Ксения вдруг выпрямилась, напряглась, как струна, и Аленке показалось, что кожа на ее лице стала пергаментной, серой, не живой. Она оттолкнула от себя Стеху, сделала два быстрых шага и оказалась прямо перед столом, лицом к старухе
- Да. Мне без дочки жизни нет. Все равно мне какая цена.
Старуха хмыкнула, Аленке показалось что у нее в глазах метнулось что-то огненное, как будто вспыхнуло изнутри, и она выставила руку ладонью вперед, остановив рванувшую наперерез Стеху.
- Оставь. Не передумает она. И хитрость твоя ни к чему, насквозь вас вижу. А ты… Говори, дите по любви нажила? Иль так - игралась?
Ксюша не отвела глаз, не опустила голову, так и смотрела в лицо бабке, огненные лучи шарили по ее лицу, обжигали. Она с трудом разжала онемевшие губы, шепнула
- Игралась… Какая любовь… Сволочь он был.
Старуха удовлетворенно кивнула, толкнула ее в сторону, шипанула, как гусыня
- Раздевайся. Донага. На стол ложись.
Стеха снова было рванула вперед, но ведьма лишь дернула головой, и та остановилась. Встала, как была, с ногой, занесенной для шага, замерла, как будто зависла в воздухе. Аленка тоже почувствовала, что не может шевельнуть даже пальцем, как будто ее тело налилось свинцом. И как сквозь сон, или сквозь туман, она смотрела, как Ксения, раздевшись полностью, ложится прямо на этот страшный стол, и ее бледное, щупленькое тело тонет в вязкой багровой жидкости. И, точно, как в страшном сне, когда ты тонешщь в чем-то и не можешь вылезти, она пыталась поднять руку, но с бессильных пальцев тянулись липкие нити, не отпускали, обвивали паутиной, лишали воли. Последнее, что видела Аленка, это полные ужаса Ксюшины глаза. Она повернула голову, багровые потеки текли у нее по лицу, а в глазах плескался страх, отчаянье и надежда.
… Когда Аленка пришла в себя, она сидела на длинной лавке, тянущейся вдоль всех стен. Стол был чистым, белым, как будто его только что надраили кирпичом. на нем стояла банка с невесть откуда взявшимися среди зимы незабудками, старуха копалась около печки, ни Стехи, ни Ксюшки не было.\
- Очунелась? Слабовата ты, мать. Сердчишко ни к черту, хоть и нашили тебе туда ниток, а нитками дырки в сердце не зашьешь. Дам тебе тут кой-чего. Будешь пить, забудешь про болявку свою. На.
Старуха подошла совсем близко, от нее запахло пеплом и кровью, но запах вдруг исчез, трансформировался, и приятный аромат парного молока наполнил комнату. Аленка сжала в руке что-то мягкое, чуть липкое, потом разжала ладонь, поднесла к глазам. Субстанция была дегтярно-черная, растекалась сама по себе, а потом собиралась в капли, дрожала, отражая пламя сотен свечей.
- Банку сейчас дам. Один комочек с горошинку в молоко и ложку меда туда. пить будешь два раза - раз при народившемся месяце, раз на полную луну. Выпьешь все. Потеряешь, или не закончишь - помрешь. Помни.
Аленка, как завороженная сунула банку в карман, разлепила губы, пропищала.
- А где Стеха? Ксюша где?
Старуха подошла к окну - а там уже вовсю бились солнечные лучи, поджигая в ночь выпавший снег, дернула подбородком - смотри, мол. И Аленка увидела - Стеха в тулупчике стояла у мостков, уходящих от берега небольшого прудика, а на мостках, выпрямившись во весь рост, стояла Ксюша. Она все так же была без одежды, постояла, перекрестилась и рухнула с мостков в прорубь, подняв тучу брызг. Аленка рванулась к выходу, но старуха остановила ее, буркнула
- Не боись. Не будет ей теперь ничего. Мое семя в ней. Сама уберегу.
…
К дому они подходили медленно, еле тянули ноги, было такое чувство, что старуха вытянула из них всю кровь. На все вопросы о том, что хотела бабка, Ксюша отмалчивалась, только взглядывала тоскливо, дергала чуть головой, как будто что-то пыталась вспомнить. Но у нее ничего не получалось, наплывал туман, мутил голову до тошноты, до головокружения.
- Мам! Ну вы даете! Батя ругается, Анька по всей деревне носится, ребята и те по дворам гоняют. Куда делись -то? Совсем уж…
Танюшка прыгала перед возвращающимися женщинами на одной ножке, пищала радостно, потом остановилась, сказала серьезно.
- Вы там ходите где-то… А Машка какая-то странная. Смотрит так. И ножки у нее как-то выпрямились, не дергаются. Пошли, покажу.
Аленка влетела вслед за Ксюшей в комнату, встала на пороге. Смотрела, как та бросилась на колени перед кроваткой, в которой, цепляясь еще неверными ручонками за перильца, пыталась встать Машенька. У нее не получалось, но ножки уже были крепче, она старалась, опираясь на уже не так вывернутые в стороны ступни. И смотрела на мать… Как взрослая терпела боль, не плакала, только пухлые губенки чуть дрожали, пытаясь улыбнуться.