах промысловиков подстерегали вездесущие волокитинские скупщики пушнины, на реках рыбаков стерегли завозни и карбаса Волокитина, скупавшие добычу под корень. Совершал свои набеги Фома Волокитин и на обские плесы, порой удаляясь до Сургута и Березова. К своим торговым соперникам был безжалостен Фома Лукич. Иные из них, на манер Епифана Криворукова, что калибром помельче, старались избегать встреч с Волокитиным, обходили его как можно дальше и если уж чинили ему какие-нибудь пакости, то непременно втихомолку, по-воровски.
Торопись, лекарь, торопись! Игру мы тут затеяли! Будь свидетелем, что все идет по правилу! - закричал Волокитин, увидев в обласке Горбякова с дочерью.
Горбяков был знаком с Волокитиным много лет. Приходилось несколько раз заезжать к нему на ночевку. Купец встречал фельдшера учтиво, принимал, как гостя, кормил-поил щедро, по-нарымски, укладывал спать в отдельную горницу на широкую кровать с периной.
Что тут у вас происходит, Фома Лукич? - спросил Горбяков, хотя уже давно понял, что происходит. За многие годы жизни в Нарыме насмотрелся досыта на торгашеские бесчестные проделки.
Что происходит? Игра, лекарь! В азарт вошли мои остячишки, - заколыхался в смехе Фома Волокитин, тяжело, по-бабьи двигаясь навстречу Горбякову.
Пожав фельдшеру руку, кинув на его дочь равнодушно-презрительный взгляд, Фома объяснил:
Раззудил я их, косоротых, водкой. Выдал им к обеду по стопке, она и забрала их, разо¬жгла аппетит. «Дай еще! Дай, за-ради бога, Фомка!» - кричат со всех сторон. Вижу, ничем их не остановишь. «Извольте, — говорю, - дам. А только риск на риск: ставлю батарею бутылок с водкой против вашей одной тони. Придет невод пустой - все равно берите водку. Ваша взяла! Плакать не буду - игра должна быть честной. А уж если повезет мне и тонь будет фартовой, тоже слезу не лейте, заберу все до последнего чебака». Вот на том и порешили! Вишь, как стараются! Любят, негодные, горячую водичку!
Невод был еще в реке, на закруглении, а Горбяков и Поля, не раз работавшие в артелях на стрежевых песках, поняли, что купец затеял верную для себя игру. Невод шел тяжело, поплавки то и дело подскакивали, исчезали в глубине вод. Когда началась выборка крыльев невода на песок, замкнутый прочной сетью полукруг реки закипел, забулькал, как котелок на костре. Живое серебристое месиво взбаламутило воду, смешало ее с илом и песком. Фома Волокитин понял, что тонь не просто фартовая, а исключительная по улову. Размахивая палкой, расписанной серебряной змейкой, он бегал по песку, надрывно кричал:
Кибасья*, подлецы, прижимайте! Уйдет рыба под невод!
*Кибасья (кибас) - камень, зашитый в бересту. Используется как груз, прижимающий невод ко дну реки.
А когда мотня невода, наполненная рыбой до отказа, подошла к берегу, Фома Волокитин кинулся на выборку улова сам, не щадя своих начищенных хромовых сапог. Только одних осетров было вынуто сорок штук! Две стопудовых завозни купца были до краев наполнены первосортной красной рыбой.
Остяки понуро смотрели, как ловкие волокитинские приказчики забирают осетров и стерлядей. Такой улов приходилось иным рыбакам ждать годами, если не всю жизнь. И вот он утекал из рук этих бедных и обессиленных людей. Видя всю жуткую несправедливость происходившего, Горбяков сдерживал злобу, посматривая на Волокитина негодующими глазами, сказал:
Приплатил бы ты им, Фома Лукич! Уж больно игра получилась не на равных.
Бог им поможет, лекарь! - Фома Волокитин осенил себя крестом, посмотрел на хму¬рого фельдшера, на его дочь, сжавшую плечи, неохотно смягчаясь, распорядился, обращаясь к старшему из приказчиков:
Эх, Афоньша, добавь остячишкам пару бутылок. Пусть знают мою доброту.
Вскоре лодки и завозни Фомы Волокитина отошли от берега. Купец как ни в чем не бывало прощально размахивал своим синим картузом...
Перечитывая запись Епифана о выигранной тоне, Поля живо вспомнила все, что произошло в тот осенний день на песке за Парабелыо. По всему видать, волчьей хватке ловить людей за глотку Епифан обучался у Фомы Волокитина. Как знать, может быть, ученик превзошел уже учителя! Впрочем, кто кому учитель, гадать было бесполезно... Поле вдруг стало жаль не остяков, которых тогда обобрал Фома Волокитин, и не ту артель рыбаков, которую на мерзликинском песке одурачил Епифан, а себя... Разве когда-нибудь хоть на одну секунду она думала, что придется ей оказаться в сопричастной связи с дельцами? «Да что это ты, Палагея, совесть-то свою надрываешь? Ведь не ты же обобрала на мерзликинском песке артель рыбаков! Хвати, так это Епифан проделал давным-давно, когда у тебя с Никишей и уговора-то никакого не было», - попробовала оправдать себя Поля.
Поля оделась и опять вышла из дому. После светлого утра сильно помрачнело. Небо стало свинцово-белесым, низким, и казалось, что, не будь по горизонту островерхих, похожих на пики макушек елей, оно рухнуло бы на землю, навсегда прикрыв ее серой полой. Даже снег, не перестававший тихо и нудно падать с неба, был в этот день не белый, а какой-то сизый, как древесный пепел. Когда на душе и без того тошно, такая погода гнетет человека без жалости, душит его, неостановимо обкладывая мягкими подушками, раздвинуть которые не сможет и богатырь!
Поля бесцельно бродила по снегу; шаг-два сделает - остановится. Постоит минутку - снова шагнет раз-другой. «Что же мне делать? Неделю такой жизни не перенести мне. Да и как я теперь посмотрю Епифану Корнеичу в глаза? Какие слова скажу? А не запрячь ли мне коня и не уехать ли домой?.. Заманчиво... А что будет потом? Укоры, попреки, ругань. Загрызут меня, Никише рта не позволят открыть...»
И как ни прикидывала в уме Поля, выпадала одна планида: гадай не гадай, сколько тебе в горькой тоске коротать тут дней и ночей, а остается покорной сидеть у моря и ждать погоды.
Поля бродила, пока ноги держали. Только когда в коленях появилась дрожь и они стали подламываться чуть ли не на каждом шагу, направилась в дом.
Поля поужинала все теми же пельменями, напилась чаю и легла, прислушиваясь, не появится ли Ёпифан с братьями. Выходить к ним навстречу Поля, конечно, не стала бы. Все, все они были ей сейчас ненавистны до омерзения. Но сознание того, что она одна на заимке, тяготило ее, и она хотела, чтоб они все-таки вернулись.
Вечер перешел уже в ночь, когда послышался возле Дома скрип полозьев, говор, пофыркивание коней. Поля все ждала: залают собаки или завизжат? Если завизжат - значит, приехали свои, а уж коли залают - нагрянули на заимку чужие люди. Что будет тогда делать Поля? Решила она затаиться, сиднем сидеть, голоса не подавать. Если воры нагрянули, пусть хоть всю заимку вывезут - она пальцем не шевельнет.
Собаки долго и не лаяли, и не визжали. Нарымские собаки особенные: к человеку безразличны, будь это чужой или свой. Зато к зверю чутки, неумолимо злы. Такой лай подымут - стоном земля застонет.
Поля, встревоженная молчанием собак, кинулась к окну, но в этот миг одна собачонка лениво затявкала, и трудно было понять, не то она чужого облаивает, не то своему радуется. Поля приткнулась лицом к стеклу. Сумрак перемешан со снегом. Месяц едва-едва пробивается сквозь покров ночи. Но все же Поля узнала приехавших: свекор в дохе, братья- скопцы в полушубках. А вот и еще кто-то с ними - пятый. Поля попробовала всмотреться в нового человека - ну где там опознаешь его! Черное пятно - и только. Движется, а пятно! Родного отца за лихого разбойника примешь!
Поля плюхнулась в постель. «Уснуть скорее! Пока на заимке люди - поспать, отдохнуть... Всех и все, к чертикам!» - решила Поля.
Но ошиблась она в своих расчетах. Вскоре во второй половине дома поднялся такой гвалт, что не только уснуть, а даже лежать спокойно было немыслимо.
Свекор был пьян; вначале он горланил песни, требовал, чтобы скопцы подпевали ему. И они действительно подтягивали противными, писклявыми голосами. Потом Поля услышала громкий разговор свекра, вероятно, с этим пятым, который прибыл на заимку. Епифан почти кричал. А тот тоже не оставался в долгу, отвечал ему еще громче.
С первых слов их разговора Поля поняла, что между ними происходит какой-то торг. По какому поводу идет торг, Поле знать не хотелось. Пусть себе кричат хоть до рассвета! Ведь пока не надорвут глоток, все равно не замолчат. Но волей-неволей Поля поймала несколько фраз, и отношение ее к разговору за стеной изменилось. Нет, быть дальше равнодушной она уже не могла. Там, за стеной, речь шла о «яме»...
«Яма»... Поля с раннего детства знала, что «ямы» на Оби - это великое сокровище для людей. Дорогой красной рыбы в них набивается столько, что ее вылавливают сообща целыми селами. Бедняков «яма» выручает, как драгоценная находка... Не было ни гроша - и вдруг на тебе, алтын! А для богатых «яма» - чистый барыш, выигрышный купон, фортуна. Что касается купцов, то для этих «яма» подобна сейфу, в который по мановению волшебной палочки натекли груды золота.
Так для людей. А для реки, для природы «яма» - жестокое испытание, которое порой опустошает воды на долгие десятилетия.
К декабрю плесы Оби покрываются саженным непроницаемым льдом. Рыбным стадам становится и душно и голодно. По законам, продиктованным живому миру землей и небом, рыба скатывается в места, где река вытеснила песок и глину, вымыла углубление, вероятно, чем-то похожее на чашу. Вот сюда, в эту вымоину, и набивается рыба, да так плотно лежит, что на боках у нее образуются особые пятна - пролежни.
Найти «яму», обнаружить ее на тысячеверстном пространстве реки - дело столь хитрое, что не многим это удается. А уж если все-таки тебе повезло - по удачливости ли или по особому твоему знанию реки, и ты обнаружил «яму», - владеть тебе ею одному не дано. «Яма» - общелюдское достояние, вон как урман, в котором обитает зверье, или вон как озера, в которых кишмя кишит рыба.
Поля все это хорошо знала. Она была еще совсем малышкой, когда дедушка Федот Федотович нашел «яму» неподалеку от Парабели. Первое, что он сделал, заявил старосте. Люди горячо благодарили дедушку. «Яма» обещала им богатый улов. Но никаких преимуществ дедушка не имел. Наряду с другими он вытаскивал из шапки старосты клочок бумажки, на котором химическим карандашом стоял номер его делянки, кстати, оказавшейся возле самого берега и потому не предвещавшей особенно богатой добычи...
Поля знала, что иначе поступать с «ямой» не по-людски. Так исстари принято, потому что река для всех, богатства ее для всех, и никто не волен заявить свое особое право...
Да уж так ли - никто?
Текст печатается по изданию: Г. М. Марков. Сибирь. Роман в 2-х книгах. М., «Художественная литература», 1979 г.
Изображение: Константин Васильев. Нечаянная встреча.
Публикуется по: Тобольск и вся Сибирь / Обь. Тобольск. 2015
#рекисибири #обь