Все части повести здесь
Катя прожила у дяди Федора уже целую неделю, после учебы она обязательно сначала наведывалась в общежитие – за письмами от Андрея и к девчонкам. Однажды, когда она вышла, как обычно, утром, чтобы отправиться в техникум, и шла по тихой пустынной улице, думая о чем-то своем, она вдруг почувствовала, как кто-то сзади аккуратно положил ей ладошку на рот. Вторая рука незнакомца обхватила ее руки, создавая ей препятствия для каких-либо действий.
Часть 29
Катя недобро усмехнулась, остановившись и глядя прямо в глаза женщине, и эта усмешка не понравилась Евгении Дмитриевне. Она заметила сразу в этой девушке одну оригинальную особенность, которая так редко встречается в людях, и по этой особенности можно отличить настоящего, искреннего человека от лицемера и циника. Она боялась, что Андрей тоже полюбил в Кате именно это – а если так оно и есть, значит, все потеряно – как бы она, Евгения Дмитриевна, не старалась – сына ей от Кати не оттолкнуть.
А особенность эта заключалась в том, что Катя всегда смотрела прямо в глаза своему собеседнику, не отводя взгляд, не смущаясь, не путаясь и не теряясь, чтобы не случилось – взгляд прямой, и от этого ты сам начинаешь путаться, теряться, смущаться и пытаться отвести глаза. А еще этот жгучий желтый цвет глаз, как у кошки... Не иначе, приворожила Андрея, чертовка...
– Вам... в вашей семье... – проговорила медленно Катя, пока Евгения Дмитриевна продолжала пытаться спрятать взгляд – а что вы, Евгения Дмитриевна, знаете о своей семье? Что вы знаете о своем круге, в котором с такой гордостью вертитесь, и о котором с таким пафосом вещаете? Всем ли вы можете доверять? Про всех ли можете сказать, что они помогут и придут на помощь, когда вам будет плохо? А знаете, мне хватило одного вечера, проведенного в вашем так называемом кругу, чтобы понять, кто и чего там стоит. И мне очень жаль, что вам не хватило нескольких лет, чтобы раскусить этих людей. А ведь когда-то придет время, и будет поздно жалеть о том, что ваш высокочтимый «круг» был так дорог вам. Я знаю – вы не верующая, я, кстати, тоже, но мой вам хороший совет – молитесь... Молитесь о том, чтобы это время никогда не наступило.
Она резко развернулась и пошла в сторону своего общежития, а Евгения Дмитриевна так и застыла на месте, не в силах вымолвить ни слова. Опомнилась только тогда, когда к ней подошел удрученный Сергей Карлович. Некоторое время он тряс ее за плечи, чтобы она пришла в себя, и где-то, сквозь звон колоколов в голове, которые не давали покоя ее мозгу, она слышала его гулкий голос, растянутый, словно новомодная жевательная резинка:
– Женя! Женя, что с тобой?! Женя!
Он с нескрываемым страхом смотрел в ее лицо, на котором застыли выкатившиеся на щеки слезинки – стоял легкий октябрьский морозец, который разом превратил их в застывшие капли на ее щеках.
– Женя! – голос мужа стал четче, и она подняла на него уже более-менее осмысленный взгляд – Женя, что она тебе сказала?
– Ничего – произнесла женщина - Я... Это я виновата, Сережа... Я своим поведением подтолкнула ее к этим жестоким словам... Она тут ни при чем...
После этого нерадостного разговора Катя пришла в общежитие и рухнула в кровать. Сегодня она решила вообще не ходить на пары. Слишком тяжело было, хотелось одиночества и забвения. Чтобы отвлечься от мыслей о Андрее, она взяла с полки какую-то книжку, но читать не получилось – строчки расползались по сознанию так, словно это вода, утекающая сквозь пальцы. Горько было и от последних слов Евгении Дмитриевны – на проводинах эта женщина на короткое время показалась ей мудрой матерью, смирившейся с ней, Катей,но нет... Она, Катя, ошиблась... От этой ошибки тоже было не по себе. Конечно, она не напишет Андрею об этом разговоре. Никогда. Это разговор между ними, и она, Катя, даже в чем-то понимает Евгению Дмитриевну.
Девчонки, когда пришли с пар, обнаружили ее отвернувшейся к стенке, укутанной теплым пледом.
– Спит – прошептала Любка – представляю, что она там пережила. Не так-то просто проводить парня в армию, тем более, в нынешних условиях.
– Слушай! – тихонько сказала Татьяна – может, попытаемся вытащить ее куда-нибудь на днях? Ну, там, на дискотеку в клуб, в кино?
– С ума сошла? Забыла уже, чем кончился наш последний поход на дискотеку?! Никуда я с тобой не пойду! Да и Катя не пойдет тоже!
– Ну, и зря! Развеялась бы!
– Ты все-таки неисправимая дура, Танька! И жизнь тебя ничему не учит!
– Сама ты дура!
Через полмесяца Катя получила первое письмо от Андрея. Он писал, что находится в «учебке» в городе N, что все у него хорошо, что занятия боксом помогли ему защитить от «дедовщины» себя и нескольких ребят. В конверт была вложена фотография плохонького качества, подписанная на другой стороне: «Я и мой друг Петька», и в незнакомом пареньке на этом фото Катя узнала того парнишку в очечках, которому так старательно-подбадривающе, и в тоже время, так искренне, улыбалась семья рядом с военкоматом.
Почти задыхаясь от радости, она читала такие знакомые буковки, а потом, в порыве нахлынувших чувств, прижала к себе письмо и вдохнула запах листа в клеточку, словно стараясь запомнить, впитать в себя ощущение того, где он находится, ощутить запах кожи его рук...
И полетели солдатские письма, а в ответ – простые девичьи, с описанием обычных, серых учебных будней. Это Кате они казались серыми и неинтересными, а для Андрея была важна любая мелочь, которая происходила в ее жизни. В ответных письмах он живо спрашивал ее о тех или иных событиях в жизни, просил описать подробнее и новую олимпиаду, на которую отправили Катю, и танцевальный конкурс, который проходил в техникуме, и ее назначение старостой группы.
Сам он писал о своих буднях, в каждом письме отмечая, что старается постоянно чем-то заниматься, чтобы время пролетало незаметно.
– Кать, ну вот зачем тебе этот солдатик? – закатывала глаза Татьяна – и потом – я не понимаю – он совсем больной, что ли?! У него столько перспектив впереди было – а он предпочел армию! Ну, надо же, какой патриот! Да патриотизм сейчас ничего не стоит, будущее на этом не построишь! Сомневаюсь, что его родители прям настаивали на том, чтобы он шел служить! Все это – не более, чем показуха.
Сначала Катя отмалчивалась, но однажды не выдержала. Медленно встала со стула, подошла к Татьяне, посмотрела прямо в глаза.
– Танька... Еще хоть слово скажешь подобное – я не посмотрю, что мы подруги. Выведу в коридор и выдеру. Прилюдно, поняла... Чтобы совесть и патриотизм в тебе проснулись.
Та опешила.
– Катюш, ну ты что... Я же так... Ворчу. Мне же тебя жаль, ты вон вся извелась из-за этого Андрея – а он того стоит?
Тут уж не выдержала Любка, начала просто орать:
– Нет, тебя предупредили, а ты все продолжаешь, коза! Сейчас Катька тебе поддаст, а я ее поддержу! Иди в свою кровать, сядь, и засохни! Человеку и так тяжело, а ты тут со своей пропагандой, поганка!
Замолчавшая Татьяна ушла к своей кровати, но уже оттуда подала голос, буркнув:
– Ну, так она же сама себе это «тяжело» создала, связавшись с этим Андреем...
Смолчать она, конечно, не могла.
– Ты еще чего-то там бубнишь?! – Любка кинула в нее подушкой и попала прямо по голове – я тебе сейчас кляп в рот суну!
И села рядом с Катей.
– Катюш, ну, не переживай...
– Да я и не переживаю! – улыбнулась Катя – то, что Татьяна языком, как метлой, направо-налево машет – не новость, я уже и внимания не обращаю.
Она сказала это как можно громче, и увидела, как Танька надулась, отвернувшись к стене.
– Ладно, давайте чай пить – улыбнулась подругам – а потом за занятия...
Катя старалась писать Андрею так, чтобы ни капельки грусти не было в письмах. Она должна его подбадривать, создавать ему своими письмами хорошее настроение, радовать – это она и старалась делать. Но в конце неизменное: «Люблю и очень скучаю» не написать не могла.
Его же письма были наполнены неизменным вниманием, нежностью и беспокойством, и всегда начинались со строк: «Любимый мой Подсолнушек!». Впитывая, как губка, каждую строчку его письма, Катя старалась найти в этих строках признаки того, что Андрей начинает охладевать к ней, она изредка вспоминала слова Евгении Дмитриевны о том, что «там» он может встретить девушку не с такой биографией, как у нее, Кати, и на миг, всего лишь на миг начинала сомневаться... Думать о том, что может быть, у этой первой пылкой любви, почти детской, нет будущего... И потом, Андрей писал, что иногда их отпускают в увольнительную в город... Ненадолго, но все же... Но, читая его очередное письмо, она начинала костерить себя и ругать на все лады – нет, не может быть, чтобы их любовь вот так закончилась, не может прямой, чистый, честный Андрей поступить вот так! Снова вырастали крылья, снова возрастало желание жить и горы свернуть, чтобы вопреки всему быть вместе!
Катя продолжала ходить с спортзал, она стала там уже своей, и все ребята спрашивали ее довольно часто, как там Андрюха, пишет ли, как дела у него.
Как-то раз, не успев войти в зал, остановившись в небольшом «предбаннике», она услышала разговор среди них. Ребята сидели удрученные, курили прямо в зале, где уже стоял столб дыма от сигарет.
– Надо же, Чалый вернулся – несколько раз подряд, словно не веря в это, повторил Скипидар, глубоко затягиваясь сигаретой – а ведь никто не верил, ребят...
– Да как тут поверишь, когда его пропавшим без вести объявили? – высказался один из компании.
– Да чем так возвращаться – мрачно резюмировал Горыныч - лучше сдохнуть, нафиг. Как, ну как, по-вашему, он сейчас жить будет без одной ноги?! Психика ни к черту, еще эта егошняя проститня Надька, как узнала, сразу свалила. Да нахера нужна такая жизнь?
– А по-твоему – сощурил злые глаза Скипидар – ему надо было там остаться? Может, еще веревку на шею надеть самому себе, а?
– Я бы надел – буркнул Горыныч – все они хороши, эти бабы. Вон, Катюха тоже... Че, думаете, если Андрюха калечный придет, она с ним останется, что ли? Тоже побежит себе нормального мужика искать...
– Вот сейчас я встану... Ты и наденешь! – Антон поднялся и направился в сторону Горыныча.
– Ребята! – раздался громкий голос Кати – прекратите!
Она вошла в зал, и все утихли. Поняли – слышала все. Медленно подошла к Горынычу, глянула в глаза – тот даже взгляд опустил.
– Твоя самая большая ошибка в жизни – судить всех по себе.
И спокойно направилась в сторону свободной боксерской груши. Остальные разбрелись по залу. Кто-то открыл окно, кто-то поглядывал на Катю, стараясь прочитать в ее глазах какие-то чувства от услышанного – гнев, ярость, неприятие. Но она спокойно и методично наносила удар за ударом, и только один человек сейчас, если бы был рядом, мог понять, что творится в ее душе.
В конце занятия подошел Скипидар. Коснулся руки как-то неуверенно, пряча глаза, сказал:
– Кать... Ну, не обращай внимания... Горыныч, он такой... У него всегда все плохие – один он хороший.
– Антон, да я и не обращаю внимания на откровенных дураков! Но у меня вопрос – ты, по поводу меня, думаешь также, как и он? То есть если вдруг – и я поступлю именно так?
Он по-прежнему не смотрел ей в глаза, но произнес тихо:
– Кать, да я не знаю.. Время сейчас такое... Никому веры нет.
– Время всегда одинаковое, Антон, это люди разные! Вот скажи мне – вы с ребятами сидели и общались здесь добрый час, выкуривая сигарету за сигаретой и сокрушаясь о судьбе несчастного Чалого, верно?
– Ну... – он не понимал, куда она клонит.
– А могли бы сделать более полезное дело – пойти к тому же Чалому всей толпой и поддержать его, чем бесполезно сидеть в зале и строить из себя суровых мужиков! Пользы больше было бы!
Он удивленно посмотрел на нее и ничего не ответил. А Катя вдруг поняла – сделай она сейчас шаг вправо – шаг влево, просто кому-нибудь улыбнись или сходи на ту же дискотеку, и все – Андрею его «добрые друзья» сразу пропишут о том, как она развлекается, пока он там служит. Пропишут не потому, что сочувствуют и хотят добра, а только для того, чтобы позлорадствовать, поиздеваться под маской сочувствия – вот, мол, поверил бабе, а веры им, стервам, не должно быть! Сделают это не из добрых побуждений, а просто для того, чтобы показать его перед всеми, как наивного «лошка», а себя – опытными и прожженными мужиками.
Понятно, что если это произойдет, Андрей не станет принимать скоропалительных решений, не поговорив с ней, с Катей, и не выяснив все... Не такой у него характер. Но осадочек-то останется. Тем более, Андрей, например, хорошо знает такого человека, как Горыныч – тот-то уж точно затаил обиду с тех пор, как Катя грамотно уложила его на ринге.
Несколько дней оставалось до зимней сессии. Катя усиленно готовилась к экзаменам, писала письма, полные тепла, скрытой тревоги и ожидания, Андрею, сама ждала от него писем, ходила в спортзал – это было единственное место, где она могла вложить в неодушевленный предмет всю свою тревогу и отчаяние. Она скучала по нему... А ведь когда-то считала, что ни к кому не станет испытывать такой привязанности...
В один из дней дверь комнаты открылась, и вошла Танька. Бледная, подавленная, со следами слез на щеках, она тяжело опустилась на свою кровать и закрыла лицо руками.
Катя и Любка переглянулись, потом вместе подошли к подруге и сели с двух сторон, обняв ее за плечи.
– Тань – мягко начала Катя – подними голову. Давай поговорим.
Та сильно-сильно помотала головой в модной меховой шапке, между пальцев в разные стороны полетели прозрачные слезинки, опускаясь на халатик Кати и на шорты Любки.
– Тань, так нельзя! – Любка попыталась отнять руки подруги от ее лица – не молчи, мы же подруги! Давай вместе решим твою проблему, обещаю, мы поможем!
– Ой, нет, девочки! – всхлипнула Татьяна – никто мне не поможет!
– Да что такого случилось-то? – рассердилась Любка – никто ей не поможет, видите ли! Что, небо на землю упало, или что?
– Беременная я! – взвыла Танька -– понимаете, беременная?!
Она стала раскачиваться из стороны в сторону, потом запричитала:
– Что я матери скажу?! Что?
– Тань – Любка снова попыталась приободрить подругу – Танюш... А срок-то какой у тебя? Ты у врача была?
– Тринадцать недель! – заголосила Татьяна – тринадцать!
– Тань, так ты три месяца, что ли, ничего не замечала? – спросила Катя – как так? Есть же признаки по которым... ну... определить можно...
– Да окунулась в отношения с этим Валиком, и не замечала! Идиотка!
– Так Валик отец? – спросила Катя – ты с ним говорила? Что он сказал?
– А что этот дурак скажет? – заныла Танька – сказал, что делов не знает, и все тут!
– Вот же козел! – возмутилась Любка – а ты тоже хороша! Знала же, что он представляет из себя и спала с ним!
– Люба, подожди! – с досадой махнула на нее рукой Катя – тут не упрекать надо, а выход искать! Тань, ну, а матери ты говорила?
Та посмотрела на нее такими глазами, что Катя поняла – этот вопрос она задала зря.
– Да ты что – с ума сошла? Она меня убьет за подобное! Она же там жилы рвет, лишь бы еды мне отправить побольше, денег на одеть-обуть, себя во всем обделяет, а тут я к ней такая с сюрпризом – мама, я приехала, принимай меня вместе с лялькой, да?! Да она меня на порог не пустит!
– Вот об этом надо было раньше думать! – опять высказалась Любка, уперев руки в бока.
– Люб! – укоризненно посмотрела на нее Катя, а потом снова обратилась к Татьяне – Тань, ну можно же «академ» взять... Через год доучишься. Почем ты знаешь, что мама твоя именно так отреагирует?
– Да не хочу я этого ребенка! – завопила Танька – слышишь, не хочу! Он мне только помешает! Кому я нужна буду – одна с младенцем?! Это ж позор какой!
– И какой тут позор? С каких это пор ребенок – это позор? – рассердилась Катя.
– Слушай, вот не надо этих советов! – снова заплакала Татьяна – не нужен мне этот ребенок! Я замуж хочу нормально выйти, хочу мужа нормального, хочу квартиру отдельную, шмотки хорошие, а не это тряпье с рынка, хочу, чтобы общие дети в браке были, а не ублюдка какого!
Катя даже отшатнулась от нее, потом медленно встала и отправилась к себе. Легла на кровать, взяла учебник, сказала громко в наступившей вдруг тишине:
– Тань, у тебя одно «хочу» на уме! А ты эти все «хочу» заслужила?!
Та промолчала и ничего не сказала в ответ, но видно было, что этому вопросу она не рада. Любка обняла ее, утешая, прошептала тихо:
– Что делать будешь?
Та тихонько шмыгнула носом:
– Врач говорит – аборт поздно делать... Даже не знаю... Ну. какая из меня сейчас мать?!
И она упала лицом в подушку.
Катя не встревала в разговор девушек, только головой покачала, то ли осуждая Татьяну, то ли жалея ее. Она понимала, что сейчас самое лучшее – это хотя бы немного поддержать подругу, а вот лезть в ее дела не надо, только хуже будет, еще и виноватой останешься.
Весной, когда сошел грязными лужицами последний снег, в апрельский теплый день дядя Федор позвонил в общежитие и позвал Катю к телефону. Виделись они буквально пару дней назад, и сейчас Катя с замирающим сердцем спускалась по лестнице вниз, прыгая через две ступеньки, чтобы скорее взять трубку.
– Пап? – спросила с тревогой – что-то случилось?
– Да нет, дочка. Ты приди ко мне, разговор есть к тебе, даже просьба, скажем так.
– Сейчас же собираюсь и выхожу.
Она положила трубку на пластмассовые рычажки телефона и вздохнула – слава богу, ничего плохого! И почему в последнее время ей во всем мерещится только все отрицательное? Тетя Маша, споро работающая спицами с вязание тут же, недалеко от телефона, косо посмотрела на Катю:
– Так ты не сирота, Катюш? Близкие есть?
– Это мой отчим – нехотя ответила Катя – но он мне дороже отца.
Когда она пришла к дяде Федору, оказалось, что просьба была довольно простая: он уезжал в командировку на длительный срок – целых две недели - и просил Катю не просто приходить и кормить Грея, а поселиться в квартире. Во-первых, чтобы она не оставалась без присмотра, а Катя не моталась туда-сюда, разрываясь на учебу, присмотр за Греем и квартирой, и жизнью в общежитие, во-вторых, чтобы Грей не затосковал и вовремя получал воду и питание, а в-третьих, чтобы Катя сразу забирала из ящика почту. Работники почтовых отделений работали из рук вон плохо и даже важные письма просто кидали в ящик, а для дяди Федора должны были прийти очень значимые документы. Катя не посмела возражать – отчим сделал для нее столько добра, что ей и самой уже стало казаться, что она просто неблагодарная негодяйка. И конечно, если такой длительный срок кто-то будет в квартире – ему будет точно спокойнее.
Катя прожила у дяди Федора уже целую неделю, после учебы она обязательно сначала наведывалась в общежитие – за письмами от Андрея и к девчонкам. Однажды, когда она вышла, как обычно, утром, чтобы отправиться в техникум, и шла по тихой пустынной улице, думая о чем-то своем, она вдруг почувствовала, как кто-то сзади аккуратно положил ей ладошку на рот. Вторая рука незнакомца обхватила ее руки, создавая ей препятствия для каких-либо действий.
Продолжение здесь
Спасибо за то, что Вы рядом со мной и моими героями! Остаюсь всегда Ваша. Муза на Парнасе.