Я продолжаю публикацию глав из книги моего отца, Алексея Ивановича Бороздина (1937-2021), педагога-новатора, работавшего с детьми-инвалидами по своему авторскому методу абилитации через музыку и искусство. В этой книге он сам рассказал о своей жизни, начиная с военного детства в оккупированном немцами Курске, учебы во Львовской консерватории, переезда в Новосибирск и заканчивая работой в Центре абилитации детей-инвалидов в Новосибирском Академгородке.
Начало – здесь.
Предыдущая часть – здесь.
Продолжение – здесь.
В контексте жизни. Львов. Элиту не любят
Элиту не любят. Уважают, но не любят. А за что ее любить? Она только раздражает нормального человека! Ведь что с тобой делает успешный человек? Успешный человек своим присутствием в твоей жизни постоянно напоминает о твоей лени, о твоих промахах и неудачах; он бередит твою память о несбывшихся мечтах, о незащищенных диссертациях, об орденах не на твоей груди и о победах, где не ты герой!
Мстислав Големба, талантливый теоретик из студенческой элиты, обласканный профессурой, гордость консерватории, у него громкий смех, прямой и смелый взгляд. На вузовских торжествах он в президиуме, на концертах – в ложе ректора. По газетам и журналам уже мелькают нередкие его статьи. Они пока еще легковесны, но со временем станут серьезными и глубокими, а после статей пойдут книги в твердых переплетах с умными названиями, которые станут на полки книгохранилищ, и будут стоять там веками, как свидетели нашей эпохи!
Теперь же, прогуливаясь по вечернему Львову вместе со своим другом пианистом Максимом Быстрым и двумя племянницами ректора, блистая друг перед другом многосложными шутками, купаясь в заумных выражениях, держал себя свободно, независимо, и не требовалось никакого бинокля, чтобы видеть его легкое пренебрежение всеми остальными!
Но была у Мстислава не то чтобы мечта, скорее жгучее желание попасть в общежитие на ночные наши посиделки. Он даже страдал, когда слышал рассказы о шутках и розыгрышах, каждое утро, как свежий ветер, налетавшие оттуда в коридоры консерватории, а он, Големба, непонятно почему в стороне от этой лавины!
Слава не скрывал, что хочет внести туда и блеск мысли, и тонкий юмор.
- Знаешь, я намереваюсь поднять этическую планку всем этим розыгрышам, иногда откровенно пошлым, - говорил он своему другу Максиму. – На прошлой неделе Вовка Скавронский принес в общежитие свой новый магнитофон «Спалис», так они устроили соревнование, кто больше скажет в микрофон нецензурных слов и выражений, не повторяясь, представляешь? Победил Боря Смугайло, но, уже выдыхаясь, сказал: «Вы думаете, что это все? Так идите вместе с вашими записями в ср-ку!» А вчера профессор Цейс попросил у Вовки магнитофон на пробу; тот принес, а стереть, что там наговорили, забыл! Цейс пошел в кабинет звукозаписи, сыграл Чакону Баха и сел прослушать. Только он дослушал до конца, и тут после финального аккорда раздался громкий голос Смугайло: «Вы думаете, что это все? Так идите вместе с вашими записями в ср-ку!» и ребячий хохот! Цейс в обморок, завкабинетом Шимульский кинулся к розетке, упал и сломал себе руку! Нет, мне нужно там появиться, - закончил свой укор Големба.
Нередкие попытки попасть к нам в общежитие не приводили к успеху, да и мало кто там его ждал, пока однажды днем он не наткнулся в коридоре консерватории на Шоню Бабеля.
Шоня Бабель – боксер по первому образованию, баритон с 3-го курса, жгучий брюнет, неистощимый бабник и веселый человек! Это он однажды поспорил с нами на две бутылки, что подергает милиционера за усы. Усатый милиционер стоял на площади около памятника Мицкевичу. Шоня надел шляпу, болоньевый плащ, прикинулся иностранным туристом, смело подошел к нему, спросил что-то по-венгерски, развернул милиционера так, чтобы мы с тротуара видели его лицо, двумя руками хватает за усы и поворачивает его голову несколько раз туда и сюда, плюет на землю, быстро уходит через площадь, громко ругаясь уже по-немецки. Милиционер оглядывается вокруг, поправляет свои усы, а вечером Шоня получает свои две бутылки!
Слава спросил его, не идет ли тот в общежитие. Шоня не собирался туда сейчас, но взглянул на Славкину набриолиненную голову и на весь его вызывающе идеальный вид, вспомнил, как тот безнаказанно потешается над вокалистами. Загадочная улыбка озарила его лицо, и он уверенно сказал:
- Иду!
- Проведи меня туда. Я много слышал, но, честно говоря, до сих пор не знаю, где оно находится.
- Пойдем, - ответил Шоня.
Слава обрадовался, по дороге стал весело рассказывать, как он любит разыгрывать других, как его самого однажды разыграли! Пройдя мимо здания почты и повернув на Жовтневую улицу, на которой находилось наше общежитие, Шоня остановился и сказал:
- Славик, а хочешь, я тебе першу хохму покажу?
- Да, да, хочу, конечно, хочу, - ответил Слава, озираясь по сторонам и стараясь угадать, какая тут на пустой улице может быть хохма.
- А ты дывись сюда, - сказал Шоня, открывая форточку в одном из окон.
Слава послушно просовывает голову в форточку, видит внизу большую кухню, много полураздетых девушек, и тут же в него летят несколько яиц. Големба, ничего не понимая, повертел головой в поисках хохмы и под девичий хохот вытащил ее из форточки.
Шоня, увидев Славку, залитого смесью белка и желтка, как ручейки этой смеси вместе с кусочками скорлупы стекают по лицу на белоснежную рубашку, чуть не вскрикнул от радости, но сдержался и обычным голосом сказал:
- Это женское общежитие университета, а здесь, в полуподвале у них кухня, мы (читай: вокалисты) всегда тут подглядываем, они иногда и совсем голые ходят!
- Но мне умыться бы надо, может, здесь где-нибудь есть вода? – озабочен спрашивает Слава, размазывая рукой по голову и лицу яичную массу и брезгливо стряхивая ее на землю.
- Не-ет, теперь только в общежитии! Да тут рядом, - сказал Шоня.
Когда они зашли в общежитие, Мстислав, естественно, хотел поскорее умыться, а Шоня – показать заносчивого сноба, залепленного яйцами, всем, кто здесь в это время оказался.
- Я тебе сейчас все покажу, - услужливо говорит он Славе, незаметными жестами собирая всех, кто очутился рядом, увлекая невольного своего слушателя сначала в самую дальнюю комнату. Слава послушно идет за ним, думая, что его ведут к умывальнику.
- Вот тут, на этой койке, спит наш любимец Вася Бурелом, хормейстер с четвертого курса, - говорит Шоня. – Представляешь, объявляют со сцены: «Выступает хор ветеранов русско-японской войны. Народная песня «Шумел камыш», художественный руководитель и дирижер Народный артист СССР Василий Бурелом!»
- Фамилия для сцены, конечно, но он же может взять себе псевдоним, - деловито советует Слава.
- Мы ему предлагали, но он и слушать не хочет: мне нечего стыдиться, говорит он, Буреломом был мой дед, Бурелом мой отец, на минуточку, главный бухгалтер совхоза, сам я Бурелом, Буреломами будут и мои дети! Вообще-то он не так прост, иногда такое выкинет! Да вот, на прошлой неделе пошел к своей бабе на день рождения; денег, сам понимаешь, откуда у него деньги, а без подарка неудобно. Он зашел в комиссионку, купил там хрустальную вазу с отбитым краем, старые духи в хорошей упаковке и коробку пудры. За все заплатил три рубля. Вазу упаковал в красивую бумагу и, вручая роскошный подарок имениннице, как бы случайно уронил ее, - рассказывает Шоня.
- А вчера прибегают сюда к нам две девушки, - встревает в разговор один из студентов.
- Вернее, женщины, - поправляет его другой.
- Спрашивают, где эта гадюка Бурелом, - это уже Шоня, - но его не оказалось дома, и они рассказали, как наш орел девушку обманул, как растоптал любовь!
- У нее был день рождения, и Бурелом подарил ей вазу, пудру и духи. Хорошая такая ваза, большая, - говорит девушка.
- Вернее, женщина.
- Я обрадовалась, мне давно таких ваз не дарили, но тут он спотыкается и роняет ее на пол.
- Пожалели, повздыхали, сели за стол, - вступает один из студентов, - я его накормила, напоила.
- Спать уложила, - подхватывает второй.
- Рядом с собой! – кричит третий.
- Ну и хитер же наш Васька, хоть и Бурелом!
- А с виду не скажешь!
- На другой день она пошла в мастерскую, склеить дорогой подарок, - говорит Шоня, - а мастера подняли ее на смех: у вазы не хватило целого куска! Кусок этот был отбит очень давно, сказали они; может, еще до первой империалистической войны! Это та, что в четырнадцатом году была, если помнишь, там Германия воевала одна против всех остальных, вместе взятых!
Из соседних комнат подходят студенты, им уже шепнули: «Прессуем его, ребята!», они шумно здороваются с Голембой и, перебивая друг друга, вступают в разговор, с единственным желанием поскорее поделиться с гостем самым дорогим, самым наболевшим.
- Ну кто мог подумать, что его дуреха, пардон, дама сердца, помчится склеивать эту чертову вазу! – кричит Славке один из вновь пришедших. – А?
Слава на всякий случай качает головой.
- Ситуация, конечно, - говорит он, тревожно оглядываясь по сторонам в поисках умывальника, но его плотно окружают, не давая отвлечься:
- И еще говорит: передайте ему, говорит, если он мне хоть раз на глаза попадется, я зенки его бессовестные вот этими руками повыцарапываю!
- Ты бы видел, какие у нее ногти!
- И что в штанах у него, тоже пообещала оторвать.
- Но это они вдвоем обещали!
- Оригинально, хотел бы я на это посмотреть, - хохочет кто-то.
- Фу! Как это не по-женски грубо!
- А я добавлю, друзья мои, и не по-женски жестоко! Ну куда он потом без всего этого пойдет, а? – сочувственно спрашивает Славку Шоня.
- Без этого никуда, без этого только дома сидеть, - соглашается Слава.
- А этой коробкой, - сказала она, - пусть он подавится, это он мне пудру подарил! Я, говорит, сегодня ее открыла, а там уже не пудра, а камень!
- Этим камнем в бане пятки тереть, а он мне презенты дарит! – кричала она, потом бросила все вместе: и коробку с пудрой, и сверток с вазой, и флакон с духами – на пол. Передайте, говорит, чтобы ноги его в моем доме больше не было!
- И пускай, говорит, осколки от этой вазы позастревают у него в глотке! Я думала – раз музыкант, то культурный человек, а он – как все, тьфу!
- Мы пытались заступиться за товарища, - говорит Шоня, - я говорю им, что человек он хороший, добрый, всегда взаймы даст, и музыкант отличный, но они плюнули и ушли, а через пять минут явился наш Вася собственной персоной.
- Он чудом разминулся с ними, - хохочут ребята.
- Под горячую руку и морду могли расцарапать, - добавляет Шоня, глаза его сияют, он не скрывает радости от зрелища, которое сам и устроил.
- Дуракам везет, - сказал только что вошедший Стас Малиновский.
- Стасик, только без нервов! Ясно, что Вася Бурелом не Спиноза, но не забывай, он наш товарищ!
- Спиноза, может, он и не Спиноза, а вот Эпикуром попахивает!
- Чего там попахивает, благоухает!
- Точно! Вот ты, Мстислав Големба, умный парень, почти знаменитый, в президиумах сидишь, книжки сочиняешь, и ректор к тебе хорошо относится, а смог бы ты за три рубля выпить, закусить и провести ночь, в общем-то, с неплохой бабой, а? – провокационно спрашивает Малиновский.
- В мягкой постели!
- И до утра! – хохочут ребята.
Слава неопределенно пожимает плечами, давая понять, что ему это не нужно, у него другие ценности, и этот Бурелом ему до лампочки, умыться бы поскорее, в конце концов!
Проходя мимо комнаты, где живут вокалисты, Шоня слегка приоткрыл дверь, и Славку тут же отбросила от нее спертым воздухом нестиранных носков, а Шоня, поспешно закрывая дверь, сказал:
- Стоп! Сюда нельзя, опасно для жизни, тут мы живем, - и повел гостя дальше прямо через наш холл.
Мы вздрогнули: там же на виду умывальник. Но все обошлось, Слава послушно идет за своим гидом. В следующей комнате Шоня показывает койку флейтиста Коли Заплечных и тихим голосом говорит Славке, что этот Коля по ночам ходит по крышам.
- Лунатик, - сказал кто-то из ребят.
- Прошлой ночью его видели на крыше соседнего дома, стоял и махал руками, - говорит Шоня.
- Сигналы немецкий самолетам подавал, вражина, - смеются ребята.
- А днем он смирный, - продолжает Шоня. – А вот эта койка тромбониста Толика Пинчука.
- Наш знаменитый флегматик, - кричат ребята.
- Я знаю Толика, потрясающий тромбонист, я недавно слушал его в Голубом зале, - сказал Слава.
- Тромбонист он классный, никто не спорит, но ты послушай, как он весь город переполошил! Иду я вчера по проспекту, смотрю: стоит наш Толя напротив Дома профсоюзов и на крышу этого дома внимательно так смотрит.
- Ты бы видел, как он одевается! Шляпочка на нем – как влитая, на пальто ни пылинки, - кричит кто-то, обращаясь к Славе. – Красавец!
- Прохожие останавливаются и тоже начинают смотреть наверх, - продолжает Шоня. – Судя по толпе, он давно там стоит. Я подхожу и спрашиваю: «Толь, что ты тут стоишь?» Увидев меня, как бы очнувшись, он медленно говорит: «Да вот стою и думаю, чи куповаты мэни рушник, чи ни куповаты. Я на пятом курсе; и если меня из общежития выгонят, то покупать, а если не выгонят, то покупать не треба. Вот стою и думаю».
- А еще он очень добрый, - кричит кто-то из ребят. – На прошлой неделе Толик пошел в аптеку, купить что-нибудь на палец.
- Палец у него болел, а ему в баню идти.
- Молодые аптекарши выдают ему пакетик презервативов за сорок копеек, а пока он прятал пакетик, пока выходил, за ним увязались трое девушек и шли до нашего общежития! Он зашел сюда и сказал: если кому треба чувих, вон они у подъезда стоят, целых три. Вокалисты глянули, быстро надели штаны и бегом вниз!
- А вот коечка Игоря Линтовича, нашего Тосканини, - продолжает свой экскурс Шоня.
- Линтовича я тоже знаю, он с дирижерского факультета, - говорит Слава.
- Да, худющая такая шкелетина в толстых очках. А ты видел, как ходит эта будущая знаменитость?
- Неужели на руках? – спрашивает Славка, ухмыляясь.
- Руки тут ни при чем, понимаешь, сил у него мало!
- Он же дистрофик! – перебивает Шоню кто-то из студентов.
- И перед тем как повернуть в переулок, он сначала разгоняется вместе со своим портфелем.
- Портфель у него тяжелый!
- Там у него партитуры!
- Он всегда носит их с собой, чтоб не украли! – кричат, перебивая друг друга, студенты.
- Так вот, перед тем как повернуть в переулок, он разгоняется по прямой, держа портфель в одной руке, - продолжает Шоня, - потом хватается за портфель двумя руками и по касательной, используя центробежную силу, поворачивает за угол.
- Точно так же он залетает по винтовой лестнице сюда на третий этаж!
- Вот сюда к своей кровати.
- Здесь он отпускает портфель, тот летит мимо койки, вон туда, на пол к стене, а Игорь по инерции ласточкой лицом вниз на кровать, вот сюда. Тут он замирает на полчаса, набирается сил.
- А что тут было на день Святого Николая, ты и не поверишь!
- Это же день розыгрышей!
- Да, да, я знаю, - отвечает Слава.
- Юлику Карбованцу девушки из университета шоколадные цукерки принесли, так он чуть не подавился, когда попробовал, они оказались из фасоли!
- А Игорьку, Тосканини нашему, Святой Николай дверь вон от того шкафа подарил!
- Она идеально подошла к его кровати!
- Положили, застелили одеялом, ждем. Игорь залетает, кидает портфель и бросается вслед за ним на свое любимое ложе.
- Тут так грохотало, не поверишь, снизу девчонки прибегали узнать, что стряслось!
- Он долго лежал без движения, мы уже в похоронное бюро хотели звонить, но тут Игорек зашевелился – значит, еще живой, - закончил свой экскурс Шоня.
Он был на высоте! Шанс один из тысячи, а может быть, из миллиона, чтобы гордость консерватории Мстислав Големба, вымазанный яйцами, полчаса стоял у всех на виду, не упустил! Убедившись, что Славку увидели все, мучить его дальше не стал.
- Ой, Славик, что ж ты молчишь, тебе же умыться надо, - сказал он веселым голосом, показывая на дверь туалетной комнаты, и Слава поспешил туда.
Он долго плескался там, а как человек умный, выйдя оттуда чистым, рассмеялся над своим приключением, посидел еще немного с нами, тихо встал и уже взялся за ручку двери, когда Шоня спросил его:
- А что это сегодня утром у ректора в кабинете было? Какие-то иностранцы или что? Говорили, вроде и ты там был.
- Да, я там был. Мы с Максимом были. Приехала большая делегация из Чехословакии, старые друзья нашего ректора по пражской академии, он учился там до войны, - ответил Слава.
- И о чем же вы там говорили?
- Обсуждали проблемы соцреализма в современной музыке.
- Тема богатая, а выпивка под эту тему тоже богатая была, или как всегда, одна минералка?
- Выпивки было много: водка, коньяк, вина разные, закуски!
- Вот это да! Ну а ты, как лучший студент, не подвел нас? Пропустил стакан-другой за проблемы? – весело спрашивают ребята.
- За соцреализм и в стельку надраться не грех! – кричит Малиновский.
- Да там и не пили совсем! За встречу чуть-чуть пригубили и все, хотя все бутылки были открыты, - сказал Славка.
- Как, бутылки открыты, и никто ничего не пил?! – вскрикнули сразу несколько человек.
- Я и сам удивился.
- Но ты-то мог бы себе налить, раз открыто!
- Ты что! Там же одни мировые знаменитости! Мы с Максимом сидели тише воды, ниже травы!
- Ну а бутербродов ты хоть поел? Там, наверное, и с икрой были?
- Закуски тоже никто не тронул, все осталось на столе!
- Но это же чистое позорище! Зачем же тогда приезжать, зачем собираться, если нельзя ни выпить, ни закусить?!
- А куда же все это потом девать? В унитаз, что ли?! – громко возмущаются ребята.
- По этикету открытую бутылку второй раз на стол ставить не полагается. Конечно, в унитаз! – перекрикивает всех Малиновский. – Но успокойтесь, обычно обслуга все разбирает по домам.
- Но зачем тогда открывать? – кричат ребята.
- Тут главное, чтоб демократия была: если кто все-таки захочет налить себе рюмку-другую – взял и налил, - говорит Малиновский.
- Высший свет, такие у них этикеты, - сказал Мстислав Големба и вышел на улицу.
Долго еще шумели студенты, громко костеря весь высший свет вместе с его дурацкими этикетами, искренне жалея зазря пропавшее спиртное…
Не любят у нас элиту! Уважают, но не любят.