— Но как же я оставлю вас тут, в самом опасном месте?…., — Никколо терялся все больше.
— Оно не более опасное, чем весь этот остров, — возразила Даша, — Вы уже должны были привыкнуть ко всему этому… К тому, что это — мистическое место. Могу дать вам слово, что в колодец мы прыгать не станем. Ну, уйдите, ну, пожалуйста…
Экспрессивный итальянец поднял ладони:
— Хорошо, хорошо, я поверю вам на слово. Но помните – идя по этой тропе, вы придете к дому моего дяди. Мы будем вас ждать. Ночью станет холодно – так что приходите в любое время. Мы не будем запирать двери…
Даша кивнула ему, и Никколо наконец-то оставил их одних. Но уходя, он еще несколько раз оборачивался, точно надеялся, что они передумают.
— Жаль, я не взяла плед, — Ирина поманила подругу к крепостной стене, — Давай сядем тут, здесь растет сухая трава… И будем смотреть… Ты уверена, что мы должны быть возле колодца?…
— Не знаю. Но это — главная наша надежда. Я читала – пациенты клиники могла увидеть призраков везде… Им мерещились те, кто доживал свой век тут, во время эпидемии. Иногда их фигуры вспыхивали, ведь и тогда тела тех, кто в Средневековье ушел от этой болезни, сжигали.
Женщины молчали, глядя, как опускается солнце, как небо становится сначала зеленоватым, а потом медленно начинает темнеть, и свет делается неверным. Это уже не день, но еще не ночь, это — сумерки…
— О чем ты думаешь сейчас, — спросила Ирина.
— Если я и вправду увижу Марка, мне главное – попросить у него прощения. Живой всегда виноват перед ушедшим, но у меня всё не так, всё гораздо хуже…Ведь всё произошло из-за меня, из-за моей беспечности.. А Марк ещё столько всего не успел, у него были такие замыслы, и это из-за меня…
Даша огромным усилием сдерживалась, чтобы не заплакать. Отчего-то ей казалось, что остров этот – особый, что здесь можно говорить, и тебя услышат те, к кому обращена твоя речь. Даже если они давно ушли с земли.
— А ты — о чём? — разговаривая с Ириной, Даша старалась держать голову так, чтобы свет не падал ей на лицо, чтобы подруга не разглядела глаза, полные слез.
— О том, что Мишу не нашли, — просто ответила молодая женщина, — Поэтому я никогда не поверю, понимаешь? Вот этот огонек надежды – он реально сводит с ума…
Теперь обе отчетливо видели звезды. Их было так много, что не хотелось уже смотреть на землю, тем более, что вокруг они могли различить лишь тени – и мрак. А небо светилось собственным светом – и алмазной пыли звезд становилось все больше.
Никколо сказал правду – становилось холоднее.
— Хорошо, что теперь такие длинные ночи, — подала голос Ирина, — Нас еще не скоро прогонят отсюда. Парень же обещал, что мы можем остаться тут до утра. Но что будет, если ничего не произойдет?
Даша и сама думала об этом. Колодец высился впереди – темный, неподвижный – и не слышалось ни одного звука.
«Ты же сам позвал меня, — мысленно Даша заговорила с мужем, — Я сделала все возможное и невозможное, чтобы приехать. Неужели ты не явишься теперь? Неужели завтра я просто уеду отсюда?»
Повинуясь наитию, она вынула из сумочки тот самый листок, разгладила его ладонью.
— Ты же сам меня позвал! — повторила она уже вслух, — Я здесь, я жду…
Даша поднялась с трудом – ноги, оказывается, затекли… И подошла, держа письмо, протягивая его словно входной билет. Она стояла перед той самой надписью, выбитой на камнях.
Что-то происходило, Даша это чувствовала. Словно воздух стал вибрировать вокруг нее. Зрение сделалось размытым, такое бывает, когда рассматриваешь стереокартинку – стараешься сначала глядеть вдаль, а потом сфокусировать взгляд на чем-то призрачном, ускользающем.
Там, где прежде были странные значки, напоминающие то ли иероглифы, то ли просто неровные линии – теперь поступили латинские буквы. Слова…Даша стала повторять их вслух. Она знала откуда-то — ей нужно произнести только первые две фразы. Ирина уже стояла рядом с ней, и повторяла за ней.
Даша положила руки на край колодца. Перед ней точно в озерной воде или в зеркале — отразился Марк. Картина сделалась настолько реальной – что тронь сейчас кто-нибудь Дашу за плечо – она бы не почувствовала этого.
…Стоял ранний апрель. Луг был покрыт молодой травой, только что проснувшейся после зимы. Трава эта имела столь нежный, чистый, ликующе-зеленый оттенок, какой бывает считанные дни в году…Цвет вечной жизни. И запах…Теплой прелой земли, распускающихся листьев и еще чего-то…Вспомнилась церковь и тонкие благовония, нежность и печаль…
Марк был таким, каким она запомнила его. В белой рубашке, в легкой куртке.. Он был рядом – стоит руку протянуть. Даша смотрела на него, и понимала — ничего не надо говорить, ни о чем не надо просить, и никакого прощения не надо - потому что и сме-рти не было. Марк ушел за некую черту – и теперь живет там, и любит ее, и ждет…Теперь она это знала.
— Вот, — сказал он, протягивая ей, свернутые в трубочку листы бумаги, - Это то, что я не успел.
Она сжала эти листки, хотя больше всего ей хотелось взять его за руки. Но этого сделать было нельзя.
— Ничего не бойся, — сказал ей Марк, — Я расскажу тебе о том, что нас ждет….
Ирина, которая стояла с другой стороны колодца, положив руки на его края, на темный камень, видела совсем другое.
Перед ней была раскаленная пустыня. Таких пейзажей не бывает на земле. Черное небо, подсвеченное заревом огня. Остроконечные горы – как тлеющие угольки… Безжизненная пустыня, где тонкая кора таит под собой пламя. Лишь одни существа могли найти себе место здесь - их огромные тени Ирина видела вдали. Они напоминали загадочных зверей. Несли в себе зло, смятение, страсти…И это было страшно…Одно из этих существ посмотрело на нее, и Ирина с ужа-сом узнала лицо мужа.
Но тут на ее руку легла прохладная маленькая ручка. Рядом стоял ее сын. И в ту же минуту Ирина поняла то, что раньше открылось ее подруге. Её мальчик никуда не исчезал и не исчезнет. Они встретятся, когда настанет час, и не расстанутся уже никогда.
И еще Ирина знала, что должна произнести те слова, что начертаны в самом низу каменной плиты. Слова прощания.
— Я люблю тебя, — сказала она сыну, плача, — Знай, пожалуйста, что я всегда, больше всех, до последнего дыхания – буду любить тебя. Знай это…
Ирина стала произносить слова, смысла которых не понимала – звучные слова, на чужом языке. И медленно, затворялась, тяжелая дверь, за которой там, в адской пустыне оставался ее муж…
А маленький мальчик подал руку высокому мужчине в светлой рубашке. И они пошли по дороге, что вилась через луг, туда, где вот-вот должно было взойти солнце…Они говорили друг с другом, и мальчик засмеялся…
— Ирка, — сказала Даша, прикладывая руку сначала к щеке подруги, потом к ее лбу, — Ты забол-лела, у тебя темпера-тура.
…Потом были хлопоты Никколо, который взялся отвезти их на берег. Антонио покачивал головой с таким видом, будто хотел сказать: «Я же говорил, ночь, проведенная на улице, да еще в таком месте, до добра не доведет». Но простились они сердечно. Даша все складывала ладони, точно показывая, как она благодарна этим итальянцам. Дядя, а затем и племянник кивали, желали здоровья.
— Что он тебе дал? — спросила Ирина, имея в виду те бумаги, которые Даша бережно уложила в сумку.
— Ноты. Это — последняя его вещь…
— Ты — счастливая…
— А ты разве нет?
Они смотрели друг на друга и понимали, что теперь удел их будет иным. Не горевать, а ждать. Жить, ожидая встречи… И отчаяние уже никогда не постучится в их двери.
Хорошо, что у них был еще один свободный день – до самолета. Конечно, ни о каких экскурсиях и осмотрах достопримечательностей не могло быть и речи. Ирина отлеживалась в постели, не в силах встать. Даша заваривала для них обеих крепкий чай, и сидела у постели в ногах у подруги, которая за эти дни стала для нее ближе родной сестры.
Наутро, хотя Ирина была еще очень слаба – они уехали.
*
— Анна Степановна, я вернулась…
Первое, что сделала Даша, приехав домой – позвонила свекрови. Та некоторое время молчала. Потом обронила:
— Странная была у тебя поездка. Сорвалась с места вот так, вдруг… И голос у тебя радостный…
— Анна Степановна, я хочу попросить, чтобы вы приехали ко мне с Кристиной. Я хочу завтра, устроить вечер, и чтобы вы обе непременно были. Это важно, правда…И, может быть, мы сейчас поживем все вместе? Мы нужны друг другу…
Ирина сначала боялась ехать к себе, но потом связалась с соседкой и так рассказала, что Юрий исчез. Уже несколько дней его никто не видел. Словно сквозь землю провалился.
— А это, наверное, и вправду так, — тихо сказала Ирина, — Дверь закрылась. Оттуда не возвращаются.
…На другой день женщины хлопотали, накрывая на стол. Кристина, как только переступила порог квартиры, бросилась на шею матери. Впервые за долгое время девочка видела маму – почти прежней.
— Ты больше не плачешь? — спрашивала она.
Даша обнимала ее и качала головой, что значило – нет, не плачу.
Пришел и друг Марка, талантливый музыкант.
— Я забыл какую-то дату? — спрашивал Игорь, — не день ли рождения Марка нынче?
— Скоро все расскажу, — отвечала Даша, — А пока – за стол… Вспомним наших…
Они сидели, и поднимали бокалы, и говорили. Вспоминали об ушедших, как о живых. Словно они были здесь же, рядом, просто ненадолго вышли из комнаты.
— А теперь, — сказала Даша, обращаясь к Игорю, — Сядьте, пожалуйста, за пианино, и сыграйте нам вот это…
Она протянула ему листки.
— Это написал Марк.
Игорь подчинился. Пересел к инструменту, чуть вздернул рукава, прокашлялся, точно ему предстояло не играть, а петь. Поставил перед собой ноты…
…И снова была та – зеленая, весенняя поляна…Та непостижимая гармония вечной жизни, когда всё оправданно – и жерт-вы, и боль, потому что там, вдали, всё равно – свет.
И Анна не сомневалась, что эту музыку написал ее сын. Когда-то давно, одно из ранних своих сочинений – Марк посвятил ей. А теперь он снова говорил с нею, и в этой музыке она слышала его голос, и знала, что отныне – он рядом.
Мечтательно улыбалась Ирнна, видя своё…
Кристина притихла, внимая…
Игорь отнял пальцы от клавиш так осторожно, будто боялся порвать невидимые нити.
— Я никогда так не играл, — сказал он самому себе, — Боже мой… Когда же Марк написал всё это? Ведь это чудо какое-то…
Даша подбирала слова:
— Я думаю, он просто передал то, что услышал…. — .она говорила тихо, — Никому не дано рассказать о том, что ждет нас там, на той стороне… Но Марку это удалось. Пусть он запечатлел это в музыке…
И в подтверждение ее словам точно сама собой – капелью прозвенела одна из клавиш. И тающий ее звук растаял в тишине.