1891 год
«Ростов-на-Дону. В одно прекрасное утро рядский сторож, Иван Гогин, увидел хромого голубя, кружившегося на месте. Он хотел помочь несчастной птице, но едва приблизился к голубю, как усмотрел привешенную к его крылу записку. Посвященный в трактирах во все тайны современной цивилизации, а потому и имея основательные сведения о голубиной почте, почтенный охранитель рядского спокойствия сразу заподозрил важность депеши и моментально решил, что этот голубь почтовый. Невольный трепет проник в смущенную душу стража, когда он прочитал привязанную к голубиному крылу таинственную записку такого содержания:
«Радуйся, человече, зело щаслив бе! Бысть во все святых местах… Но Господу Богу угодно открыть мою тайну для святого Ростова… В лето 1807-е мною было зарыто в восточной стороне храма Иоанна Власатого, близ кладезя, в ограде, медный сосуд, наполненный золотом, приобретенным мною путем убийств. Помолись Господу, чтобы он простил мои грехи, а я умираю. Чти память мою. Старец Аринарх. 1891 года».
Эта голубиная депеша произвела в Ростове большую сенсацию. Кладоискатели встрепенулись и стали осаждать местного священника Власьевской церкви. Впрочем, все эти алчные поползновения на даровое получение денег, зарытых в медном сосуде, разлетелись прахом, когда полиция попросила кладоискателей обратить внимание лишь на то, сколько же писавшему записку старцу Аринарху должно быть лет, когда он зарывал клад 84 года тому назад? Наконец, почерк вовсе не старческий; да и выражения: «приобретенный мною путем убийств» отнюдь не дают веру, чтобы это было написано столетним старцем. Словом, вся история кончилась тем, что пришлось повторить старую, но вечно юную поговорку о том, как один бросил в воду камень и т д.». (Приазовский край. 5 от 18.09.1891 г.).
1894 год
«Ростовский округ. Материальное благосостояние нашего сельского духовенства, как известно, всецело зависит от прихожан и деревенских заправил. Это ненормальное положение вещей нередко ставит пастырей в безвыходное положение и является для них настоящей нравственной пыткой, примером чего может послужить нижеприводимый факт.
В прошлом году Екатеринослаская духовная консистория, приняв во внимание многочисленность населения села А. и его зажиточность, назначила туда третьего священника. По прибытию на место назначения новый священник просил А-вское сельское правление отвести ему квартиру и отрезать положенное обществом для священника количество десятин земли, т. е. дать то, что имеют другие два его товарища. На первом же сходе сельский староста изложил требование «батюшки» и просил об удовлетворении их, но сход единогласно заявил: «Не треба нам третьего пипа». Такая же история повторилась и на втором сходе. Таким образом, неудачник-богослов вынужден был нанять помещение на свои средства, надеясь на недалекое охлаждение сельских умов. Но надежда его не сбылась, ибо прошел уже целый год, а вопрос о найме общественной квартиры и шага не сделал вперед. Наконец, видя, что доходов, получаемых на исполнение различных треб, далеко не хватает для жизни (в этом селе, несмотря что на то, что оно богато, платят священнику за панихиду 5 – 10 копеек, за молебен с водосвятием – 3 копейки и так далее), священник предложил сельскому правление такую комбинацию: пусть оно ассигнует ежегодно на наем квартиры 100 рублей, да церковный староста из церковных сумм 50 рублей (в селе А. семейную квартиру дешевле 150 рублей в год не найдешь), назначенную же остальным двум священникам землю в количестве 66 десятин разделить на три части.
Хотя этот компромисс и не предъявлен на усмотрение схода, тем не менее, можно с положительностью заранее сказать, что он потерпит полнейшее фиаско, так как очень трудно сломать упорство мужиков, раз что-либо порешивших, несмотря на то, что общество, назначив священнику 100 рублей за квартиру, не обеднеет; не истощатся также и ресурсы церкви, если староста ее будет для этой цели отчислять по 50 рублей в год, о скудности церковных доходов говорить не приходится. Кроме того, А-вцы должны были принять эту комбинацию уже по одному тому, что, рано или поздно, они обязаны будут развязать этот узел: не могут же они отменить распоряжение епархиального начальства, т. е. отказаться иметь у себя трех священников. Благодаря сказанному, положение священника, не удовлетворенного в своих законных требованиях, является, по истине, тяжелым. Теперь наступило такое время года, когда нужно позаботиться о заготовлении на зиму различных съестных припасов и отопительных материалов – а тут наверно не знаешь, останешься ли в А. или нет». (Приазовский край. 240 от 18.09.1894 г.).
1903 год
«Чернышев на Дону. После смерти графа М. И. Платова должность атамана войска Донского занял генерал Андриан Карпович Денисов, сподвижник Суворова в итальянском походе 1799 года. Предшественник его, «вождь непобедимых» не желал никаких реформ: он управлял войском «самодержавно», живя в своей Мишкинской даче, находящейся около нового Черкасска, который он и поселил-то на этом «бирючьем куту» единственно потому, что это высокое и уединенное место, удаленное от реки Дон, находилось близ его постоянной резиденции. Войско Донское до смерти Платова управлялось единственно властью войскового атамана, так как войсковая канцелярия была послушным орудием в его руках. Донская земля не имела органического закона для своего внутреннего гражданского быта, а все делалось в нем «по адату», по-прежнему, по обычаю. Между тем к 20-му году XIX столетия европейские громы смолкли, новых не предвиделось, и надо было подумать о создании положения для управления войском Донским, быт которого значительно разнился от жизни других губерний России. И вот новый атаман, вскорости по вступлении во власть, по собственной инициативе, сделал представление о том, чтобы в Новочеркасске был составлен комитет, на который была бы возложена обязанность, сообразуясь с требованиями военно-гражданской жизни Донского края, составить проект положения о его управлении.
Представление Денисова в этом смысле было сделано на высочайшее имя 21 сентября 1818 года и мотивировано тем, что «многие войсковые распорядки, быв заведены еще до 1760 года, не письменным изложением, а одним словесным преданием, в продолжение так великого времени одни совершенно изменились, другие, от того же самого времени, не будучи дополняемы, весьма ослабли». Вследствие этого он всеподданнейше просил учредить комитет под его председательством «из четырех членов генеральских и штаб-офицерских чинов». Император Александр I, в особом рескрипте, данном на имя Денисова 10 марта 1819 года, написал, что он «с удовольствием принял и одобрил» намерения атамана, сказав, что «начальный приступ его к исполнению обязанностей звания войскового атамана делает ему особливую честь». В этом документе обозначено также, что со стороны военной в комитете будет присутствовать доверенное лицо государя – генерал-адъютант Чернышев, известный донцам по совместным воинским подвигам, которые сблизили его с казаками.* В тоже время Иван Александрович Чернышев и появился в Новочеркасске, заняв место пятого члена комитета, состоявшего из донских генералов: Карпова, Черевкова, Андрианова и полковника Шамшева. Особым же рескриптом на имя Денисова, 20 марта того же года, в состав комитета назначен еще и шестой член от министерства юстиции, как специалист по гражданской части. Это место занял действительный статский советник Болгарский в июле месяце того же года. Чернышев появился в Новочеркасске в апреле месяце 1819 года, и с того же дня начались в комитете сначала недоразумения, потом несогласия, и в конце явная вражда. Из письма Чернышева к графу Аракчееву, от того же апреля месяца, легко усмотреть, что ему далеко не по нутру был весь состав этого учреждения, а особенно атаман-председатель. Несмотря на то, что Чернышев еще из Калуги написал Денисову «весьма почтительное и ласковое письмо», а по приезде в Новочеркасск «всемерно старался с ним сблизиться и найти его доверенность и откровенность при всех почестях и угождениях его и лучших из чиновников», однако встретил со стороны всех лиц «щекотливое и осторожное обхождение», причем, прежде всего, упомянул, что известие о назначении в состав комитета как Болгарского, так и его Чернышева, принято атаманом и чиновниками его «с большим огорчением». Уведомив Аракчеева, что все части управления находятся в большом беспорядке, допускающем злоупотребления, Чернышев добавляет, что все члены комитета, за исключением одного, очень стары (по 70 лет каждому), что атаманом управляет член комитета Черевков и сын его – дежурный штаб-офицер, что мнения Денисова по военной части, как военного человека «приобвыкшему к древнему служению казаков довольно уклончивы» и проч., а потому он и не ожидает от такого «устарелого собрания скорого и верного содействия в деле военном». Упомянув, что сведения эти он извлек как из собственных наблюдений, так и «из отзывов и рассуждений благомыслящих людей, кои, верно зная положение земли своей, искренне желают добра своим соотечественникам», Чернышев в конце письма
* Командуя донскими полками, Чернышев занял в 1813 году Берлин, почти брошенный до того французами. Кто читал записки князя С. Г. Волконского, тот справедливо оценит подобные воинские подвиги Чернышева, обращаемые реляциями последнего в громкие победы над неприятелем.
добавил о своем предвидении, что «доводить таких людей, т. е. членов комитета, к желаемой цели будет довольно трудно». Видимо Чернышев успел уже устроить партию, враждебную атаману, но «искренне желавшую добра своим соотечественникам», и пошел с нею войной против Денисова, над которым разными путями, как увидит ниже читатель, и одержал полную победу. В другом письме к тому же Аракчееву (3-го мая 1819 года) Чернышев еще в более мрачном свете рисует и своих товарищей по комитету, и положение донских дел вообще. «Не одно благосостояние соотчичей, говорит он, но и собственные виды движут поступками главнейших здешних чиновников, которые, ослабляясь мало по мало в чувствах народной нравственности, вообще стремятся к стеснению простых казаков», в доказательство чего ссылается на то, что «что двое лучшие и умнейшие из членов комитета находятся в числе откупщиков винной продажи, с нынешнего года отданной войсковой канцелярией в несколько рук с большим ограничением казаков права свободно пользоваться у себя вольною покупкой и продажей вина», а потому просит всесильного графа обратить внимание главнейшее на этот предмет, а также и на то, что земли войска Донского не измерены за неимением достаточного количества землемеров, следовательно, в комитете и нет материалов для суждений о наделе землею станичных юртов и чиновников. При этом Чернышев просит разрешения о высылке на Дон потребного количества землемеров и о том, что бы назначаемый от министерства юстиции член комитета, по прибытию в Новочеркасск, предъявил ему свои инструкции «для совместных и единодушных действий». Нельзя пройти молчанием дельные и пространные доклады комитету генерал-адъютанта Чернышева, касающихся важнейших предметов жизни Донского края:
1) О войсковых расхода и доходах,
2) О числе жителей – казаков,
3) Пространстве земли,
4) Урожаях хлебов, садовых и огородных плодов, винограда и количества выделываемого вина,
5) О количестве соли, добываемой их Манычских озер,
6) О числе скота, овец и лошадей,
7) О торговле,
8) О ярмарках,
9) О способах, которыми руководствовались в войске до учреждения откупов, продажи водки,
10) Об учебных заведениях,
11) О числе медицинских чиновников,
12) О тюрьмах, госпиталях, богадельнях и проч.,
13) О постройках в Новочеркасске и участии в них казачьи рабочих полков,
14) Об общественных постройках в казачьих станицах и проч.
Требованием этих сведений, без которых комитету нельзя было приступить к делу, Чернышев охватил почти все необходимое, что могло служить прочным основанием для составления проекта положения об управлении войском Донским. Но срок существования комитета назначен годичный, в следствие чего не нужно быть особенно проницательным, чтобы предсказать, что не только для окончания работ, но для одного собрания такого множества разнообразных материалов потребуется времени втрое – вчетверо более назначенного и притом с необходимым условием спешности и добросовестности этой подготовительной работы. Вскоре после открытия комитета прибыл в Новочеркасск и член от министерства юстиции, Болгарский, с которым атаман Денисов обменялся письмами и который, естественно, сделался сторонником генерала Чернышева по всем вопросам, в комитет проходившим.
Рассматривая все документы, относящиеся к данной эпохе, в последовательном их порядке, мы наталкиваемся на донос генерала Кульбакова, посланный на высочайшее имя 24 августа 1819 года. Но, прежде чем вкратце сказать об этом интересном документе, в составлении и посылке которого, несомненно, Чернышев принимал невидимое участие, скажем несколько слов о причине, вызвавшей его появление на свет. Незадолго до того времени войсковая канцелярия, во главе с атаманом Денисовым, «для преумножения войсковых доходов», отдала винную продажу в войске на откуп за 670 тысяч рублей, что, естественно, не понравилось станицам, ни тем более помещикам, для которых вольная продажа вина составляла порядочный доход. За эту-то нить и ухватился доносчик Кульбаков и написал обширное на имя государя письмо, в котором всю вину бедствий, претерпеваемых казаками и помещиками, взвалил на атамана Денисова и его сообщников, укоряя их в недобросовестности и преследовании своих целей. Велеречивый и пространный документ этот, поименовывая всех сообщников атамана и войскового откупщика полковника Слюсарева, требует подробного со стороны правительства расследования и, будучи наполненный выражениями, взятыми из священного писания, заканчивается тем, что доноситель «повергает пред престолом свою жизнь и честь, если единое слово будет ложно. И хотя и один доноситель, восклицает он, а с войсковым атаманом и присутствующими их единомышленниками и деньги, тем не менее он полагает надежду на Бога и на царя, «закон которого есть его щит».
Донос этот, как увидим ниже, произвел желаемое действие. Осенью того же года генерал Чернышев поехал в Петербург, откуда возвратился только зимой. В это же время атаман Денисов получил от государя рескрипт, помеченным 10-м декабря, в котором заметно охлаждение монарха к старику атаману, так как одобрив все предложения Чернышева, Александр I предостерегает Денисова от толков неблагонамеренных людей и ставит ему на вид то обстоятельство, что на него поступает много жалоб от крестьян, угнетенных непомерными работами – обстоятельство, как сказано в рескрипте,
Возвратившись из Петербурга, Чернышев, подкрепленный государем в своих действиях, стал вести себя более высокомерно, чем прежде. Некоторые из членов перешли на его сторону, и в комитете начались раздоры, среди которых обе партии желали делать дело каждая по-своему. Денисов скоро увидел, что почва под его ногами колеблется и не далек час его окончательного падения. Тогда утопавший атаман ухватился за соломинку. Зная силу графа А. А. Аракчеева, он решил обратиться к нему с письмом и просить его защиты против несправедливости и притеснений генерала Чернышева, который при самом открытии комитета объявил членам, что он адъютант императора, и слова его, которые он именем его величества объявит, должно исполнять в точности, а потому, выводит атаман далее, «члены комитета судили уже с меньшею свободою и даже с некоторым опасением, в особенности же когда увидели, что он, генерал-адъютант Чернышев, нередко судит голосом повелительным и при возражении других ясно показывает неудовольствие». Особенно налегал атаман на те обстоятельства, что Чернышев уверяет других, будто бы он, атаман, «управляем бывшим при нем дежурным подполковником Черевковым». Объясняет атаман такое поведение Чернышева тем, что, отправляясь на Дон, он думал найти в Денисове начальника слабого и управлять им, но ошибся, а потому и мстит. «Огорченный и сокрушенный до глубины души», Денисов обращается к сильному временщику и просит его защиты и покровительства перед государем. В том же мае 1820 года последовал убийственный ответ Аракчеева на это письмо. По язвительности своей этот ответ достоин того, чтобы познакомиться с ним подробнее. «До сего времени, - пишет Аракчеев, - я был для вас, в полном смысле, человек чуждый, посторонний. Ваше превосходительство не имели со мной никакой переписки. Можете представить, как я был удивлен, видя ныне, что вы не только пишите ко мне, но набираете даже судье дел ваших». В другое время Аракчеев бы не отказал бы де от такой чести, но теперь он должен сделать это, так как «действия ваши обратили на себя справедливое негодование правительства». А если атаман желает де знать его мнение, то он послал бы ему ответ «стараться исполнить высочайшую волю, объявленную через такого генерал-адъютанта его величества, который заслужил к себе полное доверие не только от вас, но и от всех любящих государство». Добавляя затем о невозможности скрыть удивление свое относительно тех, «кои, быв облечены от государя в важное звание начальников, смешивают себя с людьми честными и пользы общие, государственные – с видами корысти, на которой основаны, например, деяния частных откупщиков», Аракчеев, в заключение ответа, прибавляет: «Надеюсь, что ваше превосходительство, любя, как говорите, правду, конечно, извините и мне те истины, кои с сим ответом связаны, и позволите просить мне уволить меня от такой переписки, которая не может уже, кажется, быть излишней». Прочитав такое извещение сильного человека, атаман Денисов не смог не убедиться, что песня его спета, а случившееся в том же 1820 году восстание крестьян против помещиков в больших слободах Миусского округа, усмирение которых особым высочайшим повелением возложено было, минуя атамана, на Чернышева, и увольнение членов комитета Карпова и Черевкова, как участников в деле откупа, усугубило принижение атамана и возвышение генерала Чернышева в глазах всех. Бунт крестьян в слободах Миусского округа имел причиною отчасти излишние требования помещиков, успевших уже войти во вкус крепостного права, * отчасти же вследствие подстрекательства некоторых лиц, особенно одного писца, принявшего на себя фамилию «Комитетсков», который успел уверить некоторых крестьян, что комитет желает де наделить их землею, а помещики препятствуют. Чернышев совместно с Болгарским, скоро усмирил это восстание увещеванием и угрозами, а главнейшее – пушками, из которых сделал несколько залпов в голодаевских крестьян, более, чем другие, пребывавших в упорном неповиновении властям.
Что касается комитета, то в нем, в конце 1820 и начале 1821 годов, начались постоянные распри, доходившие даже до мальчишества. Атаман, вероятно, из нежелания быть свидетелем высокомерия Чернышева, под предлогом множества дел по управлению краем, требовал, чтобы журналы комитета были присылаемы к нему на дом для прочтения и подписания, что и исполнялось до тех пор, пока один из журналов этих возвращен был в комитет помятым и запачканным. Это обстоятельство послужило комитету основанием составить особое постановление, которым просить атамана более осторожно обращаться с журналами. Кроме этого, комитет предводительствуемый Чернышевым, иногда присваивал себе исполнительную власть в таких случаях, которые подлежали действию войскового правительства, во главе которого стоял атаман.
Дело в таком положении шло до февраля следующего 1821 год, когда из Лайбаха, где находился и Чернышев, последовало высочайшее повеление о смене атамана Денисова. Курьер привез в Новочеркасск такой приказ вечером, а ночью того же дня были сняты от дома атамана часовые и будки. Народ, шедший на базар ранним утром следующего дня, увидел, что у дома атамана нет ни часовых, ни будок, стал останавливаться, чтобы узнать причину такой перемены. Собралась порядочная толпа, громко заговорившая. Старик Денисов, желая избегнуть новых неприятностей, вышел на балкон и подавленным голосом объявил народу, что, заслужив неблаговоление государя, он сменен с должности, причем просил толпу разойтись.
Понимающие люди тогда же вслух упрекали Денисова в том, что, создавая комитет, он думал сделать пользу краю, а между тем сотворил беду, упавшую прежде всего на его, Денисову голову.
Чернышев был сделан председателем комитета и стал распоряжаться на Дону, как полновластный повелитель. Он купил это новое положение свое очень дорогою ценою, закрепив за собою содействие графа Аракчеева тем, что воспел его военные поселения, дав о них временщику свой пропитанный неприкрытой лестью отзыв. «Все вообще, не исключая даже и тех, кои желали бы, чтобы было иначе, - пишет Чернышев Аракчееву, - в полном восхищении от устройства, порядка, благосостояния и обучения поселенных войск, что совершенство в них как по части фронтовой, так и экономической превосходит всякое воображение».
Сделавшись полновластным распорядителем комитета об устройстве войска Донского, Чернышев немедленно начал осуществлять свою обширную программу. Ему, прежде всего, потребовалась подробная статистика Донского края. Вместе с тем явилась мысль о необходимости составления военной истории донских казаков. Несколько ранее этого появились на Дону первые студенты, донские уроженцы, окончившие курс в Харьковском университете. Среди этих лиц особенно выдавался своими талантами и энергией впоследствии известный донской историк Василий Дмитриевич Сухоруков, перу которого, меду прочим, принадлежит «Историческое описание Донского войска», единственный, строго обоснованный, труд по истории Донских казаков, доведенный автором только до начала XVIII столетия. Он обратил на себя внимание генерала Богдановича, управлявшего на Дону землемерною частью, а затем и самого Чернышева, который поручил ему составление статистического и исторического описания войска Донского. Когда же, по окончанию положения проекта об устройстве войска Донского, Чернышев 1832 году уехал в Петербург, то взял туда с собою и Сухорукова, на которого, кроме того, возложил исполнение поручений по своей собственной канцелярии. Вскоре Сухоруков сделался для Чернышева как бы своим человеком. По свидетельству очевидца, умершего в конце 80-х годов минувшего столетия, Чернышев приходил к Сухорукову, жившему в одном с ним доме, совершенно запросто и, часто заставая его в одном халате, просил его не беспокоиться переменой одежды и беседовал с ним о текущих донских делах, как с равным себе. Но времена изменчивы. Неизвестно фактически по какому поводу Сухоруков внезапно переводится из поручиков гвардии в армию тем же чином без повышения, все бумаги от него отбираются с предварением, чтобы он сдал их назначенным лицам без утайки, и затем командируется в один из донских полков, расположенных на Кавказе, а как только Чернышеву сделалось известно, что главнокомандующий Паскевич приблизил Сухорукова к своей персоне, то его немедленно командируют в донской полк, расположенный в Финляндии. И там он прослужил недолго. Чернышев скоро проведал, что местный генерал-губернатор (Закревский), обративший внимание на выходящего из ряда донского офицера, начал делать ему поручения по делам, требующих полного доверия, - он откомандировал Сухорукова на Дон. Причем было предложено войсковому атаману наблюдать за ним и доносить о его поведении. Вскоре после того он снова командируется на Кавказ, где прослужил до 1839 года, когда был выпущен в отставку усталый, угнетенный. Преследования эти продолжились до самой смерти Сухорукова, последовавшей в 1841 году. Весь мыслящий мир на Дону удивлялся и недоумевал, какая причина сделала из Чернышева, почти друга Сухорукова, непримиримого ему врага. Фактов нет, но догадок много. Одни из современников полагают, что Сухоруков принадлежал к партии декабристов, о чем Чернышев узнал де только после проведенного над ними следствия и суда. Но умерший в 80-х годах генерал Шумков, близкий к Сухорукову человек, говорил пишущему эти строки совершенно противное. Он указал на тот факт, что Сухоруков во время бытности своей в С.-Петербурге, посоветовал Шумкову, жившему там же, по окончанию курса в артиллерийском училище, прекратить посещение вечеров Булгарина (Танты, воспетой Пушкиным), где собиралась вся образованная молодежь того времени, так как многие из этих лиц закидывали де Сухорукову удочки, желая привлечь его в свою партию, но он, притворяясь непонимающим, не пошел на зов, ибо догадывался, что они затевают что-то недоброе. Положение такое, что если бы Сухоруков был декабристом, то он старался бы завлекать в свою партию разных лиц, а не отвлекать их от оной. Другие говорят, что жена тогдашнего Новочеркасского почтмейстера, Летуновская, оказывавшая Чернышеву услуги и по другой части, будто бы перехватила и переслала Чернышеву петербургское письмо Сухорукова к атаману Иловайскому, в котором он рекомендует последнему не соглашаться на какие-то меры, Чернышевым предложенные. Третьи утверждают, что причиной размолвки послужила встреча Чернышева и Сухорукова у одной женщины, одинаково благоволившей к обоим. Но все эти причины так не важны, что в состоянии были охладить обоюдные отношения, заставить Чернышева расстаться со своим любимцем, и только. Но, чтобы изводить человека в течение 15-ти лет, не давать ему никакого хода, гонять его, как зайца, из одного угла государства в другой и без всякой видимой причины, - надо было быть оскорбленным самым жестоким и предательским способом, надо было утвердиться в убеждении, что Сухоруков желал погубить Чернышева. Так как тайну эту Сухоруков унес с собою в могилу, то на выручку приходит тот же генерал Шумков, рассказывающий, что когда Чернышев вместе с другими начал делать допрос декабристу Бестужеву (Марлинскому), назвав его «масоном», то последний ответил ему:
- Да, я состоял членом ложи, в которой числился и покойный император. Да и сами вы тоже масон.
- Ложь! – воскликнул Чернышев.
- Нет, правда. – ответил Бестужев. – Сухоруков показывал мне ваш патент.
- Да, я забыл, что состоял в числе массовом, но поступит туда единственно для того, чтобы отдать вас, изменников, в руки правосудия.
Такой факт, если он факт действительный, мог поселить в Чернышеве неутолимую жажду мщения, которая съедала его до самой смерти бывшего его любимца. Все представления Паскевича, финляндского генерал-губернатора и войсковых атаманов не вывели Сухорукова из того положения и чина, в котором он вышел из гвардии и, только совершенная случайность, или, вернее, ошибка старшего адъютанта войскового дежурства, которой не заметил никто из начальников, доставила Сухорукову по вакансии чин есаула в 1837 году во время посещения Новочеркасска императором Николаем I. Мстительность и злоба Чернышева не ограничились уничтожением Денисова и Сухорукова. Он сменил впоследствии (1827 году) атамана А. В. Иловайского, своего ставленника, с его правителем канцелярии, и отдал их под военный суд при первой армии, расположенной в городе Могилеве», затмевающее всю внимательность правительства». («Донские Областные Ведомости», No.201 от 18.09.1903 года).